Олег приехал из Архангельска поступать на истфак.
Убежденный хиппи — и на истфак, сдавать партийную историю? Но тянуло. Себя он называл «хиппи Вилли». Так он представлялся всем в общаге МГУ на Вернадского, где жил во время экзаменов, и на Пушке (Пушкинской площади), где тогда тусовалась неформальная молодежь. На экзаменах Вилли не хватило полбалла. Но домой он решил не ехать и родителям не говорить. Болтался со старшекурсниками в общаге, философствовал, ходил на репетиции рок-группы. Пока оставался последний финансовый ресурс — червонец — и мелочь: одна копейка и три копейки.
Предполагалось, что на эти деньги он должен добраться домой.
— Хиппи мы или не хиппи? Я вышел тусоваться на стриту.
Лето 1981-го. От жары плавился асфальт. Вилли превратил единственные джинсы в бриджи, чем привлекал внимание комсомольских дружинников.
…Место действия — Советская площадь (нынешняя Тверская) с памятником Юрию Долгорукому, через дорогу — в ряд автоматы с газированными напитками. К Вилли подходит девушка небольшого ростика. Вилли сразу признает в ней свою: длинные волосы, домашние тапочки, домашний халат — и все, больше на ней ничего не было.
— Будьте так любезны, угостите водичкой, — подчеркнуто вежливо говорит она. Точно, своя.
Конечно, он взял — ей с сиропом, за три, себе — за копейку.
Вот уже все допито, Вилли уже очарован.
— А у меня сегодня день рождения, — выдает девочка. Из кармана домашнего халата в цветочек достает документ: — Не веришь — посмотри. В свидетельстве указан город рождения — Ленинград. Девушка объясняет, что сбежала из дома, скитается: мол, «парента совсем не кайфовые». И Вилли решил устроить ей праздник, отметить.
— Мне захотелось сделать не как совки. Не вести в кабак, не распивать винище на лавке, — Вилли потащил девушку через дорогу, к цветочному ларьку. Два-три вида цветов, гвоздики по 14 копеек. Накупили цветов на все 10 рублей.
Они ходили по площади и дарили всем цветы. Автобус с интуристами: сунулись к ним. «Флауэр пауэр, пис энд лав».
Туристы были в восторге. Это привлекло внимание милиции. «У нас просто хорошее настроение, да и у девочки праздник!» Сотрудников это успокоило, они удалились.
Мимо шел мужчина — явно не московский. Рубашка в сеточку с коротким рукавом — такие Вилли помнил по поездкам на Украину, в Одессе такие многие носили.
— Скажите, пожалуйста, в связи с чем происходит дарение цветов? — строго спросил он. — Кто вас уполномочил?
Вилли отмахнулся: Дом пионеров имени Ленина на улице Ленина. Персонаж ушел. А через некоторое время на площадь выехал милицейский «козлик». Знакомые два милиционера, только уже угрюмые:
— Пройдемте с нами, граждане.
Вилли и спутница решили не сопротивляться. В отделении на Пушкинской улице (сейчас Большая Дмитровка) ребят держали несколько часов, ничего не объясняя. Мимо шастали милиционеры, поглядывали на странную девчонку с голыми коленками — Вилли оскорблялся этим. Ожидание было тягостным — и девочка стала тяготиться. Путешествие обернулось для нее совершенно неожиданным образом: она вновь залюбила родителей и захотела к маме.
Вот через пару часов Вилли вызывают — сначала одного. В кабинете опер в гражданском и дежурный.
— Ты, парень, попал, — говорят серьезно. — У девушки видим синяки, ты совершил домогательство к несовершеннолетней на сексуальной почве… Короче, светит тебе уголовка. Она в спецприемник поедет. Лучше сознайся.
Вилли выводят, девочку заводят. Девочку выводят, Вилли заводят. И так несколько раз.
— Она подписала уже много бумаг — и еще подпишет, к маме хочет. Мы видим, ты парень нормальный. У нас несколько ограблений нераскрытых. Нужен свидетель — просто поставь свою подпись, где надо. И езжай себе, даже до общаги тебя подбросим.
Девочка сидела на скамейке и плакала: «Это всё из-за тебя».
— И тут я вошел в моральный тупик: что дальше делать? — говорит Вилли.
Ничего подписывать он, конечно, не стал. Пока Вилли со спутницей томились в отделении, тот мужчина в рубашке в сеточку с короткими рукавами доехал до редакции «Комсомолки» на улице Правды. Действительно, он был из Украины — киевский собкор, приехал на общередакционное совещание. В редакции он похвастался своим подвигом — сдал хиппи в милицию. Он был доволен собой.
Среди сотрудников редакции такая новость вызвала одинаковую реакцию: какой ужас. Леонид Загальский, тогда корреспондент отдела науки, сразу вспомнил про Щекочихина (который недавно перешел в «Литературку») — Щекочихин всегда занимался подростками, писал о них, таскал в редакцию, и они сами к нему шли. Загальский позвонил коллеге…
В отделении что-то закипело — явно кто-то навел шороху. Вилли, конечно, не понимал тогда, что происходит. Откуда-то взялся толстый майор:
— Ребят, а вы чего здесь сидите? Сейчас я разберусь, — как-то мягко сказал он.
Майор извинился за «глупое недоразумение» и предложил развести ребят по домам. Девочка, уняв слезы, сообщила, что ей надо на вокзал, незаметно выскользнула и будто испарилась. Вилли вышел на крыльцо один, майор нагнал — и протянул листочек. Номер телефона, «Юрий Петрович».
— Обязательно позвони, — заговорщицки произнес майор. — Тебе дать денег на телефон-автомат?
— Кстати, да, — дерзко ответил Вилли. — Было бы неплохо.
— Это говорит хиппи Вилли, кому я звоню?
— Это Юра. Все нормально-нормально, Вилли, я в «Литературке» работаю, приезжай ко мне, — без всяких предисловий выпалил Щекочихин на другом конце.
— У меня денег-то нет.
— Да ладно, ты же хиппи, не доберешься до Очакова?
В Очакове старые кирпичные дома 50-х годов. Квартира на первом этаже. Налево комната, направо кухня, стол с пишущей машинкой, книжные полки, диванчик у окна. Покосившийся пол: если в комнате положить бутылку, она аккурат по параболе скатывается на кухню — чпок — и в погреб.
Аскетичный всеприимный дом, через который прошли многие.
Вилли прожил у Щекочихина пять дней. Щекочихин ругался, что парень ездит на Пушку, волновался. «Я абсолютно убежден, ты должен быть журналистом».
Вилли уехал. Сходил в армию, вернулся. Приехал в Москву поступать. На этот раз уже на журфак.
Щекочихин отчего-то вцепился в него: хотел, чтобы тот практиковался — писал, отправил стажироваться в «Московский комсомолец»… Только Вилли противился: отдел комсомольской жизни командировал его на комсомольское собрание.
Текст-то Вилли написал, но больше в редакции не появился.
— Надо делать, что тебе скажут, ты еще никто, тебе надо показать, кто ты есть, а потом выбирать, — ругался Щекочихин.
О хиппи Вилли Щекочихин так и не написал. Хиппи Вилли — это Олег Пшеничный. Много лет он писал для «Новой» о музыке. Щекочихин изменил его судьбу. Как и еще с десяток судеб. Щекочихину до всех было дело. Он спрашивал не как было положено тогда — о любви к родине и партии. Он интересовался, чем человек живет, бытовухой.
Он умел говорить с подростками без заискивания и на равных. Он давал слово и не давал оценку словам. Он не пытался скорешиться, пить пиво на скамейке. Но говорил по-взрослому.
Я не знаю, почему ему так доверяли.
Подростки — они не меняются, меняются лишь обстоятельства, в которые они помещены. Я сейчас езжу по России, заглядываю в уголки, где до детей нет дела ни государству, ни собственным родителям. Вижу таких же неприкаянных молодых людей, которым нужно понимание, — таких, каких описывает Щекочихин.
Но вот разница: они уже не ищут поддержки в офлайне и не хотят с вызовом говорить с журналистом. Они зарылись в социальные сети и ищут ответы на все вопросы там. Поэтому их голос почти не слышен. Как будто их нет. Строчкой в новостях — об очередной трагедии, громадой слов в очередной аналитической передаче на федеральном канале — о нравах современных детей.
Этот сборник текстов Щекочихина не только о подростках — об эпохе, в которой было запрещено выходить за рамки предписанного свыше, выделяться.
«Какими мы видим старших, такими и становимся», — сказал один из героев Щекочихина — Алексей, фанат, панк, скейтер (его интересы быстро сменялись). Это — вдобавок ко всему — сборник о моих старших, какими они были, и почему они сейчас с нами именно такие. А что будут читать о нас, чтобы понять наше время?
