Я родился и вырос в Узбекистане. Сейчас живу в России, как и большинство моих родственников. И только моя двоюродная сестра, пару лет промыкавшись в Питере, пишет, что вернулась обратно на родину. В родном городе Коканд у подножья Алайского хребта, одного из северных отрогов Памира, она училась в русской школе, потом закончила колледж по бухучету.

Теперь она пишет, что вышла работать «мадикором».

Когда мне было 14 лет, я тоже работал «мадикором». Дословно это означает «мужик и работа», но на русский обычно переводят как «раб на день». Просыпаться нужно было в пять часов утра. Потом мы шли на стоянку на окраине города, оттуда микроавтобусы, ржавые старенькие «Мерседесы», забирают «мадикоров» на «рынок» у фруктовых плантаций.

Обычно автобусы забиты до отказа. Десятилетними детьми, семидесятилетними стариками. Мужчинами и женщинами.

На «рынке», куда свозят таких, как мы, владельцы садов выбирают рабочих. Приглядываются к каждому, смотрят на зубы, на рост, на телосложение. Мальчики помладше стараются приосаниться, расправить плечи, чтобы выглядеть покрупнее и сойти за взрослого. Чтобы хоть кто-то взял их на работу.

На плантациях жара невозможная. Я под палящим солнцем весь в поту сортировал абрикосы. Работа заканчивалась ближе к закату. Потом опять на стоянку, оттуда на автобус — и домой.

Я смог выдержать только дня два, потом получил солнечный удар и слег надолго.

За 25 лет правления «дедушки» (как Каримова нежно называли подданные) экономика страны скатилась ниже некуда. Хотя Узбекистан ведь богатая страна: газ, нефть, золото и много других природных ресурсов, а главное — большая территория, на которой можно развивать сельское хозяйство. По экспорту хлопка Узбекистан — мировой лидер.

Проблемы с экономикой рождают в обществе социальные протесты. Но за каждый такой протест легко можно сесть в тюрьму или вообще пропасть без вести.

В 2005 году я был в Андижане, спустя несколько дней после массового расстрела митингующих. Город стоял полупустой, на серых пятиэтажках остались следы обстрела. На улицах — одни силовики, каждого приезжего допрашивали: к кому приехал, зачем приехал и когда уедешь. Всех убитых молча и без слез похоронили, их родственники пережили потерю близких, укрывшись за стенами своих домов.

В те времена среди народа уже ходил слух, что, мол, «дедушка» тяжело болен, ему осталось недолго жить, давайте, мол, подождем еще чуть-чуть — и все закончиться.

Большинство оппозиционеров уехали на Запад, а простой народ утекал на заработки в Россию. Те, кто остался, всё ждали. Ждали перемен.

Когда умер Каримов, люди, которые не могли открыто плакать, когда хоронили своих близких, вышли на улицы со слезами, оплакивали «дедушку».

Но и заговорили о переменах — те, кто ждал их больше 25 лет.

Оппозиционеры начали думать о возвращении на родину.

Незадолго до нынешних выборов я позвонил узбекской правозащитнице (тоже в изгнании), хотел узнать, что она ждет от нового президента. Она сказала мне: «Зайчик мой, посмотрим еще месяц — и возвращаемся домой».

То, что новым президентом Узбекистана станет ученик Каримова, премьер-министр Шавкат Мирзиёев, знали все. Интрига состояла в том, с каким результатом он победит. Процент, отданный «декоративным» конкурентам, для всех казался мерилом предстоящей гуманизации режима.

А Мирзиёева в стране позиционировали как очень либерального политика.

Каримов в разные годы своего правления набирал 92–98%.

Новый президент Шавкат Мирзиёев получил больше 87% голосов — меньше на 5%, чем Каримов в худшие времена. Конечно, показывать результат, превосходящий результаты учителя, — это по-узбекски некрасиво. Но 5%, разделяющие двух президентов, однозначно говорят о том, что Мирзиёев — хороший ученик. Он достойно продолжит путь Каримова.

И в ближайшие шесть лет моя сестра останется «мадикором». Я останусь в России.