А под ней — мыслитель и патриот Демьян Златоустович (Иван Агапов) в черно-золотой парче возглашает здравицу всему, на чем стоит (помимо трубы в Китай) опричнина 2137 года:

— Аще взыщет государев топ-менеджер во славу КПСС и всех святых для счастья народа и токмо по воле Божьей, по велению мирового империализма, по хотению просвещенного сатанизма, по горению православного патриотизма… за доллары и за евро, за смартфоны седьмого поколения, за вертикаль власти и за надлежащее хранение общака…

Ползет черный бамбуковый занавес. В «Дне опричника» Русь-2137 живет по фэншую. Сценография Алексея Кондратьева точно передала смесь модной китайщины, золоченой попсы и глухих дубовых тынов с аршинными гвоздями. Элитными гвоздями, конечно. Теллуриевыми.

«Коренные» опричники, устрашающая команда псов государевых в соболях и камуфляже, штурмуют на Рублевке дом «столбового» финансиста, запустившего лапу в сингапурские счета.

Воет синяя мигалка. Орел-опричник Комяга (Виктор Раков) командует, ординарец Федька (Антон Шагин) преданно суетится при нем. Из-под кошмы (тут в каждой шкуре, бревне, гильзе — скрытая камера) глядит одутловатое, истинно державное лицо командира Бати (Сергей Степанченко).

И конечно: в этой сцене есть оторопь совпадений. Хотя написан «День опричника» в 2006-м.

Где-то в Тобольске пляшет по-хлыстовски с китайскими сенными девками Распутин XXII века — ясновидящая Прасковья Мамонтовна в расшитом кафтане с лалами-яхонтами (Татьяна Кравченко). Печи в ее горницах топят русской классикой: больно ярко горит, особенно Чехов.

В богатом кресле на колесах выезжает воевода Собакин — Леонид Броневой. Почти весь цвет труппы «Ленкома» занят в «Дне опричника», от Броневого до Антона Шагина. (Шагин легко мог бы сыграть не ординарца Федьку, чистого сердцем, как Петруша Гринёв, в мыслях не держащего предать ослушника Комягу, — а куда более подколодный, опричный и интересный характер.)

Самая сложная роль — у Дмитрия Певцова. Его царь Всея Руси грустен, как его же Чичиков.

Государь Платон Николаевич, кремлевский сиделец в антиутопии Сорокина, является опричной гвардии в «машере» полярного волка. Под ней однако же серый костюм и усталое лицо приличного и неглупого господина. Знающего цену своей камарилье: от катов до графьев. Он благословил (ежели не вызвал к жизни) эту густую смесь озлобленной «самобытности», отгородившуюся от мира стеной на западной границе Руси, фальшивого «духа благолепия», самоварного золота, дозволенного насилия, слежки всех за всеми и общей бесовской пляски.

Но, кажется, верит, что держит этот мир (способный выжить только в бревенчатой теплице за Западной стеной, откуда и верность государю) в твердых руках, — пока его не крючит падучая. И мизансцена государева гнева переходит почти в картину «Иван Грозный убивает своего сына».

В первом акте фантасмагория Сорокина работает эффектно, с устрашающей силой. Чему не мешают и лихие реплики «от театра»: в «Шереметьеве» продают с лотков подарочное издание «Русский мат в изгнании», ординарец Федька деловито объясняет вещунье Мамонтовне: «Современных драматургов-то, матушка, у нас еще на Яблочный Спас перевешали».

Во втором акте, кажется, сам театр не выдерживает жути сорокинских гипербол. И срочно прорубает в дубовых плахах «Дня опричника» окно к свету.

В инсценировке «Ленкома» брутальный опричник Комяга не питает похоти к вдове вздернутого Комягой лично столбового банкира Куницына. Тут опричник постепенно понимает, что любит вдову Куницыну (Александра Захарова) всерьез. Нарушив тем самым опоры бесчеловечного мира державной клюквы с АКМами на виду и офшорными счетами под половицей: жалеть жертв здесь нельзя, любить тем более. В финале герои бегут. И спасаются.

После прогона Марк Анатольевич Захаров рассказал «Новой газете» о премьере:

— Марк Анатольевич, как вы пришли именно к этой повести Сорокина?

— «День опричника» я прочел давно: задолго до работы над этим спектаклем. Это давний замысел. Я не раз переписал инсценировку. Мы много общались с Владимиром Георгиевичем Сорокиным. Причем в определенный момент автор выразил озабоченность.

Ему казалось, что в первый раз я начал работать над спектаклем «День опричника» вовремя и своевременно. А сейчас — то есть на момент того нашего разговора — острота темы ушла.

Я Сорокину возразил. Гоголь написал «Мертвые души» в 1840-х. Они, конечно, были злободневны для современников. Но неужели в 1860-х, после освобождения крестьян — и даже после всех реформ Александра II, — «Мертвые души» перестали быть актуальны?

Мне казалось, что Владимир Георгиевич заблуждается. Это часто бывает у авторов: им трудно оценить значение своих книг. И мы договорились, что театр выкупает у писателя права на сценическую версию «Дня опричника» и «Теллурии». Темы этой книги тоже включены в спектакль. В «Теллурии» есть страницы удивительной прозы! Финальная любовная сцена опричника Комяги с вдовой Куницыной взята оттуда. И монологи нашего Демьяна Златоустовича — это тоже «Теллурия». Ну а дальше… сценическую версию книги я, естественно, старался стилизовать «под Сорокина», сохраняя его мысли и его лексику. Но в чем-то и фантазируя.

— То есть несколько лет назад самому Владимиру Сорокину Западная стена и добровольное сожжение гражданами загранпаспортов на Красной площади в «Дне опричника» казались чрезмерными гиперболами? Автор начинал думать, что его антиутопия 2006 года устарела?

Однако Отечество сделало резкий поворот… и пошло прямо в расставленные «Днем опричника» сети. Фантасмагории Сорокина (та же Западная стена) стали куда как ближе к реальности…

— Да, это удивительно. Как иногда человек опережает свое время… Конечно, у Сорокина присутствует некое предостережение нашему сознанию общественному. А наше сознание общественное — по моему ощущению — сдвинулось за последнее время. От некоторого нормального состояния (если оно и было таковым) — в сторону излишней героизации любых исторических персонажей… «Все, что было с нами раньше, — замечательно!» Упорствуем…

Отсюда, я думаю, и этот злополучный памятник Ивану Грозному в Орле — и еще некоторые акции. Это все-таки — псевдопатриотизм. Не настоящая любовь к стране. А настоящая любовь всегда требует правды и… пусть безжалостной, но трезвой оценки того, что было.

Так можно ведь поставить памятник и Лжедмитрию…

— Которому? Их было два.

— Да, два. И обоих матушка царевича Димитрия узнавала… Не важно: так и поставить. Двум.

Но вернемся к «Дню опричника»: Сорокин щедро, зло, ярко фантазирует на тему того, что может произойти с нами, если наше славянофильство, доведенное до абсурда, — заставит забыть все трезвые размышления о пути, который прошла Россия. И восстанет из фимиама прошлому этакое черное облако.

Замечательно то, что Сорокин свою антиутопию написал с юмором. Он, возможно, черный. Он эпатирующий. Но «День опричника» и «Теллурия» блестят яростным остроумием — и видно, что автор не относится к написанной им картине со «звериной серьезностью». Тут много иронии.

— Вы не слишком великодушны к опричнику Комяге? В финале спектакля «Ленкома» он становится прямо-таки защитником вдов и сирот, покаявшимся богатырем на белом коне. У Сорокина этот герой — иной. Ни о каком покаянии и любви к жертве там нет речи.

— Здесь, может быть, и есть некоторая фантазия театра. Хотелось показать образ в движении. Ведь иногда — хотя это еще недостаточно часто случается в нашей действительности — люди начинают по-иному оценивать свой путь и себя. И мы взяли на себя смелость показать такое преображение «коренного опричника». Сначала он истово выполняет все приказы. Но постепенно растет сомнение, даже внутренняя мука. А потом Комяга уходит от своего черного ремесла.

— В 2001 году вы поставили пьесу Григория Горина «Шут Балакирев». Спектакль завершался молитвой ПетраI(Олег Янковский) за Россию: «Давай! Напрягись… Все силы собери!»

Я брала тогда интервью у Олега Ивановича. Он сказал, что в каждом спектакле «Шута Балакирева» молится о стране, просит ее ожить, вылезти на свет — всерьез и в полную силу.

В 2016 году «День опричника» тоже завершается молитвой у рампы. Героиня Александры Захаровой просит Богородицу об одном: дай спастись, убечь отсюда с грудным дитём…

— Нет, я не продумывал эту параллель. Она случайно сложилась.

Но я думаю, что и после нас люди, живущие в христианской культуре, — будут молиться. За наше счастье, за наше развитие. За наши мозги, которые должны оздоровиться. Выкинуть из себя все химеры и все то, что тянет нас на дно. Или вспять.

— Какое из предостережений Сорокина (в «Дне опричника» и «Теллурии» их много, они срастаются в жуткую целостность) кажется вам самым грозным и самым важным?

— Самое ужасное было бы — воистину, как «альтернативная Россия» «Дня опричника», — отгородиться от всего мира. Считать себя особой — неприкасаемой и прекрасной — страной. И единственно правым во всем народом. Все остальные заблуждаются на нашей планете. Мы — нет.

Вот если послушать в последнее время некоторых наших аналитиков, то выходит, чуть ли не все страны впали в неслыханную ересь и деградацию. А мы — спасительный остров.

Куба — остров свободы, а мы — остров добродетели. Где, если верить этим людям, царит сплошное благолепие, правдолюбие и процветание. И возрастание. Духовное, прежде всего…

Этот морок, эта неколебимая патриотическая сытость, фальшивая уже потому, что ее носители совершенно в нее не верят, — очень хорошо описана в «Дне опричника». Она и кажется страшной.