Реализуемая вроде бы точечно и в конкретно клановых интересах, она в какой-то момент становится самодостаточным способом обмена «сигналами» внутри системы. Все большее число самых разных генералов — как в мундирах, так и в гражданском, — становятся жертвами этой игры.

Для сторонников т.н. крепкой руки все происходящее, как обычно, свидетельствует о том, что «за коррупционеров наконец взялись всерьез», несмотря на очевидную непоследовательность и неполноту кампании.

Для скептиков рост антикоррупционной повестки посреди аполитичного вроде бы поствыборного периода манифестирует новый кризис управляемости.

Не существует ответов на два принципиально важных для выживания политической системы вопроса. Во-первых, в чьих интересах реализуется антикоррупционная политика? И, во-вторых, как выбираются чиновники, имеющие к ней иммунитет? Поскольку этих ответов нет, госаппарат парализован — и каждая его часть готовится к войне всех против всех. Хорошим примером такого разгрома может служить обстановка в Минэкономразвития утром после задержания Улюкаева.

Еще один пример — юридические претензии к главе «Почты России» Дмитрию Страшнову: Генеральная прокуратура потребовала возбудить против него уголовное дело по обвинению в присвоении 95 млн рублей. Страшнов утверждает, что соответствующий денежный бонус был начислен ему в 2015 году государством — то есть его руководством в министерстве, а потому совершенно легален. С аппаратной точки зрения претензии к Страшнову могут стать основанием для давления на министра связи Никифорова, которого условно тоже можно причислить к «либералам».

Но еще важнее, что размываются сами критерии, при помощи которых мы отделяем коррупцию и легальные денежные транзакции. Отношения между чиновниками и госкомпаниями происходят в серой зоне, которую можно интерпретировать как угодно. Комично, что в отношении миллиардов, изъятых у полковника Захарченко, следствием не установлен факт их происхождения, а следовательно, деньги пока являются собственностью полковника. В то время как официальный бонус топ-менеджера может расследоваться как преступление. Что считать коррупцией в каждом конкретном случае, определяется, таким образом, точкой зрения надзирающего органа, причем некоторые персоналии и структуры оказываются заведомо выведенными из-под такого надзора.

Нужно оговориться. Мы не утверждаем, что в России не существует коррупции или что коррупционные расследования всегда представляют собой чей-то заказ. Однако политические институты в современной России не в состоянии провести прозрачной борьбы с коррупцией по общим для всех правилам и стандартам, не разрушив самих себя. Значит, перед нами нечто иное.