«Я тку тебе дорогу домой», — ​напевает Пенелопа. Полотно она ткет из обрезков своего лучшего платья. Каждая нить — ​строчка, каждый лоскут — ​воспоминание. Больше ткать не из чего: «донефтяная» Норвегия 30–40-х — ​нищая страна, почти третий мир. Пенелопа ткет из того, что есть, чтобы ее Одиссей вернулся. Не Одиссей — ​Один, так зовут ее мужа. Хотя эта история тоже про возвращение — ​с большой войны.

Почему в 2016 году норвежцы ставят оперу о войне? Потому что до сих пор каются в тех грехах, которые совершили после нее. Переоценка истории? О да! Она порой очень нужна, чтобы жить дальше, примирившись с собой. Так рассудил король Норвегии, когда в 1995 году приехал в маленькую северную деревню Киберг, чтобы извиниться перед ее жителями. И в их лице — ​перед всеми партизанами приграничной губернии Финнмарк. В отличие от жителей других областей, которые, уйдя в подполье, учились у британских инструкторов и перебрасывались на фронта Западной Европы, здешние рыбаки братались с соседями — ​«красными», проходили подготовку на советской территории, а затем возвращались на родину, читай забрасывались в тыл врага. Тех, «европейских», повстанцев называли «парни из леса», после Победы их окружили почетом. А этих, «советских» — ​подозрениями. Формально обоснованными, ведь все они давали присягу Советскому Союзу.

Норвежские военные награды начали получать только в 90-х. Борд Вормдал, норвежский журналист, активно критикующий скандинавские спецслужбы, рассказывает, что в разгар холодной войны некоторые бывшие партизаны кончали с собой, не выдерживая прессинга: беседы, похожие на допросы, с ними вели регулярно. Советские ордена, которыми были награждены многие, хранились в тайниках. Холодная война превратила победителей в проигравших.

Из Киберга в партизаны ушли 100 человек. Почти все мужское население деревни. О его жителях, собственно, и поставили оперу под названием «Кибергская Одиссея». Этой осенью ее привезли в Мурманск, вложив в проект немалые деньги норвежских налогоплательщиков.

— Сейчас идет новая холодная война. Может быть, это очень наивно, но мы пытаемся, как умеем, ее остановить. Мы можем рассказать эту историю — ​и мы это делаем, — ​говорит Ханс Стапнес, продюсер проекта. Ханс сам из Финнмарка, из города Вардё, где он играет в местном джаз-бэнде.

Спрашиваю Ханса, почему, уже пережив покаяние и принеся официальные извинения своим некогда пораженным в правах согражданам, норвежцы вновь обратились к их памяти.

— Потому что о них должны знать, — ​просто отвечает он. — ​Мы долго молчали о них, в самом Финнмарке люди мало знают историю своей земли, Анне-Лизе Бренсон, наша культовая оперная певица, которая провела на Севере последние годы жизни, решила вернуть людям историю. Опера была ее идеей. Она собирала свидетельства, разговаривала с очевидцами. Ее не стало в 2012 году, до премьеры не дожила. Последнее, что она сказала мне, умирая, было: «Отвезите оперу домой». Домой — ​это в Россию, где все началось.

В Россию, которая стала роковой в судьбе сотни норвежских рыбаков, оперу отвезти было трудно. Гораздо труднее, чем им в свое время перебраться на советскую территорию. Тогда они сели на рыбацкие лодки и ушли — ​якобы на промысел. Высадились на полуострове Рыбачий, который исторически был заселен норвежскими колонистами.

Вряд ли многие собирались становиться «ополченцами», просто бежали от войны. Идея была так себе: колонисты Рыбачьего давно получили от советской власти обвинения в шпионаже и 58-ю статью. Но беженцы об этом не знали.

Впрочем, с ними обошлись милосердно: перебросили в лагерь НКВД на реке Лавна, причем не концентрационный, а тренировочный, и стали готовить из рыбаков разведчиков. Бойцов из норвежцев не вышло, с оружием сельские жители не дружили, офицеры НКВД махнули рукой — ​дело гиблое. Стали учить на радистов.

В итоге группы разведчиков на подводных лодках и самолетах были заброшены в Финнмарк, где довольно успешно отслеживали перемещение немецких кораблей, помогая обеспечивать безопасность северных конвоев. В ходе немецкой операции «Полуночное солнце» большинство разведчиков были убиты. Пещеры, в которых они прятались, были выжжены огнеметами. Те, что уцелели, перебрались через тундру в нейтральную Швецию, откуда вновь вернулись в Союз. Где тут же были арестованы как шведские перевербованные шпионы. Рангваль Миккельсен, например. Сидел в лагере под Архангельском, застрелен при попытке к бегству в 1946-м.

Его племянник Якоб участвует в постановке как музыкант. Он вообще-то фермер, овец разводит, а еще отлично играет на баяне в сельском ансамбле Киберга. Отец научил.

— Дядя был партизаном, и, конечно, мы помогали им. Однажды они прятались у нас в подполе, а во двор зашли немцы — ​искали. Тогда отец поставил на крышку подпола стул, сел на него и стал играть. А туда, в подпол, спустил моего брата, сказал, если немцы все же найдут беглецов, он должен до последнего защищать их. Немцы не нашли, — ​рассказывает Якоб.

На сцене Гитлер и Сталин спорят, у кого длиннее усы — ​это дети играют в куклы, пока мать ткет полотно. Если смеяться над тираном, то умирать не так страшно. А пока тираны грызут друг другу глотки, умрут многие. Например, сельский дурачок Фритьоф, взявший на войну гармошку. Когда ему дадут подписать обязательство работать на советскую разведку, блаженный догадается поставить вымышленное имя — ​Ivan Duraksen. «Ты что, такой дурак, что не боишься?» — ​удивится офицер. «С маками в руках войны не выиграешь», — ​пожурит дурачка, не к месту запевшего про цветы родной деревни, земляк. «Но и не проиграешь!» — ​светло улыбнется тот в ответ.

Офицера потом и самого расстреляют. Но Фритьофа раньше.

«Я бы хотела изорвать на лоскуты все мундиры на свете, я ткала бы из них одеяла для бедных детей», — ​поет Пенелопа. Неплохая идея. Ханс, с которым мы вместе смотрим репетицию оперы, тихо произносит:

— Знаешь, когда мы уговаривали норвежский МИД профинансировать гастроли в Мурманске, мы объясняли чиновникам: война так близко от нас, самая настоящая война, что мы должны использовать любой шанс остановить ее. Мы привезем в Россию оперу в подарок. А вдруг это предотвратит войну?

Подарок оказался дорогим: постановка в Мурманске обошлась Норвегии в 3 миллиона крон, или 24 миллиона рублей. МИД внял идеализму Ханса. На этом путь оперы, два года путешествовавшей по северу Норвегии, завершен, Россия — ​конечная точка. Ради чего все затевалось? Наверное, чтобы в центре милитаризации русской Арктики прозвучали слова о мире и войне.

А Один все-таки вернулся домой после войны и лагерей. Пенелопа дождалась, иначе и быть не может. Муж, правда, несколько лет молчал. Лишь в конце жизни рассказал немногое, что могли выразить слова, — ​о том, как больно и бессмысленно умирать и убивать друг друга. В том, чтобы смотреть на цветущие маки, гораздо больше смысла. Но люди этого никак не поймут.