8 июля 1893 г. в России был принят закон, разрешавший проводить переделы земли в крестьянских общинах не чаще, чем раз в двенадцать лет. В этот раз стремление имперских законодателей к мелочной регуляции сыграло с ними злую шутку — неизбежные при переделе волнения были синхронизированы по всей стране. Следующие два массовых передела пришлись соответственно на 1905 и 1917 годы.

Мы склонны придавать слишком много значения яркой и драматичной политической борьбе последних лет существования Российской империи и забывать, что ключевую роль в ее падении сыграл самый обычный мальтузианский кризис. В условиях аграрной экономики производительность труда убывает по мере роста населения. Пока население страны невелико, а размер земельных наделов значителен, обрабатываются только самые лучшие земли. С ростом населения участки мельчают, крестьяне вынуждены обрабатывать все худшие земли — уровень жизни снижается. Рано или поздно рост населения останавливается в результате голода, войны или эпидемии.

Европейские страны подчинялись этому закону демографических циклов вплоть до промышленной революции: с XV и до середины XIX в. реальные заработки на европейском континенте падали почти непрерывно. Характерно, что любая демографическая катастрофа вроде чумы или Тридцатилетней войны в Германии приводила к временному улучшению рациона.

Как же обстояло дело в предреволюционной России? Многие маститые аграрные историки вслед за Борисом Мироновым утверждают, что в России не было признаков перенаселения. Они ссылаются при этом на значительное количество пустующих земель в Сибири, Семиречье, на Северном Кавказе и т.д. Действительно, с формальной точки зрения все обстояло благополучно.

Проблема, однако, заключается в том, что для политической катастрофы в кризисе не обязательно должна находиться вся страна — вполне достаточно одного региона, если этот регион — центральный. По словам неомальтузианца Сергея Нефедова, основную зону аграрного перенаселения составляла «связная область, охватывающая основную часть Центра, смежные с Центром черноземные и западные губернии, Север и некоторые губернии Поволжья… эти испытывавшие недостаток хлеба области не случайно стали «крепостями большевизма» в Гражданскую войну — в то время как богатые окраинные регионы поддерживали белых».

Кризисная ситуация в центре столетиями создавалась и поддерживалась усилиями верховной власти. Еще в 1610—1620-е гг. Романовы провели социальную революцию, обратив в крепостных большую часть населения Центральной России — вплоть до Белоозера. Параллельно с этим происходит и революция административная — крестьянская община превращается в фискально-полицейский инструмент государства для контроля над черносошными крестьянами. Если Центральная Россия эпохи Ивана Грозного — это преимущественно страна хуторов, то уже в XVII в. она покрывается крупными хозяйствами плантационного типа. С этого момента и вплоть до начала XX в. легальная миграция из центральных губерний была крайне затруднена даже для свободных крестьян.

Трудно переоценить эффект, который система искусственного прикрепления к земле, сохранявшаяся долгие десятилетия после отмены крепостного права, оказала на развитие России. Европейские страны выбрасывали излишки населения в Новый Свет — масштабы переселения, особенно в Северной Европе, порой принимали такие размеры, что вызывали обеспокоенность местных властей. Вспомним, что создание институтов социального государства в Германии, и особенно в Швеции (из которой во второй половине XIX в. уехал каждый четвертый житель), было связано с попыткой удержать эмигрантов пряником, а не кнутом.

Неудивительно, что скопившееся в центральных губерниях население искало способ поправить свое положение насильственным путем. При быстром демографическом росте каждый новый передел означал неизбежное сокращение доли общинной земли, приходящейся на каждого едока и каждую семью. В этих условиях крестьяне неизбежно должны были задуматься о разделе помещичьей земли. Анализ крестьянских наказов депутатам I Государственной Думы, проведенный Теодором Шаниным, показал, что только два политических требования были действительно всеобщими и содержались в 100% документов — раздел помещичьих хозяйств и введение бесплатного начального образования.

Поразительнее всего, что в современной отечественной политической риторике рост численности населения неизменно фигурирует как величайшее благо — причем не только для страны, но и для правящего режима. Между тем быстрый рост по определению приводит к избытку молодежи и, главное, молодых мужчин — основного топлива для мятежей и революций. На момент революции медианный возраст населения в России составлял 19 лет — чуть больше, чем в нынешнем секторе Газа (17), но меньше, чем, например, в Сирии (21). Так что нынешним властям не стоит опасаться повторения событий столетней давности: даже при значительном ухудшении экономической ситуации и падении уровня жизни бунтовать в со­временной России (с медианным возрастом 38 лет) просто некому.

Камиль Галеев, историк