Нет надобности говорить, что я поддерживаю выступление Райкина.

Мы все почувствовали его подлинную боль.

В Древней Японии самурай, чтобы выразить несогласие с действиями правителя, шел к его дворцу и делал себе сэппуку, публичное ритуальное самоубийство.

В словах Райкина была самоубийственная искренность. Давайте уважать ее.

Для меня главная миссия художника — чувствовать невысказанную боль своего народа. Реагировать на зарождающиеся противоречия.

Мы, подобны врачам, которые прививали себе чуму, чтобы вылечить болезнь

Можно обвинить этих врачей в отсутствии патриотизма или неверии в министерство здравоохранения. Но отнять у художника эту способность чувствовать боль, значит, кастрировать его, сделать его жизнь бессмысленной.

Ни один из моих фильмов не был цензурирован.

У нас сейчас прямой цензуры нет. В наше время Николай Первый стихи Пушкина не читает и лично не вымарывает.

Но получилось так, что цензура осуществляется снизу «инициативными группами» и малообразованных людей. Цензура как бы делегирована им.

Они теперь решают , нужен ли нам Вагнер, они ломают скульптуры, они обливают зеленкой детей, приехавших на исторический конкурс. Они стали «гласом народа»

Полиция бездействует, а власть не дает оценки погромщикам. А мы что, не народ?

Я боюсь, если бы мой «Остров» вышел сейчас, нашлось бы множество обиженных блюстителей и яростных ревнителей: герой не так молится, стоит спиной к церкви. Он не стандартный, не правильный. Фильм бы не вышел, разве это было бы лучше? Тем более «Царь», который говорит – о ужас! - о том, как Иван Грозный погубил Святого Митрополита Филиппа. Громить проще, чем открыть «Житие Святых» и прочитать обличительную речь Филиппа в Успенском Соборе, которой он призывает одуматься Царя, «обагренного кровию невинных». Мы все такие разные. Райкин, Табаков, Звягинцев, я. Мы констатируем: что-то тревожное и неправильное происходит в нашем обществе. Художник чувствует себя в опасности.

Сам процесс творчества становится подозрительным.

Прислушайтесь к нашим словам.

Павел Лунгин