В московских и вообще в российских народных гуляньях часто проявлялась одна особенность, довольно понятная и сегодня — их инициаторами, вдохновителями и даже «художественными руководителями» выступали первые лица государства.

Кремль на Пасху украшался тысячами лампионов, горящих свечей и плошек, они были натянуты на невероятных нитях и создавали ощущение плывущего в ночи ковчега, острова, тем более что сама крепость на Боровицком холме была окружена со всех сторон водой, рвами, рекой Неглинкой, Москвой-рекой, многочисленными перекидными мостами. Разумеется, и пафос праздника был далеко не официозным, не общегражданским — он был воистину мистическим.

«Шествие патриарха «на осляти» (то есть на осле) в Вербное воскресенье, через Спасские ворота Кремля и самый крестный ход дополнялись странными ночными играми: толчею природы представляли мальчишки, гоняющие вокруг крепости с колокольчиками на шее. Преображенные в овец и телят, они бодались, блеяли и мычали…» — сообщает писатель и исследователь Андрей Балдин. Процессия двигалась от Успенского собора через Спасские ворота к Входоиерусалимскому приделу Покровского собора (храма Василия Блаженного). Покровский храм, а не Кремль, символизировал Иерусалим, Лобное место — Голгофу.

Порой на осле восседал и сам царь Алексей Михайлович.

Вот как описывает московские празднества 1722 года по поводу Ништадтского мира историк Анна Некрылова: «Народ особенно изумлялся флоту, ездившему по московским улицам: впереди поезда ехала раззолоченная галера, где сидели император (то есть Петр), генералы, министры, послы; раззолоченными веслами гребли богато одетые гребцы».

Отметим эту черту: царь не просто «заказчик» праздника, он не просто «дарит» его народу, а обязательно участвует в нем сам, он главное действующее лицо, он актер и режиссер, он придумывает и организует его. Таким образом, праздник не носит характера социальной подачки или «льготы» — это общее действие, общее дело, коллективное творчество, перенесенное на улицу, в пространство города.

Несмотря на все жестокости Петра и всю чугунную непреклонность его болезненных реформ, петровские фейерверки на века осветили народную жизнь, оставшись невероятной легендой.

У Некрыловой читаем: «В тот самый день, когда Петра I торжественно провозгласили императором всероссийским, в небе Петербурга загорелся «храм Януса», освещенный 20 тысячами разноцветных огней… Гром тысяч пушек грянул в сию минуту; несколько тысяч ракет взлетело в воздух, и от сего такой огонь сочинился, что казалось, Нева загорелась».

Напоминает ли это сегодняшние парады на Красной площади с колоннами ветеранов, одетых в одинаковые костюмы? Кажется, что нет. Кажется, что царь был гораздо ближе к толпе народной, чем сегодняшние правители.

«Русский стиль» на европейский лад

День города начали отмечать при Ельцине, еще в советскую пору. Продолжили при Лужкове и вот тут впервые вспомнили об «исконно русских традициях», хотя те уличные концерты отдавали чем-то неизбывно советским. Однако тема «русских народных гуляний» и «традиционных русских народных забав» никуда не ушла. И чем дальше, тем более навязчивой она становится.

Стоит напомнить, что ярмарочные гулянья появились как массовое явление лишь в результате реформ Петра I. Все эти балаганы, кукольные театры, экзотические забавы, цирки, артисты уличных представлений — чисто европейская вещь. Так сказать, европейский выбор московских улиц. Вот что пишет по этому поводу Некрылова: «Развитие промышленности и рост городов привели к оживлению торговли внутри страны, к созданию единого общероссийского рынка. Уже к началу 1830-х годов в России насчитывалось более тысячи семисот ярмарок с оборотом в сотни миллионов рублей… Площадь, бывшая центром общественной и торговой жизни города, стала с ХVIII века и местом проведения массовых празднеств».

Конечно, «русский стиль» проявлялся не только в балаганных сюжетах. Трудно было представить в Европе такие вещи, как катание с огромных ледяных гор (разве что в Швеции), а ведь это в Москве ХIХ века было излюбленным занятием. Или зимние «круговые скачки на тройках» на стоявшей подо льдом Москве-реке — между Москворецким и Большим Каменным мостами. С огромной беседкой, с деревянными трибунами для богатых и с обнесенным деревянной изгородью скаковым кругом — при этом десятки, если не добрая сотня тысяч москвичей наблюдала за этим захватывающим зрелищем с мостов и берегов Москвы-реки.

Сама природа, сам воздух, само небо становились частью уличного праздника, порой варварского по сценарию, но вполне созвучного времени и европейского — по смыслу.

Повторение пройденного

В моей памяти есть яркие воспоминания о праздниках в Москве начала ХХI века. Последний День города, который проходил под руководством тогдашнего министра культуры Москвы Сергея Капкова, был отмечен невероятными музыкальными перформансами. Я никогда не забуду выступление симфонического оркестра на Патриарших прудах (авангардного, замечу, оркестра Елены Ревич) — в темноте, при свете окон и фонарей, в теплом остывающем воздухе сентября. И сколько же народу, затаив дыхание, слушало в этот вечер классическую музыку! Я помню «Театральную олимпиаду» Славы Полунина в саду «Эрмитаж». Канатоходцы, гигантские ходули, клоуны, огнеглотатели. Все это невероятной силы эстетические воспоминания.

…Но их было немного. И это были все-таки формы проявления «высокой культуры» — ведь даже уличные театры, которые привел в Москву Слава Полунин, были в своей первозданной архаике вовсе не массовым, а именно высоким жанром.

«Низкая», то есть уличная культура, в своих естественных проявлениях на данный момент умерла. И я не представляю, кто и как ее может возродить.

Дело в том, что эта «низкая» культура была лишь частью общей жизни города. Вся Москва представляла собой круговерть сезонных и постоянных ярмарок. Таким образом город обеспечивался ресурсами, а жители — работой и товарами. Уличные праздники лишь дополняли собой городскую структуру торговли и занятости.

Народное гулянье перемещалось от площади к площади, в зависимости от сезона. «И зимой и летом бывали народные гулянья. На Масленице и на Пасхе — «под Новинским», там, где теперь бульвар, заменивший прежний огороженный столбами пустырь, в Вербное воскресенье — на Красной площади, на семик — в Марьи­ной Роще, скоро, однако, перешедшее в Сокольники и на Девичье Поле».

Разъять эти две культуры — праздничную и торговую — совершенно невозможно.

Как возродить это в современную эпоху, когда каждый имеет своих личных развлекателей, шутов и циркачей в смартфоне, на телеэкране?

Человек, идущий слушать на площадь Стаса Михайлова, оглушенный мегатоннами усиленного звука, и человек, приходивший за вином и развлечениями на Сенную ярмарку, по-разному устроены, по-разному чувствуют, по-разному получают удовольствие.

Тем не менее московская улица по-прежнему остается ареной для культурных утопий и государственных мистерий.

Вопрос в том, чего же ждут власти и горожане от новых праздников? Ну, наверное, это ожидание чуда — оно вечно. Вспомните давку в Парке культуры и на ВДНХ, когда там открывались новые гигантские катки. Кроме того, ввиду общего кризиса — и образа жизни, и экономики, и ценностей — это ожидание чуда будет только обостряться. Вера в то, что случится какое-то особое событие, озаряющее жизнь, у нас в подкорке.

Но чтобы это чудо все-таки случилось, нужно совершить невозможное — позволить народному творчеству и народному бизнесу выплеснуться на городские площади. Примеры такие уже есть — книжные ярмарки на Красной площади и Никитском бульваре, «медовые» ярмарки в Коломенском, ярмарки «малого бизнеса» в Дни города на бульварах и даже забавная игра в петанк на Тверском бульваре. Но вот беда — «настоящие москвичи» всего этого не любят. Старый имперский стиль им дороже. Безлюдные улицы спокойнее. Да и опасно это — дать возможность любому торговать, развлекать других на площади. Мало ли во что это может превратиться…

Борис Минаев — специально для «Новой»

Консультант рубрики Константин Полещук, историк, старший научный сотрудник Музея Москвы