Я долго сомневалась — рассказывать эту историю или нет. С одной стороны, это прекрасная история про добро, про долг и про то, как можно хорошо работать в системе, быть полезным и сострадающим, и даже, наверное, и не подозревать, что может быть иначе, что иначе где-то бывает. С другой стороны, в системе за такое по головке не погладят, там таких не любят, выявляют и всячески гнобят. То есть мои герои могут и пострадать оттого, что они прекрасны.

Поэтому напишу без любых географических подробностей.

Началось все с того, что по сарафанному радио обратились к нам в «Русь Сидящую» сотрудники далекой зоны, строгой. Не скажу, чтобы к нам часто обращались сотрудники, причем за помощью именно осужденным — такое вообще впервые случилось. История такая: сидит у них парень, Сергей. Давно сидит, и еще 4 года ему сидеть. А у него жена, Олеся, ездила к нему на свидания, теперь ей рожать через два месяца. А так случилось, что ни работы у нее, ни жилья, ни регистрации. У него, кстати, тоже. Сотрудники хлопочут, где ей угол снять и регистрацию сделать, да с дитем помочь, но проблема в том, что зона, как водится, далеко от городов и городков. «Скорая» доезжает часов за 5, если доезжает вообще. То есть забирать ее оттуда надо. И без помощи не обойтись.

Собрались мы с Ильей Гущиным, бывшим узником по «болотному делу», ныне ответственным сотрудником «Руси Сидящей», и поехали. Вот Олеся с хорошим таким пузиком. Живет пока у добрых людей в областном центре, бесплатно живет, потому что люди действительно добрые и занимаются тюремным служением. Мы их любим и знаем про их великие дела. Как же ты, Олеся, дошла до жизни такой? А вот как оно бывает: жила в Красноводске (это Туркмения) русская семья. Уехали в начале 2000-х: мама — в Белоруссию, живет в деревне, а Олеся — в Россию, получила гражданство, работала на моторостроительном заводе, жила в общежитии, там и регистрация. Сергея встретила, а он набедокурил по глупости (но не по пьяни, непьющий вроде), его посадили. А потом завод закрылся, Олесю сократили, регистрация закончилась. Олеся начала по углам мыкаться, а тут и забеременела. А у Сергея нет ничего, потому что пока он сидит, умер его брат, жена брата обещала Сергею долю имущества, подписала у него все согласия, дом продала и пропала с деньгами. Олесе с этого ничего по закону не положено, потому что они тогда с Сергеем женаты не были. Бывает и такое. А тому, кто у нее внутри, все эти наши геополитические и личные неприятности по барабану: ему родиться надо и стать нормальным человеком, к чему предпосылки вроде есть. Олеся положительная барышня, спокойная, хозяйственная, не пьет и не курит, чуть что — норовит пироги печь.

Ну поехали теперь на зону. И Олеся с нами, ей бы Сергея повидать. Ехать не так чтобы очень далеко — 200 км всего-то. Приезжаем в поселок. Хороший, крепкий поселок: три строгие зоны и поселение. Три хозяина трех зон соревнуются, у кого хозяйство крепче, три конца поселка по их именам негласно и зовутся: там, где хозяина зовут Петр, называется Петроград, там, где начальник с украинской фамилией, — Хохловка, а третий конец — по фамилии Чугуевка. Поэтому в одном конце доминантой новый храм стоит с отличным, очень умным священником, отцом Алексеем, вот всем бы приходам такого батюшку. В другом конце гордость: новая котельная с сушкой (щепу сушат), все блестит, как в Голландии какой-нибудь. А в третьей части — свинки размером с небольшую коровку. Все три конца поселка сходятся у столовой ФСИН (так на чеке написано), где работают расконвоированные граждане вполне розовощекого вида, изготавливающие пяти видов пироги и умопомрачительные котлеты, и где можно пообедать втроем за московскую цену пачки сигарет.

Пошли в зону. Вот хозяин, вот социальный работник, а вот опер Миша: у него у самого четверо детей, и раз уж приехали, вот Миша рассказывает, кому еще здесь нужна помощь. Инвалид здесь есть, старичок есть, от которого дети отказались, а вот скоро парень выходит неплохой, ему тоже помощь нужна. Про Сергея рассказывает: он не бедовый, мы его на поселок сейчас перевели, на лесоповал поставили, чтобы он хоть заработать мог, а УДО суд пока ему не дает, 4 года оставить — это много для нашего суда, попробуем еще через полгода. Спрашиваю Мишу, чего он так за Сергея хлопочет-то? Миша удивляется вопросу.

— Так у него сейчас ребеночек родится, он тут себе места не находит от волнений, ему 45 уже. Начнет к Олесе рваться, сбежит еще, дуралей, а нам его ловить, да и срок себе прибавит, нам это все зачем?

Логично. Только он единственный пока встреченный мной опер, кто так рассуждает. Купили передачу, отправили Олесю на свидание с Сергеем. И я с ним познакомилась. Здоровый такой, а трогательный до невозможности, как он вокруг Олеси-то, эх. Сказала ему строго — не глупить, пошла с хозяином разговаривать. Начальник зоны меня на улице ждет. Рядом собачонка вьется на трех лапах. «Слушайте, — говорю хозяину, — дайте я в магазин сбегаю, сосиску ей куплю».

— А это моя собака, она балованная. Щенком приползла без лапы. Куда ж ее? Вот моя теперь.

Все будет хорошо у Олеси и Сергея. Мы — фонд, у нас есть возможность помочь им, это по уставу у нас. А вот это все остальное, что увидели своими глазами, — это не по уставу было, это от мудрости и человечности. Восемь лет я по зонам езжу, первый раз такое вижу. Зато точно знаю: нельзя даже область назвать, не то что фамилии, а то разгонят всех и разгромят. За котельную, свинарник, за столовую повышенной душевности, за общение с фондом. Но ведь можно же, стало быть, по-человечьи? Значит, там, где не по-человечьи, — не устав виноват.