Длинный пустой коридор за кулисами тянется от служебного входа до самых гримерок. У одной из дверей встречаю мужчину — джинсы, черная водолазка, на лице грим: белое лицо, брови выведены черным карандашом где-то на лбу. Кроваво-алые губы застыли в нарисованной улыбке. Лысина блестит. Бензопилы с собой нет.

Представление начнется только через полчаса, и у нас есть время поговорить. Клоун представляется: «Алекс» — протягивает руку и предлагает пройти в гримерку — там нас ждет клоунесса Белла, его жена. У нее ярко-красные волосы, красная помада. Два ряда ресниц, второй — длиннее — прямо на веках под бровями. Она одета в бархатный халат в горошек.

Алекс — клоун в седьмом поколении. Его супруга Белла стала клоунессой 9 лет назад, а до этого была акробаткой.

— Что вы думаете по поводу предупреждений правоохранителей разных стран о клоунах-убийцах? — спрашиваю я с порога.

— Это же не клоуны-убийцы, а убийцы, которые одеваются в костюм клоуна, — загадочно улыбается Алекс. — Маньяки приняли такую форму веселой смерти, веселого преступления. За клоунской маской очень легко спрятаться, чтобы тебя никто и никогда не узнал. Человека даже в очках-то нелегко узнать. А что говорить о полном гриме: нос, парик, маски. Все это доступно в любом магазине.

Привычной клоунской походкой вразвалку он стремительно движется по узкому коридору, мы едва успеваем за ним.

— В своих образах мы с женой не используем оружие. Хотя, конечно, никогда не надо говорить «никогда», — улыбается Алекс и заглядывает в зеркало, поправляя макияж. — Может быть, в другой ситуации, где все будет для взрослых…

Гримерка, в которую мы пришли, по периметру уставлена зеркалами. Алекс прыскает на себя «Гуччи» из прозрачного флакона: «Клоуны всегда должны пахнуть вкусно!» А мне не дает покоя бензопила. Где они ее прячут? Между делом я спрашиваю: что можно запихнуть в карман клоуна?

— В карманы штанов, в которых он сейчас работает, булава влезает, — говорит Белла. (Булава — это штука, похожая на маленькую биту, ею довольно часто жонглируют клоуны.)

— В ее карманы тоже влезает масса вещей, в том числе и булава, — добавляет Алекс.

— А топорик влезет? — я отхожу в сторонку.

— Топориком мы не пользуемся. Но молоточек — вполне! — улыбается Белла. — Бывают случаи, когда зрители пугаются нас. Хотя мы не носим маски, носы и какие-то цветастые парики. У нас такого грима нет. Алекса дети вообще любят. А меня, конечно, дети воспринимают немного… так. Ну, образ уборщицы, в котором я выступаю, у наших школьников вызывает негатив. Уборщица после директора — второй человек в школе. Хотя у нас не было такого, чтоб в истерику бросались…

— А вот в Советском Союзе ни один ребенок клоуна не боялся, — ностальгически вставляет Алекс. — Тогда каждые три-четыре дня показывали клоунов по телевизору. Вот сейчас в Америке человек похищал детей в костюме клоуна. Но почему именно в костюме клоуна? Почему не в костюме других диснеевских героев? Да потому, что костюм Микки-Мауса стоит в семьсот раз дороже парика и носа клоуна. Это дешево!

Алекс переживает за профессию: тогда, в советские времена, называться клоуном было почетно. Известных клоунов было меньше, чем космонавтов, все знали их имена. А сейчас любого придурковатого политика называют клоуном. При этом на клоуна надо поучиться еще, а политики — так, от души устраивают клоунаду.

Представление уже началось, мы слышим голос конферансье на арене, идем по скрытым от людских глаз внутренним помещениям цирка в сторону маленького манежа. Вход зрителям сюда строго воспрещен, тут цирковые артисты репетируют трюки. А мы сейчас болтаем.

«Вот был случай. Мы в 1993 году с супругой работали в другом цирке. Она была беременна, сидела дома. В квартире шел ремонт, и мы жили в гостинице цирка, у метро «Спортивная». У меня было три спектакля в день, и я на машине ездил домой между спектаклями. И вот как-то мою машину кто-то сзади прижимает. Я останавливаюсь, выхожу из машины, на мне шорты, майка. И в клоунском гриме я. Мужик из той машины сразу в драку полез. Еле успел я его схватить — и ударил по щам. И слышу, аплодисменты. Оборачиваюсь, а рядом машина скорой помощи, милиция — и они мне хлопают».

«Самое трудное в нашей работе — это создавать что-то новое. Вот, например, ребята из «Камеди клаб». Если что — у них есть заранее записанный смех, а мы здесь обречены».

«Когда я работал над предыдущим образом, это был такой гламурный подонок, просто такой утрированный сноб, из немецкого варьете довоенных времен. И очень многие корреспонденты подходили ко мне поговорить, а я над ними глумился. Извинялся потом: вы, мол, поймите, это не я, это мой второй. А вот с обыкновенными людьми на улицах стараюсь адаптироваться. Мы стараемся не ходить в народ в образе. Просто человек… Всякое бывает. Курящий клоун в гриме перед детьми — и этого тоже не должно быть. Должна оставаться какая-то сказка».

И вот выход Алекса и Беллы. Клоуны бегут на сцену. Заглядываю в зал, он полон. От годовалых до пенсионеров. Вдруг внезапно зал проваливается во мрак — выключается свет. Откуда-то сверху гремит музыка. Первой на сцену выходит Белла в образе уборщицы. Следом идет Алекс. Дети смеются над их нелепым видом и аплодируют. Им совсем не страшно.

После выступления возле гримерки артистов встречают поклонники с цветами. «С началом вас!» — так в цирке поздравляют друг друга с успешным началом нового сезона.

Мои клоуны делятся впечатлениями от прошедшего выступления:

— Вот сегодня, например. Дядечка на первом ряду решил похохмить и вылил из бутылки на меня воду. Попал мне в глаз. А что значит, что он попал мне в глаз? У меня отклеились ресницы, они стали падать, а мне через пять минут на второй номер выходить. Вот такую импровизацию от взрослых я считаю неприемлемой! — злится Белла. — И ведь я не могу показать видом своим, ну никак, что мне не понравилось. Я должна все это выдержать, обыграть. Но вышла я за кулису, и у меня такое. Ну зачем? Пришлось оторвать ресницы.

Я спрашиваю: интересно, а бывает так, что клоуны плачут?

— Было в Германии, — Белла влажной салфеткой вытирает грим с лица. — Виски? Розовую текилу? Мы не чокаемся. У нас с мужем такая традиция. Мы и так чокнутые. Однажды я плакала. Это был первый наш контракт в Германии, мы впервые работали на немецкую публику. И вот финал: из уборщицы я превращаюсь в красавицу в красном платье… И они так тихо-тихо похлопали нам. У нас всегда зал разрывался в конце выступления, а тут — пару раз хлопнули — и все. Слезы накатились, и я такая… Ну никогда у нас такого не было! Потом прибежал генеральный менеджер и говорит: какой успех! Вы порвали зал! А я: да вы что? У нас никогда такой реакции не было! А он: ребят, вы не понимаете. Это диннер-шоу, тут очень дорогая публика, у которых вот такие часы. Они вообще не хлопают. А тут!

— Никогда не надо обижаться во время спектакля, — говорит Алекс. — Происходят разные ситуации: и оркестр может где-то неправильно сыграть, могут неправильно включить фонограмму, музыку, свет… Зрителям нельзя это показывать.

— И не должно быть пошлости у клоуна в репертуаре, — добавляет Белла. — Должна быть планка. Варьете, да — там может быть пошлость, но очень интеллигентная пошлость. Но в цирке пошлости не должно быть у клоуна никогда.

Мы пьем текилу, закусываем шоколадкой. Когда разговор уезжает вообще далеко от цирковой плоскости, мы возвращаемся к теме страхов, которые внутри нас.

— Я безумно боюсь высоты. Мы как-то поднимались на Эйфелеву башню, там такая высота, — Алекс раскрывает рот, тем самым показывая, какая это была страшная высота. — Я не мог подойти к бортику, это у меня заняло огромное количество времени. Я боялся, что я оступлюсь и полечу вниз, и на этом все закончится. Все планы, которые я себе придумал. Они все пропадут.

— А я боюсь нищеты. Как человек, живущий в этом мире, просто боюсь нищеты, — серьезно говорит Белла. — Вот этого я боюсь. А смерти — нет, смерть — это умер и все.

— А когда клоуну приходит конец? — спрашиваю я. — Когда актеру стоит перестать выходить на сцену?

— Как только ты перестал быть современным, — заключает Алекс. — И не в возрасте дело. Ведь и старый человек может быть современным. Но как только ты перестал успевать за временем, застрял в своих прошлых достижениях и заслугах — забудь. Переходи либо на тренерскую работу, либо вообще уходи.