В издательстве Международного фонда «Демократия» (Фонд Александра Н. Яковлева) выходит книга историка Никиты Петрова «Награждены за расстрел. 1940».

Эта книга о работниках НКВД, непосредственно участвовавших в катынском преступлении — расстреле в 1940-м польских военнопленных из трех лагерей: Козельского, Осташковского и Старобельского. Они были награждены приказом НКВД СССР №001365 от 26 октября 1940-го с формулировкой «за успешное выполнение специальных заданий». На основе документов государственных и ведомственных архивов в книге впервые представлены подробные биографические справки на участников этого злодейства.

Казалось бы — точка поставлена. Но до сих пор находятся любители рассуждать о немецкой вине в катынском преступлении. Неудивительно, ведь советская пропаганда десятилетиями вдалбливала этот тезис и отрицала советскую вину.

За сорок с лишним послевоенных лет не только не были названы конкретные имена преступников — но даже не делались попытки кого-то привлечь к ответственности! Почему? Ответ прост. В Кремле и в КГБ прекрасно знали, чьих рук это дело. Но важно помнить: многих военных преступников судили спустя десятилетия.

Публикуем фрагмент из будущей книги.

В марте 1940-го формировались расстрельные команды в Калининском, Смоленском и Харьковском управлениях НКВД, которым предстояло провести массовые расстрелы польских офицеров. Как это происходило, можно догадаться и по составу участников этих команд, и по скупым, дошедшим до нас свидетельствам. Очевидно, что костяк этих команд составили работники комендатур управлений в Калинине, Смоленске и Харькове, которые и раньше участвовали в расстрелах. Но этого было явно недостаточно.

Их ожидала авральная ситуация, когда требовалось за какие-то месяц-полтора расстрелять в каждом управлении по несколько тысяч человек. Даже во время Большого террора — репрессий 1937–1938 годов — нагрузка на расстрельные команды в этих городах была существенно меньше.

Палачи-гастролеры

В Москве на совещании у Богдана Кобулова в марте 1940-го, вероятнее всего, обсуждался также вопрос и о том, что сотрудникам «спецгруппы» Блохина следует выехать непосредственно в Калинин, Смоленск и Харьков для участия в расстрелах. Так сказать, палачи-гастролеры. Их опыт и многолетняя практика были гарантией того, что массовые и скорые расстрелы пройдут как надо.

По состоянию на 15 февраля 1940-го, согласно штатному расписанию, объявленному приказом по АХУ НКВД №38 от 16 марта 1940-го, в должности сотрудников для особых поручений Комендантского отдела НКВД состояло шесть человек: Петр Магго, Демьян Семенихин, Василий Шигалев, Эрнст Мач, Иван Шигалев, Александр Емельянов1. Стоит отметить, что в списке награжденных в октябре 1940-го отсутствуют двое из них — Петр Магго и Эрнст Мач. Видимо, они из Москвы не уезжали. В условиях, когда остальные работники «спецгруппы» во главе с начальником разъехались на места, надо было кого-то оставить в Москве «на хозяйстве».

Но «спецгруппа», осуществлявшая казни в Москве, состояла не только из сотрудников для особых поручений Комендантского отдела. В нее также входили многолетние участники расстрелов, работавшие в других подразделениях центрального аппарата НКВД: Иван Антонов, Александр Дмитриев, Алексей Окунев, Иван Фельдман и Петр Яковлев.

Согласно показаниям Токарева, в Калинин, где намечались наиболее массовые расстрелы, приехал сам комендант НКВД Василий Блохин. Сохранившиеся в архиве приказы по АХУ НКВД СССР позволяют установить точные даты нахождения Блохина и некоторых его подчиненных в командировках.

Блохин пробыл в командировке почти два месяца. Сотрудники его «спецгруппы» также длительное время находились в командировках. Известно, что Иван Антонов и еще один сотрудник комендатуры ассистировали Блохину в Калинине. Расстрелы польских офицеров последовали в начале апреля, и понятно, что на места работники «спецгруппы» отправились заранее, чтобы подобрать «добровольцев» из числа надзирателей и шоферов Калининского, Смоленского и Харьковского управлений НКВД, сколотить из них расстрельные команды, провести нужный инструктаж и подготовить места расстрелов и захоронения тел.

Всего 26 октября 1940-го из числа сотрудников «спецгруппы Блохина» было награждено месячным окладом 10 человек: сам Василий Блохин, Иван Антонов, Александр Дмитриев, Александр Емельянов, Алексей Окунев, Демьян Семенихин, Иван Фельдман, Василий Шигалев, Иван Шигалев, Петр Яковлев. Никто из них не дожил до времени, когда в 1990-м началось расследование «Катынского дела».

Братья Василий и Иван Шигалевы умерли в 1942-м и 1946-м соответственно. Александр Емельянов и Александр Дмитриев — оба в 1953-м, а на следующий год — Иван Фельдман (в марте 1954-го). Блохина смерть настигла в 1955-м, его многолетнего соратника Петра Яковлева — в апреле 1959-го, и похоронены они рядом на Донском кладбище. Алексей Окунев умер в 1966-м. К долгожителям, пожалуй, можно отнести Ивана Антонова и Демьяна Семенихина — оба умерли в августе 1975-го.

Палачи в цветах

Не только особо тайная работа объединяла исполнителей смертных приговоров. Они и в жизни держались вместе. Был в этом определенный смысл — пусть уж лучше друг за другом приглядывают.

Умершие в августе 1975-го Иван Антонов и Демьян Семенихин дружили. Антонов занимал с семьей — женой и дочерью — две скромно обставленные комнаты в коммунальной квартире. По воспоминаниям соседей, был немногословен, никогда не распространялся о службе или политике, а говорил только так, по-соседски, о бытовых вещах. В общем, сосед как сосед — вполне обычный человек. Вот только одна деталь поражала воображение. Частенько Антонова привозили на машине со службы под утро, втаскивали совершенно пьяным в квартиру и с ним — огромные букеты цветов. Отоспавшись, Антонов долго мыл с мылом усеянные рыжими волосками руки. Долго-долго, как будто стараясь от чего-то тщательно отмыть. Почти античный сюжет — он, проводник в царство мертвых, отмывался, возвращаясь к жизни.

Интересно, возникали ли у его домашних вопросы — откуда цветы? Просто какой-то декаданс с кладбищенским уклоном. Приносили бесчувственное тело в окружении охапок цветов, как будто каждый раз хоронили его самого, расстреливавшего свою собственную душу. А может быть, все прозаичней, и аромат дармовых цветов с Донского должен был скрыть едва уловимые запахи крови, пороха и могильного тлена.

После ареста Берии у прокуратуры, ведшей дело, тут же появились вопросы к работникам «спецгруппы». Допрашивали Блохина. Одним из тех, кем особенно заинтересовались, был Демьян Семенихин. Он участвовал в бессудном расстреле в Куйбышеве на основании адресованного лично ему и подписанного Берией предписания №2756/б от 18 октября 1941-го. В этом предписании Семенихину поручалось выехать в Куйбышев и расстрелять группу заключенных — 25 человек. Среди них был давний недруг Берии — Михаил Кедров, оправданный судом. Но для Берии, сводящего старые счеты с Кедровым, очень важно было с ним покончить.

Акт о расстреле подписали Леонид Баштаков и Семенихин, также свою подпись поставил зам. начальника следчасти НКВД Борис Родос. Казалось, все! За расстрел невиновных придется Семенихину ответить, как говорится, «по всей строгости». Но нет, не стали мельчить и размениваться. По логике прокуратуры выходило: Семенихин не виноват, он просто выполнял приказ.

И все же проведенное в 1950-х расследование эпизодов преступлений Берии и его предшественников в НКВД высветило и механизм расправ, и зловещую роль Донского крематория по сокрытию следов работы «спецгруппы Блохина».

Полковник армии Деникина на похоронной службе Блохина

Директор крематория на Донском кладбище Петр Нестеренко жил в отдельно стоящем домике тут же неподалеку. Он многое знал и многое видел. За свою работу по сжиганию тел казненных он получал дополнительное ежемесячное вознаграждение — 200 рублей. Его по праву можно считать действенным помощником «спецгруппы», почти ее участником. Вот только он никогда не был и не мог быть чекистом. Его история интересна.

Нестеренко родился в 1884-м в семье мелкопоместного дворянина. Служил в армии, окончил пехотное училище и Военно-воздухоплавательную школу2. В Гражданскую войну воевал на стороне белых — был полковником в армии Деникина. Эмигрировал, жил сначала в Сербии и Болгарии, затем перебрался в Париж. Там он всерьез заинтересовался техническими аспектами процесса кремации3. Чтоб набраться опыта ездил в Берлин. Решение вернуться в СССР толкнуло его в объятия заграничных представителей разведки ОГПУ. Прослужив пару лет тайным информатором, освещавшим жизнь белой эмиграции, он в 1926-м получил право возвратиться в Москву, где реализовал полученные за границей опыт и знания. Стал директором крематория на Донском кладбище, прямо с момента его открытия.

Когда первый московский крематорий был открыт, пресса с восторгом писала о нем как образце гигиены, положившем конец вековой отсталости: «Огонь, испепеляющий огонь! Тебе построен этот храм современности, это огненное кладбище… Крематорий — это зияющая брешь в китайской стене народного невежества и суеверий, на которых спекулировали попы всех верований». Сообщалось о прейскуранте крематория: сжигание тел взрослых — 20, а детей — 10 рублей. И хотя объявленная производительность крематория составляла до 20 трупов в день, нагрузка была большой и «рабочий день иногда вместо 5 часов заканчивается в 10 вечера»…

Только вот совсем не писали о том, что потом начиналась полноценная «рабочая ночь». Сотрудники «спецгруппы» привозили в Донской крематорий и сжигали тела расстрелянных.

Пропаганда и популяризация нового вида похорон была поставлена на широкую ногу. В крематорий устраивались экскурсии, но, разумеется, в дневное время. Ночная работа была окружена тайной. Все шло более или менее размеренно до середины 1930-х. А потом началась «настоящая работа» — расстрельная лихорадка, ночные авралы. Тел казненных привозили все больше и больше. Однажды Нестеренко был просто озадачен. В августе 1936-го Григорий Голов и сотрудник учетно-архивного отдела Сергей Зубкин попросили его выдать после сожжения прах казненных Григория Зиновьева и Льва Каменева. Ему оставалось теряться в догадках, для чего это было нужно. Но, как и просили, «выдал им ведро с прахом расстрелянных».

1. ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 35. Д. 20. Л. 139–173.
2. Головкова Л.А. Где ты?.. М., 2013. С. 47.
3. Рогинский А.Б. Послесловие // Расстрельные списки, Москва 1935–1953. Донское кладбище. М., 2005. С. 572.

Пули для Зиновьева и Каменева

Разгадка кроется в неожиданной находке оперативников, проводивших обыск в кабинете Ежова в апреле 1939-го. В ящике стола лежал пакет с пулями, которыми были расстреляны Зиновьев, Каменев, Смирнов, причем каждая пуля была завернута в отдельную бумажку с фамилией казненного. Но откуда они взялись? Ответ прост. Просеяв прах, можно было найти пули, убившие этих видных сподвижников Ленина. Вот только кто сберег их и для чего?

Первая мысль, приходящая в голову, что сам Сталин захотел подержать в руках материальные свидетельства смерти своих бывших ближайших соратников. Мстительно насладиться их бесславным финалом, после навсегда их опозорившего процесса, где они прилюдно оболгали сами себя. Но непонятно, кого и как Сталин мог попросить об этом. Ежов еще не нарком внутренних дел, хотя он и отвечал за ход августовского (1936 г.) процесса, но с такими деликатными просьбами к рядовым чекистам из «спецгруппы» ему обращаться вроде не с руки. Да и Сталина в это время нет в Москве. Он в отпуске в Сочи и вернется в Москву только в октябре 1936-го.

Тогда кто? Скорее всего, команду своим подчиненным дал Генрих Ягода, романтик, не чуждый сентиментальности. Вот только вопрос: сам решил или все же это была просьба Сталина? Неясно, но вполне возможно, что и сам. Ведь когда-то Ягода смотрел на вождей Революции снизу вверх, испытывая пиетет и священный трепет, и вот теперь все просто — именные пули в конверте. Это был первый расстрел вождей Революции, и Ягода со смешанным чувством ощущал свою причастность к Истории. Очевидно, что при смене власти в НКВД этот конверт с пулями «по наследству» перешел от Ягоды к Ежову.

Но больше всего Нестеренко встревожило то, что стали привозить на кремацию хорошо известных ему людей. Тех, кого он знал по службе, с кем выпивал или с кем вот только вчера разговаривал. В июне 1937-го поступил на кремацию расстрелянный Петр Пакалн, через два месяца, в августе, Фердинанд Сотников и Григорий Голов, потом в марте 1939-го пришла очередь Сергея Зубкина. Трудно сказать, что он испытывал, получая под расписку их тела для сожжения. Ведь с Головым он дружил, вместе проводили время. Какая-то мрачная и мистическая гримаса судьбы. А кого из его знакомцев-чекистов не расстреливали, так те умирали сами. И на кремацию их привезли не тайно, ночью, а днем и торжественно — с венками и в сопровождении «группы товарищей», нескупых на надгробные прочувственные речи.

Вот так и случалось со многими: то они привозили тела жертв, а теперь и их самих доставили по назначению. Все закольцовано!

Повторил скорбный путь жертвы репрессий и сам Петр Нестеренко. В 1941-м, 23 июня, его арестовали «за антисоветскую деятельность». Ну явно просто предлог! Просто пришла пора избавиться от человека, посвященного в зловещие тайны палаческого дела. По решению Особого совещания при НКВД Нестеренко был расстрелян.

Фигура из чекистского мрака

Обычно тела казненных в Донской крематорий привозил Алексей Окунев. Это был его участок работы. Стоит приглядеться. Алексей Окунев — одна из самых зловещих фигур «спецгруппы» Блохина. При палачах он на подхвате, заведовал погребением тел расстрелянных. Своего рода профессионал по сокрытию следов. О нем сохранились лишь скупые отзывы — пил и вполне закономерно угодил в нервную клинику. Его лицо на фотоснимке — холодное и злое, глядящие в никуда пустые глаза — лучшее свидетельство того, кто перед нами. Наглядная демонстрация профессиональной деформации личности человека из чекистского мрака, обитателя расстрельных подвалов и знатока кладбищенского мира.

Конечно, он из ночной жизни — основного времени активности «спецгруппы». Но были и у него моменты выхода в свет. Дружбу Окунев водил с самим начальником охраны Сталина — Власиком. Конечно, их связывало общее прошлое: Власик в конце 1920-х, еще не выбившись в главные охранники, подвизался простым работником оперативного отдела, где и Окунев также числился уполномоченным.

Умение Окунева организовать досуг большого начальства особо ценилось. Одна из бывших подруг Власика — Вера Иванская — так описывала историю своего первого знакомства с всесильным сталинским телохранителем: «Кажется, в мае 1938 года мой знакомый сотрудник НКВД Окунев познакомил меня с Власиком. Помню, они заехали ко мне на автомашине, с ним была еще одна девушка, и все мы поехали на дачу к Власику. Не доехав до дачи, мы решили устроить пикник в лесу на поляне. Так началось мое знакомство с Власиком. Встречи наши продолжались до 1939 года».

Но даже и после замужества Иванской Окунев продолжал настойчиво приглашать ее к Власику на вечеринки. По свидетельству Иванской, Окунев бывал у Власика «очень часто». На застольях у Власика он был своим человеком, завсегдатаем…

И Окунев, и его сослуживцы, если вдуматься — люди как люди. До поступления на чекистскую службу, пожалуй, ничем и не выделялись. Как многие, были охочи до выпивки и развлечений. И в здание на Лубянке потянулись скорее не за острыми ощущениями, а за хорошим жалованьем и прочным положением. А вышло совсем нехорошо — пришлось убивать, и много убивать. Без ненависти, а так — по работе.

На том и стояла коммунистическая система, умевшая самых обычных и заурядных людей с легкостью приспособить к расстрельно-кладбищенскому ремеслу.