Показ завершен

«Милый Ханс, дорогой Петр» Александра Миндадзе — тот самый, продиравшийся сквозь цензуру (или ее симулякры) фильм, который, как мне показалось, сохранил первоначальный замысел.

1941-й, май. Группа немецких инженеров, делегированная пактом Молотова-Риббентропа и «братской Германией», на стекольном заводе в маленьком провинциальном городке должна наладить производство высококачественной оптики. Всех героев — немцев и русских — видим, словно через прицел особой, сделанной советскими рабочими под управлением немецких инженеров «линзы Отто». Очень крупно. Вглядываемся в лица «лютых друзей», которые завтра будут убивать друг друга. Но кажется, уже сегодня градус их отношений, да и внутреннее состояние превышает максимальные значения. Булькает желтоватый жидкий «омлет» — расплавленное стекло. Доводятся до белого каления, плавятся нормальные человеческие чувства, тихие застольные беседы срываются в истерику. Влюбленность изничтожается подозрительностью, дружба — предательством, сотрудничество — доносами.

Кино Миндадзе последних лет всегда было связано с посткатастрофой (тонули корабли, рушились с небес самолеты, взрывалась АЭС). В «Милом Хансе…» все наоборот. Главное настроение фильма — предощущение беды, которая уже проникла в поры, разъедает мозг, примораживает сердце. Попытка мирной жизни (обед со скатертью и тонким стеклом выглядит театральной инсценировкой с плохими актерами). Невидимая война уже внутри людей, именно поэтому она и охватит весь мир. Впрочем, невидимая она лишь здесь, в провинциальной дыре. Немцы уже вторглись в Польшу, Данию, Норвегию, Бельгию, Францию. СССР исключен из Лиги Наций за войну с Финляндией, присоединена Прибалтика.

Но более всего делает фильм актуальным — напряженное ожидание неотвратимых перемен, которые наползают со всех сторон. И ничего с этим не поделать. Как и сегодня, раскаленный предощущением войны мир, подобно хрупкому стеклу, трещит. И первый взрыв в плавильной печи приносит первые, почти сакральные жертвы. И хоронить их вместе со своими надеждами на мирный август с рыбалкой будут вместе: немцы и русские.

Это кино не следовало бы мерить мерками бытописательского реализма, в нем и тексты, и изображение словно запечатлены специальной увеличительной оптикой. Поэтому язык и бытовой, и вместе с тем условный. «Варим, а что варим, сами не знаем», — говорят «иностранные агенты», имея в виду то ли стекло, то ли надвигающуюся катастрофу. Да и сами диалоги походят не на живую речь, а на тексты фильмов конца 30-х.

Стекло капризничает — пузырится, крошится — словно пытается отложить начало глобальной беды, в которой у оптики — большое будущее. И чудесный голубоглазый Ханс, мечта местных девушек — скоро-скоро вернется в знакомые края на новеньком мотоцикле. В новенькой с иголочки офицерской форме он будет разглядывать «то березку, то рябину» с помощью высокоточной оптики.