Прошлогоднее интервью Познера с Земфирой стало скандальным. Она потом долго жаловалась, что не так отвечала и не на те вопросы, которые хотела бы слышать. Шнура такой ерундой не расстроить. Во-первых, он ни секунды не боится выглядеть глупо, ему давно уже на это плевать. Он много лет повторяет одно и то же, меняя только форму, но говорить с ним всегда интересно. Лидер «Ленинграда» как никто умеет упрощать сложное до главного. Любой его ответ звучит афористично, как припев песни: «Когда трезвый, я ленинградец, а как выпью, так петербуржец».

Долгие разговоры ни о чем, а в конце неожиданная кода:

— Чего вы больше всего боитесь?

— У меня бывают приливы абсолютного бесстрашия. Это меня пугает.

Реакция молниеносная, но невооруженным глазом видно, как он устал. В 2017-м у «Ленинграда» юбилей — 20 лет. Шнурову по-прежнему интересно писать песни и их играть, у него до сих пор получается. Но ему искренне непонятно, почему он должен отвечать за все мироздание и рассуждать на тему «Как нам обустроить Россию». Почему с завидной регулярностью его выбирают человеком года по версии журнала GQ и этот выбор одобряет страна? Почему так долго ничего не меняется?

А вот почему.

Тут мало сказать, что Россия безнадежно застряла в нулевых и не хочет с ними расставаться, а главный автор нулевых — он, Сергей Шнуров. Он своими руками закрыл 90-е и стал последним в ряду наших рок-звезд, хотя сам себя рокером не считает. Отсюда у многих ощущение: дескать, как хорошо начиналось — Гребенщиков, Цой, Шевчук, — а кончилось все Шнуром. Об этом ли мы мечтали? Не это ли признаки вырождения?

Претензии не по адресу. Какая эпоха, такие и песни, а время он чувствует очень точно и тонко. Нулевые в полном соответствии со своим названием обнулили все ценности, сняли с нас обязательства быть умными, честными и хорошими. Шнур сделал то же самое, причем на высоком идейно-художественном уровне. Его главный посыл: да, вот такие мы уроды, но нефиг грустить, давайте лучше бухать, оттягиваться и будь что будет.

О, с каким упоением отплясывали в клубах под «Люди не летают» и «По какой-то глупости нам всем может повезти»! Это был следующий шаг после мамоновского: «Я гадость, я дрянь, зато я умею летать!» Оказалось, что и летать необязательно. Да, мы такие, и что? Ничего не умеем, не хотим, но нефтяные деньги текут рекой, в «Ашане» распродажа, а съездить в Турцию вообще ничего не стоит.

Он пел: «Никого не жалко, никого, ни тебя, ни меня, ни его». А раз не жалко, то можно все себе разрешить. Вранье, воровство, пьяный угар, глупых баб, тупые разговоры о мобильниках и бабле. Да, мы такие.

Звучит ужасно, но ведь можно сформулировать и иначе: Шнуров позволил нам быть самими собой и не переживать по этому поводу. Пиарщики у Пелевина, если кто помнит, торговали тревожностью, а Шнур, несмотря на всю свою эксцентричность, наоборот, успокаивает. «Ты можешь с этим жить, принять это в себе, — говорил он у Познера, — а значит и немножко преодолеть. Энергию русского самоедства мы перерабатываем в эсхатологический восторг».

Его любимый прием — опустить планку так, что дальше падать уже некуда. Идентификация себя с чем-то хорошим, будь то державность, антитоталитаризм, авангардное искусство или русская классика, раздражает Сергея Владимировича всерьез. Это противоречит основной его установке — полюбить себя черненьким. Он внушает нам: человек недалеко ушел от своего пещерного предка, что бы из себя ни строил. В кресле чиновника, в подворотне, на Болотной площади, на стройке — все одинаковы и равны, как в бане. Никто не лучше.

Имея в виду всенародную популярность, бесшабашность, полублатной налет, Шнура часто сравнивают с Есениным и Высоцким (вот и Познер сравнил). Хотя если вслушаться, аналогия другая — Довлатов: «По обе стороны запретки расстилался единый и бездушный мир. Мы говорили на одном приблатненном языке. Распевали одинаковые сентиментальные песни. Претерпевали одни и те же лишения… Мы были очень похожи и даже — взаимозаменяемы. Почти любой заключенный годился на роль охранника. Почти любой надзиратель заслуживал тюрьмы». Или: «Толя, — зову я Наймана. — Пойдемте в гости к Леве Рыскину». — «Не пойду. Какой-то он советский». — «То есть как это — советский? Вы ошибаетесь!» — «Ну антисоветский. Какая разница?»

В этом смысле Шнуров, конечно же, скрепа. Другого человека, способного объединить расколовшееся на две части и переполненное ненавистью общество, у нас просто нет. Недаром же 37-й у него в песне не год, когда сталинские репрессии достигли своего пика, а всего лишь размер одежды. Недаром в клипе «В Питере пить» гаишника сначала кидают в Неву, а потом спокойно бухают с ним. Потому что форму можно снять, к 1937-му можно относиться по-разному, но женщина хочет платье, а мужчина водки, и никакой идеологией этого не перебить.

Мне он ту же мысль излагал иначе: ««Ленинград» — группа праздника и любви. Если даже дали по щщам, все равно все должно закончиться обнимашками».

Его любимая пластинка — «Бременские музыканты», и это многое объясняет: «Смех и радость мы приносим людям». Вы легко найдете у него мат, есть брутальность, бывает грубость, но никогда нет агрессии и злобы. Науке неизвестны случаи жестоких драк на концертах группы «Ленинград». Если что-то такое и случается, то действительно кончается обнимашками. Нет причин злиться друг на друга всерьез.

Мало кто замечает, но это очень добрая музыка. Губы сами раздвигаются в улыбку, все счастливы. Филологам и семиотикам этот феномен известен давно: можно сказать «Я тебя люблю» так, что у человека испортится настроение, а можно назвать сволочью, и настроение, как пел Гришковец, улучшится. «Ленинград», как раз из этой, второй категории.

Секрет прост. «У меня нет ненависти к своему народу, — говорит Шнуров. — Я здесь живу, я такой же. Я и от себя не в восторге. Не надо ставить себя выше, и никто не обидится».

Но как раз на это и обижаются. Причем в равной степени и либералы, и патриоты. То, что в целом безобидный и аполитичный Шнур стал многих раздражать — верный признак тектонических изменений в обществе.

Произошло вот что. Опустив нравственные критерии до плинтуса и вернув людям самих себя, он был уверен, что этот козырь не бьется. И в нулевые это действительно было так. Но в десятые оказалось, что можно и ниже плинтуса. Шнур не менялся, он делал, по сути, то же, что и всегда: дарил радость, был скоморохом. Хорошо помню, как на его корпоративе мужчины в смокингах и дамы в вечерних платьях дружно кричали слово из трех букв, запрещенное Роскомнадзором. И то же самое делали бедно одетые люди на стадионных концертах. И всем было хорошо. А потом как-то незаметно наступило всеобщее озверение. Шнур, правда, до сих пор уверен, что глобальный политсрач идет только в интернете, а в жизни все на самом деле нормальные. Что все по-прежнему думают, как писал Бабель, «об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях — и ничего больше».

Не все. Иначе его песня с припевом «Ты все Россию прославляешь, а лучше б мусор выносил» не вызвала бы столько негативных эмоций. Да и совершенно безобидные «Лабутены», которые собрали аудиторию, равную населению Финляндии, вдруг в чьих-то глазах оказались сексистской песней. И либералы недовольны: в стране тоталитаризм, а он про сиськи. Не иначе наймит режима. И так далее. Да достаточно просто новости почитать, чтобы стали ясны размеры бедствия, той разрухи, которая в головах.

В общем, Шнуру искренне казалось, что опустить планку ниже, чем сделал это он, невозможно, но общество поднатужилось и смогло. И неожиданно оказалось, что единственный человек, который противостоит этому, — он. Он-то остался на прежних позициях, на стороне нормы и удерживает эту норму изо всех сил. Потому что самый панк сегодня — не ругать Россию в фейсбуке и не громить фотовыставки, а оставаться собой, не поддаваться безумию.