— За четверть века при советской власти и все годы постсоветского времени я не сделала ни одной картины, которую не хотела бы делать. Я поняла, что меня интересуют одержимые люди. В самом характере такого человека заключен конфликт. При советской системе документальное кино напоминало доску почета, а в подобных неукротимых характерах я чувствовала возможность драматизма. В Анне я не сразу эту одержимость почувствовала.

Она, безусловно, повлияла на меня. Я почувствовала, что можно быть самой собой без оглядки. Набраться мужества бить в одну точку. Я ее спрашивала: «Аня, вы не устали?» — «А кто туда поедет? Это опасно. У меня уже налажены контакты». Она как-то деятельно вдохновляла. Я для себя не формулировала, но тоже продолжала делать только то, что хочу.

Когда в стране начались тектонические сдвиги, я подумала: нужно эту бурлящую событиями жизнь снимать — хотя бы любительской камерой. В 1991-м я делала фильм «Вкус свободы» по заказу американцев. Их интересовала судьба перестройки. Моя идея снять фильм о семье, которая отражала бы перемены в головах людей, им понравилась. Я начала снимать кино про семью Политковских. Саша был публичной фигурой, много ездил по командировкам. Аня оставалась дома с детьми. В маленькой квартире на улице Герцена я проводила с ней много времени. Очень подружились.

В начале 90-х она была другой. Но и тогда безумно нравилась мне как личность. Очень верный человек, ясно выражающий мысли. Полностью отдающий себя детям, мужу…

Она была красивая. Чистосердечная. Делилась со мной мыслями, бедами. К примеру, у Саши возникли проблемы с алкоголем… Мы думали: как быть? Она мне очень верила. Тогда это была еще счастливая семья.

Та картина — одна из моих любимых. Но у меня были сомнения, стоит ли ее показывать в России, поскольку в фильме Аня говорила о возможном разводе. Они попросили пока здесь фильм не показывать. Через девять лет после той работы я узнала, что Политковские расстались, Аня работает журналистом, делает репортажи из Чечни. Меня это поразило — она же такая домашняя, теплая. Не военная. Я позвонила, она позвала меня в гости. Когда я пришла, увидела изменившегося человека. Она стала собранной, целеустремленной, фанатично увлеченной работой. «Аня, вам не страшно ездить в Чечню, вас ведь арестовывали?» — «Когда работаешь — не страшно. Приезжаешь сюда — ой-ой-ой, неужели это было?» Я стала записывать наши разговоры. Не интервью, мы просто говорили о жизни. Знаете, две женщины сидят и разговаривают на кухне. И записывала я не только ее. У меня в архиве примерно две с половиной тысячи часов материала. Я тогда снимала постоянно.

Во «Вкусе свободы» есть ток перестроечной эйфории. После Аниной гибели осталась такая горечь… И «Горький вкус свободы» — картина о несбывшихся чаяниях.

Про Аню сделано немало картин, есть хорошие. Я решила рассказать о том, что она не была солдатом. Она сама повторяла: «Я абсолютно не военный человек, боюсь всего, что стреляет». И вот такой мирный человек оказывается на передовой для того, чтобы объяснить нам, что это за война.

Хотелось сделать портрет объемным. Услышать разные точки зрения. Однажды спрашиваю известного фотожурналиста, нет ли у него фото Ани на войне. Он как резанул: «Никогда и не собирался ее снимать!» Тогда я поняла, что отношение в среде журналистов к ней неоднозначное. Возможно, потому, что она была прямым человеком. Не скрывала пристрастий. К тому же писала мрачные репортажи. Люди устают читать про безысходное, подспудно накапливается неприязнь к автору, их удручающему: ну сколько можно про одно и то же! Значит, если ничего не меняется, надо молчать?