Ты закапываешь росток, и уже через десяток лет эта пихта будет гудеть и петь: в ее ветвях найдут пристанище сотни живых существ. Ростки «Новой» на выгоревших склонах Приморского хребта, обращенных к Байкалу, прижились. Высаженные в прошлом октябре сосны и пихты — ​вполне благополучно, нежные кедры, чего и следовало ожидать, похуже, но здоровые и подросшие есть. Отлично себя чувствуют юные тополя на острове в дельте реки Голоустной: эти саженцы заказывал и приобретал друг «Новой газеты» и наш всегдашний проводник на Байкале Петрович — ​иркутянин Алексей Никифоров. Ну а высаживали мы их под присмотром и с помощью Зои Гришиной, одной из теперешних хранительниц удивительной здесь тополиной рощи — ​подобных нет на тысячи верст окрест (см. «Гимн дереву», № 109 и «Дерсу Петрович, Зевс, братья и сестры», № 119 за прошлый год).

Несколько тополиных саженцев пали — ​видимо, в борьбе с крупным рогатым скотом. Но старое воинство — ​роще этой пятое столетие, деревья в три обхвата, сами уже поросль не дают — ​ощутимо пополнилось новой братией. И сейчас здесь — ​и на острове, и на гарях, где росли хвойные, — ​появились новые саженцы. И они будут появляться каждую весну и каждую осень.

Теперь уже чуть не каждый год в При­байкалье и Забайкалье огонь проходит леса миллионами гектаров. Рубят на Енисее и Ангаре миллионами кубометров. А тут — ​какие-то саженцы, людишки-букашки с лопатами. Цена их усилиям известна. В июле в Иркутске состоялся очередной конкурс на освоение более миллиона кубометров леса в год сроком на 49 лет. Для понимания: в редком дереве будет куб. Общая площадь делян, отдаваемых под вырубку, — ​более 600 тысяч гектаров. В итоге 1,065 млн кубов ежегодной расчетной лесосеки на полвека отдали за 76,7 млн рублей (за месяц до этого лесорубы предлагали 320 млн, но по странному стечению обстоятельств торги тогда признали несостоявшимися). В среднем одно взрослое дерево ушло за 40–50 рэ.

То есть вырастет твое деревце, и какое-то незнакомое чиновничье рыло вот так продаст его втрое дешевле глотка кофе. Или вовсе не успеет вырасти — ​переломают его огромные валочные комбайны, стригущие тайгу. Или черные лесорубы. Или сгорит твое дерево. В общем, игры это в песочнице, младшая группа детсада № 374. Да и для кого стараться? Для китайцев, для их ЦБК? Для отечественных чиновников, успевающих содрать с родины последнее?

Стоит ли, снявши голову, плакать по волосам? Ну не нелепица ли эти посадки, как и все сопровождающие их ритуалы: Петрович кладет самым старым деревьям конфеты, бурханит, брызгая водкой, разговаривает с водой. Всякий раз, встретившись с Байкалом, выливаю в него бутыль воды, набранной из Енисея, — ​помогаю круговороту воды в природе. Есть в этом обряде и еще кое-какой смысл, но промолчу: думаю, все и так уже выглядит достаточно нелепо.

«Так, мой мальчик, а теперь иди сюда и помоги мне. Когда-то, давным-давно, в одном православном монастыре жил монах по имени Памве. Он посадил сухое дерево на горе. Такое, как это. А своему послушнику Иоанну велел поливать его каждый день до тех пор, пока оно не оживет. Подай мне пару камней. И вот каждое утро на заре Иоанн наполнял ведро водой и отправлялся в путь. Он взбирался на гору и поливал сухой ствол, а вечером, когда темнело, возвращался в монастырь. И так продолжалось целых три года. Но в один прекрасный день Иоанн поднялся на гору и увидел, что его дерево все покрыто цветами! Что ни говори, а метод, система — ​великое дело. Знаешь… порой… я говорю сам себе, что если каждый день в одно и то же время делать какое-то одно и то же дело — ​как ритуал, непоколебимо, систематически, каждый день, точно в одно и то же время, — ​то мир изменится. Что-то в нем изменится, иначе и быть не может. Скажем, просыпаешься утром, встаешь с постели ровно в семь, идешь в ванную, наливаешь из крана стакан воды и выливаешь его в туалет. Только вот это».

С этого монолога Александра начиналось 30 лет назад «Жертвоприношение», последняя картина Андрея Тарковского. Александр с сыном сажают дерево — ​сухое.

Петрович высаживает деревья с тестем и внуком. Уже семейное дело. Уже обрело свой ритм, задышало. Сажает и крупномеры. По обе стороны Байкала, забирается на самые недоступные человеку — ​не огню — ​скальные береговые участки. В прошлом году синхронно с нами, но в куда более впечатляющих масштабах, с помощью многих добровольцев высаживала новые леса за Бугульдейкой Наталья Еремеева, автор проекта «Подари планете жизнь». В этом году начиная с весны Наталья восстанавливает леса на байкальском острове Ольхон. В минувшие выходные она, сумев привлечь 679 спонсоров со всего мира и ограничив число волонтеров (со всей Сибири) сотней, за три дня высадила около 25 тысяч лиственниц и сосен на пепелищах в нацпарке и на осыпающемся берегу у поселка Харанцы. Саженцы защитили от коров зелеными пластиковыми бутылками. А пробная рота (сотня) лиственниц, высаженных этим отрядом в мае, прижилась поголовно. Последние столь масштабные посадки на Ольхоне проводились в начале 80-х годов прошлого века.

Посадив новые деревья на байкальском берегу, Петрович выкурил кубинскую сигару — ​одну из подаренных ему молодым и перспективным пульмонологом из Ливана Карлосом Нджеймом и его женой Сумаей. Тем посчастливилось путешествовать минувшим летом по Байкалу под водительством Петровича и его жены Галины (аборигены, когда видят Петровича, бегут вам навстречу с вкуснейшими творогом, копченым омулем и самогоном). Проезжали мимо горелой тайги, и Петрович обмолвился, что сажаем деревья. Карлос положил на «торпедо» пять тысяч: «Хочу поучаствовать».

И в этот раз Петрович со своими родными посадил на выгоревшем горном склоне у Байкала ливанскую именную рощицу — ​сосенки, лиственницу, кедр. Не ливанский — ​сибирский, но ливанской семьи. Фото и GPS-координаты (N52°03.903, Е 105°25.521; N52°03.909/907, Е 105°25 588/592) тут же отправил Карлосу, Сумае и их двухлетней дочери Кане: теперь они будут следить за своими деревьями.

— Я считаю, надо семьями и выезжать на такие посадки, чтобы именные, родовые были деревья, чтобы нарабатывались семейные и индивидуальные традиции, передавались следующим поколениям, — ​говорит Петрович. — ​Пусть помаленьку, но пусть Байкал видит, как мы копошимся для него… А ливанцы и так-то говорили, что еще приедут обязательно. А теперь написали, что они этими деревьями приросли к нашей красивой земле.

Это только кажется мелочью или нелепицей. Такие частные инициативы, точечная самоорганизация народа изменят наш мир очень скоро, уже меняют. А деревья хороши не только тем, что они далеки от политики и при этом приподнимают небо и единственные, кто отсюда не бежит. Да, они стоят, и они — ​с нами, но хороши они не только сами по себе и не только как пример стойкости. Забота о них может сплотить самых разных людей, она дает силы жить — ​проверено — ​даже тем, кому весь свет не мил. И таких точек соприкосновения у нас, самых разных, благо еще предостаточно. У древолюбов, защитников животных, «зеленых», волонтеров, благотворителей, попечителей сирот и т. д. А там естественным путем и до справедливого устроения человеческой жизни дойдем.

Минувшим летом, лично спасая Арктику, великий итальянский композитор Людовико Эйнауди сыграл новое произведение на дрейфующей в открытом море сцене у тающих ледников Шпицбергена. Крошечная черная человеческая фигурка в черном пальто и черном спасжилете за маленьким черным роялем одушевляла огромные белые пространства. Большие и умные собачьи глаза на ближнем плане; к ледникам летит музыка и возвращается с их тающего фронта бесстрастным рокотом и глухими нотами рушащихся в море льдов — ​это совместная Эйнауди, Гринписа и Ледовитого океана «Арктическая элегия».

И эти кадры — ​из неснятого фильма Тарковского, это продолжение его темы из главных. Андрей (Олег Янковский) из «Ностальгии» с горящей свечой в высохшем итальянском бассейне. Надо дойти, и чтобы свеча не потухла. И мир спасется. Александр (Эрланд Юзефсон), сжигающий свой дом в «Жертвоприношении», Доменико (тот же Юзефсон) в «Ностальгии», сжигающий себя — ​ради спасения мира.

Самосожжение — ​это чересчур, есть и красивые, никого ни к чему не обязывающие акции — ​тушить ли свет на час по всему миру, складывать ли бумажных журавликов. Это предлагаемый эвфемизм молитв для нынешнего народа: полирелигиозного, агностиков, для всех, даже для того, кто верит лишь в лопух, который из него вырастет.

Недавно умерший в свои сорок лет основатель КаZантипа Анатолий Сатонин (DJ Grad) провожал музыкой заходящее в море Солнце — ​эти крымские «сансеты» вошли в легенду. Град хорошо знал по норильскому периоду жизни, что Солнце вовсе не обязательно восходит и закатывается каждый день. И может, помогать ему и не стоит, но благодарить — ​обязательно.

Человеку доступно все. Можно ждать конца света, думая о конце больше и напряженней, чем собственно о свете. И можно не готовиться к концу света, а вступать — ​с зашкаливающим самомнением, придавая неадекватное значение человеческой индивидуальной воле — ​в комитет защиты света. Сегодняшняя совокупность людских усилий в защиту света разнообразна: кто медитирует с товарищами, спасая все сущее вокруг себя на сотню метров, кто платит доллары тувинским чабанам, чтобы они не убивали снежных барсов, кто идет в волонтерские отряды тушить лесные пожары.

Газопроводу в Китай через Алтай и плато Укок (западный маршрут) надлежало появиться раньше «Силы Сибири» (маршрута восточного), все было готово к подписанию контракта, все нюансы многократно обговорены, маршрут размечен. В итоге план провалился. Конечно, это лишь совпадение: алтайские шаманы наложили запрет на строительство трубы, обратились за помощью ко всем коренным сообществам мира, вскоре к ним приехали коллеги из Южной Америки — ​шаманы племен коги, аруако, уива и канкуамо. Совместные обряды и камлания прошли и в селе Ело, откуда девять братьев, по легендам, разошлись по всей Земле, и на самом безлюдном Укоке — ​сакральной местности, сбережение которой от хозяйственного освоения, по убеждению язычников, поможет спасти планету. Тогда состоялась транснациональная медитация: к шаманам на Укоке присоединились в Южной и Северной Америке, в разных точках Евразии.

Среди психологов распространена точка зрения, что причина всего — ​не события, не вещи, а наши представления о них. Не реальность, а то, как мы ее ощущаем и осознаем. Мир непознаваем, строг и безучастен к нам, но все же устроен так, чтобы мы находили силы ему не сдаваться. И его любить, чтобы жить хотелось. Для чего же еще все это многообразие его истолкований, разнообразие ландшафтов, деревьев и тварей, его гендерное и расовое разделение? Для чего все устроено так, что есть детство и юность, чередование дня и ночи, времен года, восходы и закаты, проливные и косые дожди, и грибные дожди, и осыпающаяся рыжая хвоя, и опавшие листья под струящейся водой?

У каждого думающего существа есть выбор — ​существовать в холодной вселенной, коей нет дела до нас и вся она состоит только в движении небесных тел, разлетающихся неизвестно куда, или в теплом одушевленном мире, который красив и разнообразен именно потому, что есть мы — ​те, кто им любуется и его осмысливает. Пусть это и самообман. В мире, над которым Солнце встает, потому что петухи позвали и лемуры, собравшись кружками на своем Мадагаскаре, призывно замахали лапками; в мире, звезды над которым появляются только потому, что люди весь день славно трудились; в мире, где бабьим летом вдруг теплеет, потому что люди жгут листья, а народившееся поколение птах, отправляясь впервые на юг, так самоотверженно машет крыльями на середине неба, что оно согревается.

Жить лучше на земле, которая вертится и летит в открытый космос, потому что она круглая, а нам даны ноги, и мы ходим по ней, вращая ее и толкая вперед (а дети еще и прыгают). Лучше в мире, где снег скрипит — ​чтобы радостно по нему было ходить, где снег — ​материализовавшийся небесный свет, суть твердая форма белого света. И снег не тает, он переходит в свет, и его с весной все больше — ​спросите ученых, они подтвердят, что день увеличивается по мере таяния снегов. В мире, где свет зажечь может даже мушка, если она будет последовательна и методична: ритуальный облет люстры по ломаной, по невидимым нам трафаретам свет в конце концов зажигает.

Главное — ​метод. Выбрать его и ему следовать. Несмотря ни на что, совершенствуя мастерство и не сдаваясь. И диджей Град, шаманы, Эйнауди правы. И мой старинный друг С. — ​что отказался от бизнеса на природных ресурсах и который год носится с идеей Живого пояса планеты — ​именных заповедных территорий. Мир, говорит он, это не правительства и бизнес, мир состоит из дворов, это люди и земля, на которой они живут. А люди — ​сами себе ООН, все связаны со всеми, и мы, уверен он, создадим все вместе «неприкосновенный запас», оберегающий пояс Земли. Подари ребенку не игрушку, говорит он уже два десятка лет, а участок земли, научи ухаживать за ним, подними с ребенком флаг. Сколько детей примут участие в Живом поясе, столько флагов и будет у планеты.

Это утопия, это смешно, но С. прав. И попутно он уже заставил федеральные власти создать в Эвенкии реальный государственный заповедник, и убедил власти нескольких территорий отказаться от хозяйственного освоения земель, чья суммарная площадь больше трех Швейцарий. (Это, кстати, С. первый, за 20 лет до Эйнауди, привез музыкантов в Арктику, на Северный полюс, тогда там состоялся и концерт, и футбольный турнир.) Прав Петрович, втихомолку покупая и высаживая с родными деревья на сгоревших байкальских берегах. «…если каждый день в одно и то же время делать какое-то одно и то же дело — ​как ритуал, непоколебимо, систематически, каждый день, точно в одно и то же время, — ​то мир изменится». Муха, летающая вокруг лампочки, алогична и права. И лемуры с птахами правы, призывая Солнце.

С точки зрения современной картины мира, наших представлений (договоренностей) о связях в ней и ее логике, это все, разумеется, глупости, искажения, психиатрия. Юнг писал об индейцах племени пуэбло: они полагали, что их ритуалы помогают восходу солнца. Это их умиротворяло, наполняло жизнь смыслом, чувством собственного достоинства и даже величием. Можно не вспоминать Юнга, посмотреть на других индейцев со столь же запутанными представлениями о причинно-следственных связях — ​у них чем хуже дела в экономике, тем выше рейтинг вождя, а окружающий мир строит им козни и роняет цену на их нефть, чтобы их, богоносцев, победить и забрать, очевидно, у них их пенсии и телевизоры. Штука в том, что Юнгу с чувством собственного величия не повезло, а у индейцев его — ​хоть отбавляй. А что еще нужно для счастья? Неврозы же и массовые психозы настигнут потом. И только в том случае, если магическое мышление столкнется с реальностью. А пока эта стойкость — ​внушает.

Но то отдельная история, совсем другая. Сейчас не о коллективных заблуждениях, а об индивидуальной осознанной ненормальности, о пользе персональных бессмысленных жестов, о попытке спасти тающие арктические льды музыкой. Знаете? Так и будет. Можно, конечно, с подробностями — ​подписи, интернет, общественное мнение, зависимые от него на Западе политики и т. д. А можно — ​только суть: «Elegy for the Arctic», написанная одним немолодым итальянцем «для лучшей сцены мира» и сыгранная им на рояле у Шпицбергена, когда-нибудь остановит таяние льдов. А посадка именных деревьев спасет для будущего человечества Байкал.

Безучастность мира к нам и его непроницаемость неизменны и абсолютны. Тем ценней каждое человеческое усилие этому миру противостоять и не сдаваться. Да, надежды нет, но что это меняет? Бессмысленность попыток не отменяет их правоту. Вальсирование до последнего, игнорируя все очевидности, — ​то немногое, что мы можем и что в этом холодном мире чего-то стоит. Рояль должен играть.

Фото автора и из архива Алексея Никифорова и Стаса Норкина