СюжетыОбщество

Охота на линя  в озере Ёди

Опыт отдыха в раю

Этот материал вышел в номере № 109 от 30 сентября 2016
Читать
Фото: Юрий Рост / "Новая газета"
Фото: Юрий Рост / "Новая газета"

Сад

Поставив на плиту большую кастрюлю, я налил из ведра чистейшей озерной воды и стал варить горох не в чулке, как это делали на Днепре, чтобы он не разваривался, но одновременно мягчел, до такой степени, чтобы туго держаться на крючке, изготовленном на киевском военном заводе «Арсенал» из секретной стальной проволоки местным умельцем по фамилии Гаркавый, а уж как выйдет, поскольку горох этот намеревался стать моей самодеятельной добавкой к перловке, основной прикорм­ке для местной рыбы, как объяснил Марат — ​местный рыбак и охотник, которому по неосторожности в лесу прострелили бок.

От мостков, на которых сидела с удочкой соседка, восьмидесятилетняя бабушка Лидя, он подплыл на крохотной плоскодонной лодочке, подарил бодрых еще червей и сказал, что здесь рыбу надо обязательно кормить, и хорошо бы добавить в прикормку еще и жареных семечек, по которым особенно томится линь. Семечек, гороха и перловки у меня не было. Их еще предстояло купить.

Теперь от азарта я забежал в будущее, и в этом прекрасном никогда не проживаемом времени, поскольку оно постоянно портится в настоящее, я, обретя необходимые ингредиенты, подумал, сыпанул в кастрюлю и гречки (кто знает истинные пристрастия линя?).

И вышел в настоящее, в сад.

Сад был дик и прекрасен. Старые яблони, посаженные еще до войны, когда Западная Белоруссия была Польшей, — ​корявые, согнутые, с замшелыми стволами, словно в награду за то, что хозяин не вывел их, а любит и верит им, каждый год приносят тихую, редко видимую теперь красоту невероятного урожая, сгибая до земли рясно усеянные разноцветными плодами ветви. «Урожай», впрочем, слово неточное. Урожай — ​то, что осенью убирают для пользы человека. Это свидетельство того, что люди, получается, любят природу расчетливо. Они за ней ухаживают, чтобы она их кормила. А когда сила иссякает, они меняют деревья или там кусты на более производительные, поддерживая родючесть, на предмет пользы, удобства или обогащения, которые становятся главным содержанием природы для большинства наших современников. Наряду с другими интересами.

У великого джазового перкуссиониста (барабанщика, если попроще) Владимира Тарасова в белорусской деревне Пашкуны сад растет для своей красоты и роняет яблоки, когда считает нужным. В пример хозяину деревья создают музыку ритмов. Плоды, падая в изумрудную траву со звуком тяжелых капель, словно продолжают знаменитую тарасовскую тему «Музыка воды». Они стучат по крыше резонирующего деревянного дома, варьируя тон ударов и их частоту. С ветром и при дожде играют мощнее, но сохраняют нежность и чистоту звука.

Все пространство от дома до озера усеяно красными, желтыми, белыми почти, зелеными (зеленое на зеленом — ​тоже красиво) яблоками. Они лежат, сохраняя память музыки, в том же ритмическом порядке, который, падая, выбрали сами. Они усердствуют, желая доставить Тарасову радость. И он радуется, наслаждаясь сотканным не им пейзажем маленького кусочка земли.

По утрам он берет веерные грабли и сметает с тропинки яблоки, опасаясь наступить ненароком, а иногда поднимет несколько штук и снесет в дом, чтобы испечь шарлотку. Этой шарлотке научила его ​киевская художница Алина Максименко, которая, как и Тарасов, излучает больше света, чем потребляет. Рецепт она написала на ватманском листе, где акварелью изобразила озеро Ёди, до которого от дома, хорошо если двадцать осторожных шагов.

В конце тропинки, рядом со старенькой баней, из которой птицы повыдергивали на гнезда мох и паклю, что уплотняли бревна, улеглись деревянные мостки — ​прямо в озеро, рядом с которыми принайтована очень старая дюралевая лодочка с веслами.

— Смотри, чтобы весла не упали в воду. Утонут.

При выходе с гостями в тихую прозрачную воду Тарасов кладет на нос тяжелый спасательный круг, который, он уверяет, не тонет. На всякий случай.

Мостки устроены просто и удобно. На вбитых в дно трубах — ​настил. На нем скамейка со спинкой. На скамейке чашка кофе, а под ней — ​черви, опарыш и банка с сахарной кукурузой, на которую, по местной легенде, ловится линь.

Но! Надо кормить! Кормить надо!

Покупка прикормки

Фото автора
Фото автора

Пока перловка и горох вкупе с гречкой варятся, я расскажу, как они появились в доме.

Проехав почти тысячу километров от Москвы до Западной Белоруссии, миновав Минск, Ошмяны, Островец, Михалишки и Сидоришки, я оказался в крохотной деревне. В конце Пашкунов, за двумя крестами с ликом Девы Марии, за огромным дубом, у которого иногда останавливается автолавка, за не к месту здесь богатым домом с глухими заборами — ​седой штакетник и открытые ворота. Володя в шляпе, вольной майке и мягких штанах и миловидная изящная женщина в костюме и чулках — ​Алина. Это она трогательно оделась для встречи. За их спинами сад, о котором я вам рассказал, а за садом зеркало воды, говорят, целебной. Когда-то сюда приводили скотину из соседних деревень и купали. Чтоб не болела.

— Добро пожаловать в рай. — ​И мы отправились в просторный чистый дом есть вкусный борщ с лисичками, но без мяса, поскольку Володя, а теперь и Алина — ​вегетарианцы. Когда-то Тарасов курил трубки, но потом подарил их мне, а спиртного не пробовал ни разу в жизни. Это джазмен — ​представьте. Хотя чопорностью своей не пользовался и других (меня) понимал. А потом они уехали.

Соседка, бабушка Лидя (полное польское имя я не запомнил), приветливая и разговорчивая, вернулась с рыбалки. Набрав у нее в колодце хорошей воды, я поинтересовался:

— А можно будет у вас накопать червей?

— Да у меня они кончаются, — ​ответила Лидя как-то очень по-рыбацки.

— А где можно купить перловку на подкормку.

— Езжайте в Строчи. Там до трех.

— За российские рубли продадут? А то у меня всего пять белорусских.

— Еще и останется.

Местные деньги образовались от поездки в Свирь.

По традиционно прекрасной для Белоруссии автодороге я доехал до кладбища.

За ним был въезд в городок. Большой костел, базарная площадь, на которой разгружались два фургона с китайскими одеждами, небольшой торговый ряд, где наиболее заметным выглядел центр похоронных принадлежностей, дверь в дверь соседствующий с магазином «Уют».

Добрейшая девушка-продавщица поменяла мне 1000 рублей (из расчета за 100 наших — ​3 белорусских), и я, купив настольную лампу с фантастическим (и ничем не оправданным) намерением работать в раю у Тарасова, ушел, имея в кармане 11 рублей сдачи.

— Вы зря купили матовую лампочку, они вредны для глаз, — ​авторитетно сказал ухоженный мужчина из иномарки. — ​Берите с желтым светом, обычную. — Но я уже переходил улицу с целью посетить магазин «Продукты».

На 6 рублей были куплены хлеб, помидоры, майонез, сливки, яйца. В тот момент я, еще не имея представления о вкусах линя и ничего ему не купив, поехал за десять километров домой.

Теперь на оставшиеся 5 рублей я должен был обеспечить едой рыбу.

Строчи — ​аккуратненькая и небогатая, как все тут (поля, впрочем, возделаны и ухожены), в одну улицу деревня. Магазин-коробка. Чистый. Две продавщицы за столиком что-то считают.

— Здравствуйте! У меня 5 рублей, давайте покупать: перловка, горох, семечки жареные — ​это рыбе. Теперь мне: овсянка, мыло, моющее средство и 200 граммов колбасы.

— Вот эту с жиром возьмите, если вареную. Ее можно. Считаем. Получилось 5,60.

— Ладно, — ​говорю, — ​тогда без колбасы.

— Ой, а я ее уж отрезала. Обратно ведь не приклеишь. Давайте будет без моющего средства, зато со сдачей, — ​и дружелюбно засмеялась. Они здесь все такие. Как будто давние знакомые.

Подготовка к охоте

Фото автора
Фото автора

Корм я сварил без экономии. Две полных кастрюли с перловкой, горохом, гречкой, куда добавил и жареные семечки, я отнес на мостки. Для того чтобы каша дошла до потребителя, который, я читал, держится у дна, а не застревала на бурной подводной растительности, я разделся донага (а никого вокруг), взял якорь-кошку с веревкой и по лестничке, у которой под водой была видна и пятая перекладина с шагом в 50 сантиметров, отправился на очистку района предполагаемого лова от водорослей.

Затащив его метров на десять от мостков, я стал тралить дно, всякий раз вытаскивая на мостки сноп пахнущей свежей водой зелени. Раз десять пройдясь тралом по глубинам 4–5 метров, я сел на скамейке покурить. Теперь надо было бросить корм в намеченное (и очищенное!) место. Комки, однако, не долетали до цели, рассыпались в воздухе и не тонули. Замесив прикормку с прибрежной землей, я положил «котлеты» в пустую миску и вплавь отправился на место, где предполагал поймать линя. Там, ощутив себя эсминцем — ​охотником за подводными лодками, побросал в воду глубинные бомбы и, вернувшись на мостки, забросил удочку, нацепив на крючок сахарную кукурузу, которую, по утверждению Марата, линь предпочитает против других деликатесов.

За полтора часа поплавок даже не намекнул на наличие рыбы в озере Ёди.

В это время на соседнем гидросооружении с вышкой появился гость богатого белоруса с удочками. Со своим выражением лица, в краповой куртке и бейсболке, он был бы уместней в фильме Тарантино, чем на этом тихом озере.

— Не клюет? — ​спросил, однако, сосед вполне сочувственно. — ​Кормить надо! Надо кормить!

— Я кормлю. Перловка, горох, семечки, — ​о гречке стыдливо умолчал.

— Не пойдет. Нужна специальная. Приходите. Я вам отсыплю.

По вымощенной затейливой тротуарной плиткой пологой лестнице, обсаженной с двух сторон пирамидальной туей (любят люди красоту), я дошел до причала. На столике стоял иностранный литовский пакет, на котором было написано: «Карп. Линь».

Сосед сообщил, что он издает журнал для невест, а также отсыпал мне в пластиковую миску драгоценного корма, посоветовав зерна кукурузы выбирать некрупные и насаживать открытой стороной наружу.

— Линь медленно берет, он засасывает наживку, и подсекать надо, когда он утопит поплавок.

— А вы уже поймали линя?

— Теперь нет, а бывало, ловил… — ​Он посмотрел на меня, словно исследуя, и добавил: — ​Примерно на килограмм.

— Угу…

Завтра я решил сначала подкормить по методу Марата, а потом на main course использовать драгоценный порошок из Европы. До времени утреннего клева на кастрюлю с «кашей» поставил миской с заморской привадой, придавил другой миской, все это накрыл крышкой и плотно засунул под скамейку.

Была причина.

Бутч

Фото автора
Фото автора

На рассвете над озером только тихая прозрачность. Или призрачность. Раннее солнце пробивает глубину и высвечивает таинственный лес водорослей под оптически чистой водой. Вместо умывания я прыгаю в озеро, и когда возвращаюсь к мосткам, вижу, что прикормки под скамейкой нет. А ведь надо кормить! Кормить надо! Я сажусь скамейку перед зеркалом Ёди и, размышляя, что делать, пью кофе. Рай ведь. И как только понял, что делать ничего не надо, вдруг, бесшумно и совершенно ниоткуда, появилась дружелюбная и умная собачья морда.

Совершенно как в гениальном фильме Юрия Норштейна «Ёжик в тумане».

На ошейнике было написано «Дик», но я знал, что его зовут, как героя Брюса Уиллиса из «Криминального чтива». Бутч был (и есть) курцхааром, из той редкой породы легавых, которые могут работать не только по птице, но и по зверю, о чем намекало и порванное на охоте, видимо, левое ухо. Хозяин держал Бутча на скромном пайке, чтобы он не терял легкость, и пес часто убегал к Тарасову и Алине, которые его подкармливали вегетарианской едой.

— Ну, — ​сказал я ему с укором, — ​кашу ты съел, понятно. Литовская прикормка тоже пришлась, а посуда где? И где теперь наш линь?

Линь в озере, дал понять Бутч, подойдя к краю мостков и поглядев в воду. И я поглядел. Линя, правда, не увидел, но обнаружил кастрюлю и миски, лежащие на дне. Замел, шельмец, следы, но совесть свое взяла, и мы пошли к дому в поисках чего-нибудь съестного. По дороге я поднял ананасное яблоко откусил и протянул собаке. Он укоризненно посмотрел на меня, но догрыз, не желая обидеть. Я понял, что люблю курцхаара. А к его родственнику — ​дратхаару — неравнодушен ​полвека. Они похожи, конечно, но как если бы у дратхаара — ​Ноздрева с пышными усами и бакенбардами — ​был бы брат, студент-медик, нраву тоже веселого.

Драматическая история с дратхааром

(Отступление от рая)

Жил этот умнейший пес с королевским именем Беби-Гид-Второй у моего питерского друга, доктора наук Вадима Галанцева, охотника и зоолога, занимавшегося лактацией и написавшего об этом толстую книгу, в которой я прочел статью о молочных железах человека, проиллюстрированную схематическим рисунком голой женщины с грудью (естественно) и двумя рядами рудиментарных сосков.

Поскольку к этому времени у меня еще не было экспериментального материала для анализа выводов Галанцева, я решил при случае (счастливом) внимательно рассмотреть, прав ли морфолог.

Забегая вперед, скажу, что, возможно, мой отбор был не репрезентативным, но ни визуальные, ни тактильные исследования не выявили дополнительных молочных желез у испытуемых. Пока, говорю я, не желая опровергать профессора.

Беби-Гид-Второй, или, по-домашнему, Бебка, блестяще работал по крупному зверю (вплоть до медведя) и по птице, и однажды апрельским рассветом я видел, как он подходил к токующему глухарю, точно зная, в какой момент глухарь ничего не слышит. Пробежав несколько метров за 3–4 секунды второй части песни — ​«точения», он замирал изваянием до следующего сеанса.

Глухаря мы тогда не подстрелили, хотя подобрались очень близко. Вадим приезжал на этот найденный им ток слушать песню, а не стрелять. Они с Бебкой подбирались под самую птицу и, если хватало света, спугивали глухаря звуком фотоаппарата, когда он начинал «щелканье». А иногда глухарь и не слышал работы затвора.

В соседнем лесу Бебка выследил красавца тетерева, а Вадим его подстрелил. Он тоже токовал, был в любви и тем себя обнаружил. Его убили, когда он хотел жить. Этот красивый мертвый тетерев, подаренный мне Галанцевым, стал поводом для знакомства с моей будущей бывшей женой. Больше на охоту я не ходил никогда… И это занятие любителей ради спорта, самодовольства и глупых трофеев в виде голов и шкур погубленных тобой прекрасных живых существ (часто много красивее и уместнее в природе самого охотника) мне не нравится. (Про профессионалов, живущих этим промыслом, я, естественно, не говорю. Там тяжелая работа.)

Тогда ночь нас застала в лесу. Вадим нарубил лапника развел костер, и мы легли спать: он в тепле, между мной и Бебкой, а я с краю. До рассвета я мерз и звал дратхаара к себе. Перед рассветом я услышал, что пес проснулся и куда-то убежал, а когда вернулся, охотно улегся рядом со мной. Я его обнял и тотчас весь промок. Он смотался в речку, наверное, за какой-нибудь птичкой, и, жалея сухой и теплый сон хозяина, подлез ко мне обсохнуть.

— Вот, — ​говорю я Бутчу, — ​и родственник у тебя плут. Обаятельный плут, как и ты.

Линь

Покормив Бутча вновь сваренной кашей (какая разница, кого кормить?), переделав удочки, наладив поплавки и навязав маленькие крючки, я отправился на мостки. Скоро прибежал Бутч, сел на мостки и стал смотреть на поплавок. И тут поплавок дернулся и уверенно потонул. Я подсек и вывел линя, который клюнул на бодрых червей, подаренных Маратом. Больше никто линя в этот раз не поймал. И мы с вернувшимся из Вильнюса, где он живет, Тарасовым, решив, что этот неразумный линь должен и дальше жить как придется, выпустили его в прекрасное озеро Ёди. Теперь мы точно знали, что там есть линь. А сами втроем — ​Володя, я и Бутч — стали ловить плотву, чтобы подарить ее котам бабушки Лиди. У нее в этот день не клевало. А потом пошли делать шарлотку по рецепту, нарисованному Алиной. И получилось.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow