Возвращаясь к непечатному

В момент публикации статья Медве­де­ва не вызвала фурора за пределами «понимающего круга». Гораздо большее впечатление она производит сегодня, когда буйная Русская весна уже осталась далеко в прошлом, и клонится в осень знойное «русское лето». Тогда, полтора года спустя после инаугурации, Медведев решился, наконец, выйти в свет из величественной тени с посланием в стилистике раннего Горбачева, где основополагающими являются две мысли: «все прогнило» и «так жить нельзя». Чтобы читатель мог почувствовать разницу с сегодняшним днем, мне не обойтись без нескольких обширных цитат, которые во времена «вторичного застоя» смотрятся вызывающе.

Статья начиналась с обостряющего риторического вопроса:

«Сначала давайте ответим себе на простой, но очень серьезный вопрос. Должны ли мы и дальше тащить в наше будущее примитивную сырьевую экономику, хроническую коррупцию, застарелую привычку полагаться в решении проблем на государство, на заграницу, на какое-нибудь «всесильное учение», на что угодно, на кого угодно, только не на себя? И есть ли у России, перегруженной такими ношами, собственное завтра?»

Далее следовал подчеркнуто алармистский текст, резко контрастирующий с тональностью, в которой власть общалась с элитами в предшествующие и последующие семь лет:

«Мировой экономический кризис показал: дела наши обстоят далеко не самым лучшим образом. Двадцать лет бурных преобразований так и не избавили нашу страну от унизительной сырьевой зависимости. <…> Отечественный бизнес за малым исключением не изобретает, не создает нужные людям вещи и технологии. Торгует тем, что сделано не им, —​сырьем либо импортными товарами. Готовые же изделия, произведенные в России, в основной массе пока отличаются крайне невысокой конкурентоспособностью. С каждым годом нас становится все меньше».

Судя по тексту, тогда российская перспектива казалась Медведеву даже менее радужной, чем сегодня, когда, хоть «денег нет», но все-таки можно «держаться»:

«Итак, неэффективная экономика, полусоветская социальная сфера, неокрепшая демократия, негативные демографические тенденции, нестабильный Кавказ. Это очень большие проблемы даже для такого государства, как Россия».

При этом Медведев категорически отвергает рецепт спасения, который вполне устраивал его предшественника и преемника (впрочем, в данном случае это одно и то же):

«Добиться лидерства, полагаясь на нефтегазовую конъюнктуру, невозможно. Надо понять, прочувствовать всю сложность наших проблем. Откровенно обсудить их, чтобы действовать. В конце концов, не сырьевые биржи должны вершить судьбу России, а наше собственное представление о себе, о нашей истории и о нашем будущем. Наш интеллект, трезвая самооценка, наша сила, чувство собственного достоинства, предприимчивость».

И, наконец, Медведев подходит к главному, предлагая свой рецепт спасения — ​масштабную модернизацию российского общества и государства, ключевыми направлениями которой должны были стать преодоление технологической отсталости, борьба с коррупцией, а также избавление от патерналистского мышления и социального иждивенчества:

«Предлагая конкретные направления модернизации политической системы, меры по укреплению судебной власти и противодействию коррупции, я исхожу из моих представлений о будущем России. И ради этого будущего считаю необходимым освобождение нашей страны от запущенных социальных недугов, сковывающих ее творческую энергию, тормозящих наше общее движение вперед».

Очевидно, что в то время отношение Медведева к «духовным скрепам», неразрывно привязанным к патриархальной ментальности, было менее однозначным, чем сегодня:

«Приходится слышать, что нельзя полностью вылечить хронические социальные болезни. Что традиции непоколебимы, а история имеет свойство повторяться. Но когда-то и крепостничество, и повальная неграмотность казались неодолимыми. Однако же были преодолены».

Как говорится, век бы читал… Конечно, это был политический вызов. Трудно представить, что вчерашний президент Медведев и сегодняшний премьер Медведев — ​это один и тот же человек.

Антимодернизационный консенсус

Американские психологи утверждают, что обновление в жизни человека случается приблизительно раз в семь лет. Похоже, судьба Медведева подтверждает эту гипотезу — ​с 2009 года, когда было опубликовано его кредо, он сумел превратиться из героя в антигероя российского «образованного класса».

Семь лет назад с Медведевым всерьез связывали надежды на обновление. Он мог рассчитывать на поддержку не только интеллигенции, но и значительной части бюрократии. Значительная часть государственного аппарата среднего и даже высшего звена была готова принять его сторону в случае открытого спора о стратегии развития страны. Очень многие люди всерьез рассчитывали на то, что на втором сроке Медведев уйдет в «свободное плавание», и Россия вернется после десятилетнего перерыва на путь реформ.

Именно эта вера в Медведева косвенно подпитывала «болотное движение». Всплеск общественной активности в 2010–2011 годах очень сильно напоминал то, что происходило в СССР в 1989–1991 годах, когда якобы «независимое» движение на самом деле вдохновлялось поощряющими сигналами из Кремля. Без политической поддержки Медведева никакого общественного подъема в России, ассоциируемого с «болотным процессом», не было бы. Легкость, с которой Путин впоследствии свел этот подъем на нет, косвенно это доказывает.

Медведев так и не перешел на сторону поднявшегося не без его участия «городского класса» — ​поматросил да и бросил. После этого он и превратился в глазах интеллигенции в абсолютного антигероя, единственной опорой и поддержкой которого в обществе является Путин. Он как был, так и остался чужим среди ретроградов, но вдобавок к этому стал еще и изгоем среди «либералов». Платой за человеческую нерешительность (вполне возможно, объяснявшуюся человеческой же порядочностью) стала политическая изоляция.

По ходу фильма Аллы Суриковой «Ищите женщину», когда и самим героям картины, и всем зрителям становится уже совершенно ясно, что его сюжет полностью исчерпан и никакой интриги больше нет и быть не может, и даже возникает недоумение — ​что еще можно смотреть целых полтора часа (ведь история-то кончилась!), некая Сюзанна Бриссар, недалекая и непосредственная секретарша нотариуса мэтра Роше, задает свой идиотский вопрос: подождите, а кто же все-таки убил Нолестро? И всем сразу стало понятно, что до финала еще далеко.

Что-то похожее произошло в истории с Дмитрием Медведевым — ​вроде бы всем уже ясно, что этот политический сюжет давно «исперчен», как сказал бы Маяковский. Никому не интересно досматривать фильм до конца. Но возникает вопрос: что же случилось с его политической программой? Куда исчезла провозглашенная им модернизация? Нет, фильм продолжается, интрига только закручивается. Ведь повергнуть в прах носителя идеи — ​еще не значит избавиться от самой идеи. Кто же все-таки убил этого несчастного «политического Нолестро» в России? — ​похоже, этот риторический вопрос пока повис в воздухе без ответа.

На страничке журналистки Веры Холмогоровой висит ироничный девиз: «Все, что меня не убило, сильно об этом пожалеет, потому что теперь моя очередь!» По-моему, эта формула очень точно описывает отношения между «революцией» и «контрреволюцией». Неудачная контрреволюция вдохновляет революцию — ​и наоборот. Двадцать пять лет назад ГКЧП спровоцировал опасное и ненужное ускорение революции, которое стало источником многих диспропорций в развитии посткоммунистической России. Пять лет назад неудачная попытка перезапустить перестройку спровоцировала глубокую реакцию, обрушившую Россию в политический штопор, принятый многими за полет к звездам.

Начиная с 2003 года (а может быть, и раньше) Россия двигалась по пути контрреформ, шаг за шагом ликвидируя завоевания горбачевско-ельцинской демократии. Но именно несостоявшаяся медведевская «Перестройка 2.0» поспособствовала тому, что эти контрреформы в считаные месяцы переросли в полномасштабную контрреволюцию. В итоге на выходе из «бунта рассерженных горожан» Россия получила очень мощный «антимодернизационный консенсус». О силе реакции можно судить хотя бы по тому, что впервые за последние 300 лет власть поставила под сомнение саму необходимость модернизации России, а не какой-то ее отдельный аспект. По сути, путинская реставрация является отрицанием не ельцинской и даже не горбачевской, как многим кажется, а как минимум «петровской» парадигмы.

Это наверняка стало бы катастрофой для России, если бы главным свойством этого «антимодернизационного консенсуса» не был примитивный утилитаризм. Его ядро составил союз уходящих с идеологического олимпа коммунистов с приходящими им на смену православными клириками, поддержанный «силовой бюрократией». Все они — ​«ряженые», никто из них всерьез не является убежденным «антимодернистом», и единственное, что их интересует, — ​сохранение власти.

Свою идейную наготу они пытаются прикрыть франшизой выморочного русского евразийства. Подавляющая часть тех, кто молится сейчас на духовные скрепы, являются латентными «бытовыми» западниками — ​коммунисты сегодня в России разъезжают на «Мерседесах», православные иерархи верят в существование «нанопыли», а чекисты с холодной головой и чистыми руками скупают квартиры в Лондоне. Если первое издание большевизма, похоже, было трагедией для России, то его второе издание смахивает на фарс.

Модернизационный инстинкт

Антимодернизационный консенсус не является чем-то исключительно новым в истории России. Он возникает каждый раз в конце очередного «модернизационного цикла» в качестве защитной реакции режима от революции, которую, в конечном счете, он сам и провоцирует. В 80-х годах XIX века это была «доктрина Победоносцева», в 80-х годах XX века — ​«доктрина Суслова», сейчас, по всей видимости, — «доктрина Патрушева».

Основная проблема «антимодернизационного консенсуса» состоит в том, что он противоречит основному модернизационному тренду, которому подчинена логика развития России. Особенность культурного статуса России состоит в том, что она является обособленной частью Европы — ​«другой Европой». В общем и целом, переживая вместе с остальной Европой все основные этапы ее истории, она делает это по-своему, не вписываясь в западноевропейский формат. В том числе, войдя практически одновременно со всей Европой в свое Новое время, Россия стала двигаться по пути модерна не в общем табуне, а как иноходец.

Русская модернизация дискретна и одностороння. Она осуществляется циклами, каждый из которых, хотя и является историческим «шагом вперед», выглядит как «два шага назад». На этом пути Россия, не теряя культурной преемственности, создает один за другим странные «цивилизационные пузыри», внутри которых происходит ее историческое развитие. Время от времени эти пузыри взрываются от «уколов» зонтиком революции, и тогда наступают «смутные времена», которые длятся до тех пор, пока не возникнет новый «пузырь». Все вместе эти «пузыри» складываются в цепочку «русских цивилизаций» — ​царская, имперская, советская, посткоммуническая. Каждое звено по отдельности в ней кажется реакционным, но, взятые в совокупности, они однозначно свидетельствуют о том, что развитие России на протяжении многих столетий было подчинено логике модернизации и что, двигаясь в этой логике по своему уникальному маршруту, она всегда оставалась внутри общей европейской парадигмы.

Империя была создана Петром I исключительно как инструмент европеизации и модернизации России. Империя поставила Россию в один ряд с передовыми нациями Европы Нового времени, но платой за эту революцию стало крепостное рабство. Заложенная в основании Империи бомба мощностью в 100 миллионов крестьянских сил взорвала Россию через двести лет после начала петровских преобразований, сдетонировав на большевизме.

Большевизм был крестьянской версией европейской модернизации. Большевики попытались модернизировать Россию, заменив «плохую» и «неправильную» Империю «правильной» и «хорошей». Большевистская революция была смелой попыткой прыгнуть в модерн через архаику при помощи утопии, закончившейся трагедией. Она соединила светлые идеалы раннего христианства с мрачной и низменной социальной практикой варварства, вдохновение — ​с преступным насилием, поиски правды и справедливости — ​с торжеством всепоглощающей лжи. Ее достижением стал мощный технический прогресс в комбинации с глубоким нравственным регрессом. Окончательный исторический приговор большевизму вынесла эпоха «большого террора», подытожившая его полный и окончательный моральный и политический крах.

Большевистская эпопея закончилась бы бесславным убийством миллионов людей, если бы не великая война, оказавшаяся еще более серьезным вызовом, чем революция. Война разбудила в русском и других народах России могущественные силы, позволившие не только одержать победу, но и вернуть страну на путь исторического развития. Это было сделано не благодаря, а вопреки большевизму и сталинизму. Война стала фактором нациогенеза. Война предрешила неизбежность хрущевской оттепели, из которой выросла «советская цивилизация».

XX съезд, породивший оттепель, предопределил основную парадигму развития российского общества на четыре десятилетия вперед. Брежнев, хотя и сделал впоследствии несколько шагов назад в сторону неосталинизма, в целом продолжал двигаться обозначенным оттепелью курсом. По сути, оттепель означала отказ от практики большевизма и связанной с ним политики массового террора. Россия стала развиваться не столько перпендикулярно Западу, сколько параллельно с ним. Одним из важнейших последствий оттепели стала социальная трансформация русского общества, формирование «советского среднего класса» и предпосылок «гражданского общества». Рано или поздно эти социальные перемены должны были привести к изменению политической системы.

Перестройка стала второй попыткой русского народа отказаться от Империи как формы своего политического бытия и создать собственное национальное государство. Не вызывает сомнений, что перестройка является продолжением линии Февральской революции в русской истории. Хотя конечные цели перестройки не были достигнуты, но если сравнивать ее достижения с достижениями Февраля, то горбачевский проект можно признать если не гораздо более успешным, то существенно более продвинутым.

Перестройка духовно вернула Россию в Европу, но привела к дезорганизации социально-экономической и политической инфраструктуры посткоммунистического общества. Она дала народам России свободы, но не создала институты, через которые эти свободы могли быть реализованы. Ошибки перестройки были усугублены неудачными экономическими и политическими реформами 90-х годов. Слабое российское гражданское общество не смогло установить контроль над огромным и практически нереформируемым бюрократическим аппаратом, который стал политически и нравственно разлагаться, образуя множественные злокачественные криминально-коррупционные узлы. Все это сделало практически неизбежными последующие контрреформы и попытку советской реставрации, временный расцвет которой мы имеем возможность сегодня воочию наблюдать.

Оптимизм через пессимизм

В мою бытность научным сотрудником одного из советских академических институтов меня вызвали на Старую площадь и подключили в качестве «эксперта» к написанию отчетного доклада к какому-то съезду. Инструктор, выдававший «техническое задание», напутствовал меня словами: «Подавайте негатив через позитив». На мой недоуменный вопрос он ответил примером: пишите, что за отчетный период были достигнуты существенные успехи в борьбе с преступностью. Этот опыт как никогда полезен сегодня применительно к судьбе России, где пессимизм может быть подан через оптимизм — ​в конечном счете все будет хорошо, но не сейчас и не для всех. Главное — ​подольше продержаться…

Антимодернизационный консенсус только кажется в России таким незыблемым. Хотя антиреформаторское движение здесь сегодня набирает обороты, а поощряющий его политический режим стабилизируется и даже эволюционирует в полноценную систему личной власти со всеми присущими ей культами, никакой исторической перспективы у него нет. Оно находится в глубочайшем противоречии с «основным инстинктом» российского общества и поэтому обречено на поражение. Модернизацию в России можно гнать прочь от дверей, но она прорубит из Европы окно. Окна можно забить крестом, но она просочится сквозь щели интернета. Интернет можно зашпаклевать «замазкой Яровой», но тогда все, кому станет душно в этом доме, вылетят на свободу в трубу. А трубу закрыть нельзя, потому что нечего будет есть. Перефразируя одного старого вождя, можно сказать, что Россия не сможет стать свободной и независимой от Европы, не улетев на Луну.

Конечно, восстановление Империи, неотъемлемой частью которого являются «вставание с колен» и «собирание земель», кажется политической глыбой в сравнении с прожектом модернизации Медведева. Но это глыба, которую Путин-Сизиф, как античный герой, с обнаженным обреченно торсом пытается вкатить на гору истории помимо воли богов. А медведевская модернизация, как потерявшееся эхо в горах, поблуждав по историческим ущельям, рано или поздно родит селевой поток, который помчится вниз, сметая все устаревшее и архаичное на своем пути. И тогда последние станут первыми. Жаль только, жить в эту пору прекрасную, скорее всего, придется следующим поколениям.