Муэдзин затянул свою тоскливую песню. Приглашение к вечернему намазу донеслось с минарета главной мечети городка Боснийская Костайница, с противоположного берега реки Уна. Я сидел в небольшом сельском кафе, расположенном на невысоком холме. Под ним сбегали к реке улочки с белоснежными домиками Костайницы Хорватской. Уна сегодня разделяет не просто когда-то, до войны 1991–1995 годов, фактически единый город, а две страны — Хорватию и Боснию с Герцеговиной.

Пожилая сербка, хозяйка кафе, чей муж-хорват погиб на войне, принесла чашку-наперсток черного и густого, как деготь, ароматного кофе и рюмку не заказанной ракии. «Помяните ваших друзей…» — сказала она, присев за столик. Я не удивился, хотя мы виделись впервые. В Костайнице живет всего около 3 тысяч человек и здесь все про всё и про всех знают. Местные давно привыкли к тому, что больше 20 лет, почти каждый год в конце августа, к ним приезжает русский журналист. Его интересует все, что касается убийства двух коллег — «храбрых русских новинаров».

1 сентября 2016 года исполнилось 25 лет с того дня, как собственные корреспонденты Гостелерадио СССР на Балканах Виктор Ногин и Геннадий Куринной приехали сюда для съемок очередного сюжета для программы «Время» о разгорающемся конфликте между сербами и хорватами. Больше наших журналистов ни живыми, ни мертвыми никто не видел. Осталась только сожженная и странно исковерканная машина, синий «Опель», на котором они ездили на съемки. Сегодня — это «вещдок». И находится он в Генеральной прокуратуре Хорватии. С 1995 года она проводит расследование этого преступления, которое отнесено к разряду военных и особо тяжких, и поэтому не имеет срока давности. В отличие от Генеральной прокуратуры России, для которой исчезновение наших граждан в чужой стране при исполнении служебного долга не стало событием, достойным внимания, возбуждения уголовного дела и проведения профессионального следствия. Вот почему еще в середине 1993 года Верховный Совет России по моему предложению (в то время я был его депутатом и членом Комитета по правам человека ВС РФ) создал специальную Комиссию по расследованию исчезновения и поиску журналистов.

Собрав и проанализировав всю имеющуюся на тот момент информацию из всех возможных источников, в первую очередь — спецслужб и МИДа, мы отправились в воюющую Югославию. Большую помощь в организации поездки оказал в то время руководитель Службы внешней разведки Евгений Максимович Примаков. Он не только познакомил меня с абсолютно секретной информацией по делу и передал для публичного использования некоторые специально подготовленные документы, но и предложил включить в мою группу двух контрразведчиков. К слову сказать, именно им я во многом обязан тем, что мы не только провели доскональное расследование, собрали массу документов на месте преступления, выяснили практически все его детали, включая данные участников, но и просто остались живы.

А ситуация была серьезная. Убийство журналистов произошло на территории самопровозглашенной Республики Сербская Краина, руководство которой проводило этнические «чистки», убивая и изгоняя из своих домов хорватское население. Занимались этим специально созданные отряды милиции, руководил которыми министр внутренних дел, а впоследствии президент Краины Милан Мартич (сегодня он отбывает 35-летнее наказание по приговору Международного трибунала по Югославии). Довольно долго я добивался встречи с ним, чтобы опросить по интересующему меня делу.

Встреча в Баня Луке была краткой. «Даю тебе сутки, — выскочив из военного джипа, резко бросил мне Мартич, — если ты не уберешься с моей земли со своими ищейками, тебя искать будут еще дольше, чем тех, кого ты ищешь». И чтобы у меня не осталось сомнений в серьезности его намерений, похлопал по расстегнутой кобуре.

К тому времени я уже многое знал о преступлении, нашел ответы на вопросы — кто, когда и как его совершил. Неясным оставалось, зачем и кто стоял за всем этим? По моей версии, целью убийства журналистов был захват видеоматериалов. Было известно, что они работали в расположении хорватских отрядов самообороны. Сербская армия готовила наступление, а для военных видеокассеты с записью всех интервью, панорамами местности, попавшими в кадр лицами рядовых и командиров, оружием, ходами сообщений и т.д. — бесценные разведданные.

Кто из армейских дал команду добыть эти материалы, не знаю. Но известно, какой приказ милиционерам отдал Мартич: «Получить пленки любой ценой».

Группа ОМОНа устроила засаду недалеко от Костайницы — на шоссе, ведущем в Загреб. До него было около 70 км, до Белграда — более двухсот. Они предполагали, что журналисты для передачи срочного материала в Москву поедут в столицу Хорватии. Тем более что для Виктора Ногина Загреб — почти родной город, там он жил и учился журналистике в университете. Там овладел сербохорватским языком. Он очень любил этих людей и сам этот край. Вот почему Витины репортажи из Югославии были не просто профессионально и качественно сделаны. Они были наполнены болью за Югославию, раздираемую войной. Его материалы были предупреждением о том, что может произойти с прекрасной страной, где к власти, используя патриотизм как таран, приходят националисты. Вот почему репортажи Ногина и Куринного не нравились не только в Белграде и Загребе, но и в Москве. Объективность и правда были не нужны.

Тем более в них не нуждался сербский командир Стево Бороевич по кличке Каддафи. Когда его боец очередью из автомата остановил машину с журналистами, Бороевич приказал раненому Виктору, сидевшему за рулем, предъявить документы. Получив их, скомандовал: «Это хорватские шпионы. Огонь!» И сам первым выстрелил из пистолета в Ногина. Вторым выстрелом убил сидящего на заднем сиденье Гену Куринного. Затем машина была разграблена, а видеокассеты отправлены в штаб наступающих частей бывшей Югославской народной армии.

Как жгли потом машину вместе с телами, как волокли ее 8 км в соседнее село и топили в реке, что было в последующие годы, я рассказал в книге «Черная папка», опубликованной у нас и в Хорватии пять лет назад. В тот же год произошло знаменательное событие. Многие десятки моих писем и обращений в разные инстанции, в том числе к трем президентам России, с просьбой провести наконец профессиональное расследование, наградить ребят посмертно, решить проблемы с компенсациями семьям погибших и увековечить их память, например памятными досками на домах, где они жили, и на здании телецентра «Останкино», все эти годы оставались без ответа. А вот в Хорватии идею поставить памятник моим друзьям на месте их гибели поддержали. И сделали это местные журналисты и ветеранские организации. Собрали деньги на сам камень и материалы. Нашли мастеров, которые, узнав, кому памятник, отказались от гонорара. Меня попросили сделать надпись. Я предложил такую: «На этом месте 1 сентября 1991 года при исполнении своего профессионального долга трагически погибли журналисты Гостелерадио СССР Виктор Ногин и Геннадий Куринной. Вечная память». Возникла проблема — хорваты не знали, что такое Гостелерадио, и им было непонятно, почему я пишу «СССР» на памятнике журналистам из России. И тогда я нашел выход — «русские журналисты». Это всех удовлетворило. Памятник открыли 1 сентября 2011-го.

Тогда же мне удалось встретиться с начальником управления Генеральной прокуратуры Хорватии по расследованию военных преступлений. Я предложил ему обратиться к коллегам в прокуратуры Сербии, Боснии и России с инициативой создать совместную следственную бригаду для окончания расследования, обменяться всеми имеющимися по делу документами, создать общий банк данных.

Предложение было принято: меня попросили написать проект обращения в Генпрокуратуру РФ. Я это сделал, но что было дальше с документом — не знаю. А через год меня вызвали в межрайонную прокуратуру Москвы, где молодой следователь строго спросил, что я делал в Югославии в 1990–1991 годах. И что я знаю о таких-то людях. При этом он назвал совершенно неизвестные мне фамилии. Получив ответ, что я не был в эти годы в Югославии, а названных людей не знаю, он загрустил: «А о чем же буду писать протокол?» И я написал его сам.

Прошло еще 4 года. И вот я в новом здании Генеральной прокуратуры Хорватии. Меня принимают начальник управления по расследованию военных преступлений, заместитель генерального прокурора Юрица Илич и заместитель окружного прокурора, следователь по делу Ногина и Куринного Роберт Петровечки. На столе перед нами десяток папок с документами, на каждой — фамилии моих друзей. Самая толстая датирована 1995 годом. Самая тонкая — 2016-м. Мне поясняют: дело журналистов все эти годы находится в работе. Предо мной кладут документ, подписанный и.о. начальника управления правовой помощи Главного управления международно-правового сотрудничества Генпрокуратуры РФ А.М. Тычининым. На 6 листах приложения — написанный мною же когда-то в Москве протокол. Меня просят объяснить, как понять то, что написано в сопроводительном письме? А написано следующее:

Уважаемые коллеги!

Генеральная прокуратура Российской Федерации свидетельствует свое уважение Министерству юстиции Республики Хорватия и в соответствии с Европейской конвенцией о взаимной правовой помощи по уголовным делам от 20.04.1959 и Договором между СССР и ФНРЮ о правовой помощи по гражданским, семейным и уголовным делам от 24.02.1962 направляет дополнительные материалы, полученные при исполнении запроса Окружной прокуратуры г. Сисак об оказании правовой помощи по уголовному делу №…, возбужденному по факту убийства российских журналистов Ногина В.В. и Куринного Г.Д.

По сообщению СК РФ, анкетные данные (ФИО), помимо их имен и фамилий, отсутствуют, в связи с чем установить местонахождение указанных лиц не представляется возможным. Кроме того, в настоящее время информация об уголовном деле по факту исчезновения в 1991 году на территории Республики Хорватия российских журналистов Ногина В.В. и Куринного Г.Д. отсутствует.

Датирован этот документ августом 2014 года. А ссылаются наши «юристы» на правовые акты 59-го и 62-го годов несуществующих десятки лет стран.

В комнате повисла пауза. От меня ждали объяснений. А что я мог сказать? Что за 25 лет расследования я получил сотни подобных отписок? Что первое письмо В.В. Путину я послал еще тогда, когда он возглавлял ФСБ, а ответа нет до сих пор? Что последний год я добивался встречи с главой СК РФ, но получил отказ?

Я молчал. Мне было стыдно. Такое же чувство я испытал на открытии памятника нашим ребятам в Костайнице. Там ведь не было ни одного официального представителя российской власти. Ни одного российского СМИ. Ни одного.

Один из следователей, чтобы как-то продолжить разговор, вытащил из папки CD-диск и объяснил, что все, абсолютно все документы по делу журналистов они перевели в электронный вид и послали в Москву с надеждой, что их московские коллеги ответят тем же. Москва промолчала. Следующая папка меня откровенно порадовала. Несколько сотен документов прислали в Загреб из прокуратуры Сербии. Заместитель генпрокурора Сербии по расследованию военных преступлений Душан Кнежевич в мае 2015-го написал хорватским коллегам: в ответ на вашу просьбу о помощи предоставляем вам всю имеющуюся у нас документацию.

…Наш разговор продолжался больше часа. Были зачитаны выдержки из многих новых документов. И стало очевидно: хорваты хотят довести это дело логического конца, то есть до суда. В деле Ногина и Куринного есть очевидные подвижки. И судя по всему, оно будет раскрыто. От нас помощи они давно не ждут.

На траурных мероприятиях в Костайнице я узнал об открытии в «Останкино» мемориальной доски в память о Ногине и Куринном. Впервые с предложением установить такую доску я обратился еще в 1993 году к руководителю 1-го канала А.Н. Яковлеву. Идея ему понравилась, но он предложил подождать пару лет, рассказав мне историю одного своего однополчанина, который вернулся домой с фронта через два года после того, как его родные получили на него похоронку. Так и решили.

Говорят, что сегодняшние руководители федеральных телеканалов ничего не делают без отмашки из Кремля. А уж установка доски с именами ребят, да еще и сюжет по Первому каналу точно были бы невозможны без высочайшего соизволения. Вероятно, наверху решили наконец-то закончить это дело. Как это будет сделано, не знаю. Но если моя догадка верна, мы узнаем об этом довольно скоро.

Готовясь к печальному юбилею, я примерно за год до него разослал во все крупные российские СМИ и журналистские организации письма с предложением ходатайствовать перед президентом страны о награждении Ногина и Куринного посмертно и решении вопроса о компенсациях их семьям. Приглашал также коллег в Костайницу для участия в памятных мероприятиях и в круглом столе «За что?», который я планировал провести в рамках уже второй год существующего в Хорватии кинофестиваля документального кино PRESS. Ни одного журналиста из России не было. Мне даже не ответили на письма.

1 сентября 2016 года у памятника нашим журналистам в Хорватской Костайнице было пять человек: Ивица Панджа Оркан — ветеран войны, организовавший установку памятника, мэр города Томислав Паулич, выделивший место для мемориала, председатель Союза журналистов Хорватии, военный корреспондент Саша Лекович, писатель и журналист Бранко Лазаревич и я. Два хорвата, черногорец, серб и русский. Зажгли свечи, возложили венки от СЖ России и «Новой газеты». Помянули. Рядом с именами я укрепил маленькую свечку, переданную мне Галей Куринной.

Владимир Мукусев — специально для «Новой» Хорватская Костайница