Потрясающая работоспособность и неизменный интерес к жизни, художественный и научный талант, стойкая принципиальность — вот первое, что вспоминается об Андрее Михайловиче, авторе многочисленных книг и статей о русских и советских писателях.

Его работы читались на одном дыхании, потому что были написаны искренне, точно и взвешенно, и в них совсем не было псевдонаучного занудства. Он писал книги о писателях не для литературоведов, а для читателей — явление, кстати, не такое частое, как можно подумать. Они были увлекательными и полными интереса к своему герою или даже влюбленности в него, как, например, в случае с Твардовским — он говорил, что пожизненно влюблен в Твардовского. Свойство оживлять предварительно высушенный биографами материал отметил в своем письме к Андрею Михайловичу Корней Иванович Чуковский, поздравляя с выходом книги о Салтыкове-Щедрине «Ваш суровый друг»: «…До сих пор о С.-Щ. было принято писать насупленно, хмуро и нудно. Вы написали первую увлекательную книгу о нем. Наконец-то наше литературоведение становится на европейские рельсы!..»

Статьи Андрея Михайловича, при всей остроте и прямолинейности оценок, были лишены яда и сарказма, от которых литературным критикам обычно сложно удержаться. Он был благожелателен, но при этом принципиален и искренен, неизменно спокоен и ироничен. Однако несправедливость, подлость, вранье всегда возмущали его до глубины души, и в 90 лет он реагировал на них неизменно остро. Компромиссы типа «…но зато он талантливый человек» были для него неприемлемы. К писателям он подходил со старомодной и строгой нравственной меркой, но уж если видел в человеке принципиальность, талант и нравственный стержень, то принимал его всей душой. Другая симпатичная черта — он очень доброжелательно относился к молодым, кто этого заслуживал, не терял их из виду.

Ему была свойственна очень симпатичная само­ирония, которая делала общение с ним искренним и душевным. Как-то раз он пожаловался мне, что ему надо ехать на какое-то заседание, от которого не отказаться, поскольку он теперь, цитируя Андрея Николаевича Бекетова, «важное рыло»…

Я видела, как Андрей Михайлович работает, и поражалась его энергии и увлеченности. Благодаря ему я поняла, откуда в немолодых людях берется этот энтузиазм, этот неугасающий интерес: их дает безусловная уверенность в том, что ты делаешь важное и нужное дело. Андрей Михайлович был другом и автором «Новой газеты», и в интервью для нее, озаглавленном «У нас забвение — на потоке», говорил о том, что память — это нравственная основа всего. Собственно, вся его деятельность была направлена на сохранение памяти: о времени, о людях, их поступках и роли в этой сложной эпохе.

Его неизменно удивляли провалы и искажения в памяти коллег-писателей и критиков. Прочитав какой-нибудь очередной материал, в странном свете представлявший события, скажем, 60-х годов, он недоуменно разводил руками. Его старинные, почти забытые определения («это непорядочно», «негодяй», или вот еще очень его слово — «очаровательный» в ироническом значении: «очаровательный поступок») заставляли видеть современные истории во вневременном нравственном измерении. Это очень важно, чтобы рядом был человек, с которым легче распознать порядочность, пошлость, фальшь, талант и прочее. И его уход — это утрата ориентира, которых в жизни и так немного.

Редакция рада, что Андрей Михайлович успел увидеть свой последний материал на наших страницах: 9 сентября вышла его заметка, посвященная 70-летию повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». Мы благодарны ему за дружбу, доброе отношение, деликатное и ненавязчивое наставничество.

«Новая газета» выражает соболезнования родным и близким Андрея Михайловича Туркова.