Превентивные депортации

Самый первый депортационный удар пришелся по советским немцам, отнесенным к потенциальным «коллаборантам» исключительно в силу своей этнической принадлежности. В том или ином виде перемещению было подвергнуто около 1,2 млн из примерно 1,5 млн советских немцев, но некоторых перемещали и дважды, и трижды.

Вопрос о высылке немцев, по всей видимости, возник не заблаговременно, а по ходу войны. Иначе трудно объяснить такой, например, факт, как приговор к 6 годам лишения свободы, вынесенный 31 июня 1941 года Верховным судом АССР НП заведующему овцетоварной фермой колхоза им. Куйбышева Старо-Полтавского кантона И. Белоусову с формулировкой: «За шовинистический выпад против немцев, проживающих в СССР». Между 13 июля и 15 августа в республике, как и повсюду, формировались отряды народного ополчения: в них записалось 11 193 чел., в том числе 2635 женщин. Обком ВКП(б) повсеместно проводил митинги, на которых принимались обращения к немецкому народу; еженедельно в Москву отсылались отчеты «о фактах патриотического и трудового подъема трудящихся АССР немцев Поволжья», а 3 августа был создан республиканский фонд обороны страны, куда поступали пожертвования граждан.

Но в тот же день (3 августа) командование Южного фронта направило из Полтавы Сталину и Буденному шифрограмму, где говорилось о теплом приеме, оказанном немецким населением на Украине наступавшим немецким войскам. Реакция вождя была мгновенной и резолюция — ​жесткой и не оставляющей разночтений: «Т-щу Берия. Надо выселить с треском. И. Ст.»1. Что товарищ Берия и сделал, подхватив сталинский образ и всесоюзно расширив сферу действия «треска».

Практические распоряжения по депортации немцев из главного — ​поволжского — ​очага их расселения в СССР были отданы только 26–27 августа. Заминка, как представляется, была связана с необходимостью хотя бы частично убрать урожай.

Всю операцию Л. Берия приказал провести между 3 и 20 сентября, для чего создал оперативный штаб во главе со своим заместителем И.А. Серовым. В оперативном отношении АССР НП была объединена с Саратовской и Сталинградской областями в единый с точки зрения депортации немцев район, в который были направлены особые отряды сотрудников НКВД (1550 чел.), милиции (3250 чел.) и войск НКВД (12 100 чел.).

Все три области в тот же день были извещены, в каждой были созданы оперативные тройки, в составе которых обязательно был один видный представитель центра и глава местного НКВД. Представители НКВД СССР были направлены и в районы вселения — ​в Красноярский и Алтайский края, в Омскую и Новосибирскую области, а также в Казахскую ССР. Там, на пару с местными начальниками УНКВД, они составили своеобразные оперативные «двойки», ответственные за своевременный прием эшелонов в пунктах разгрузки и расселение.

Масштаб этой и других предстоящих операций требовал и организационного соответствия. Ясно, что ГУЛАГу уже было бы трудно справляться с потоком нового контингента административно-репрессированных, чей статус серьезно отличался от привычного для ГУЛАГа контингента, состоящего из формально осужденных лиц. Поэтому 28 августа 1941 года в составе центрального аппарата НКВД — ​исключительно для приема и размещения перемещаемых немцев — ​был создан Отдел спецпоселений.

И в тот же самый день — ​28 августа — ​вышел Указ ПВС «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья». Он был, собственно говоря, не более чем формальной данью «парламентской процедуре», как бы легитимизирующей и закрепляющей решения, уже принятые на Лубянке и в Кремле.

5 сентября все высшие должностные лица немецкой национальности в АССР НП были сняты с занимаемых постов, а 6–7 сентября была ликвидирована сама немецкая автономия на Волге. Территория бывшей АССР НП была распределена между Саратовской (г. Энгельс и 15 кантонов) и Сталинградской (7 кантонов) областями (переименования кантонов и населенных пунктов с немецкими названиями последовали 19 мая 1942 года).

С 29 августа 1941 года войска НКВД уже заняли исходные, согласно дислокации, позиции. Для составления списков депортируемых участковые оперативные группы выезжали в колхозы, поселки и города и заполняли учетные карточки на каждую выселяемую семью, с перечислением всех ее членов. Действовать чекистам предписывалось «без шума и паники», но «в случае возникновения волынок, антисоветских выступлений или вооруженных столкновений принимать решительные меры к их ликвидации». На основании агентурно-оперативных материалов учитывался и перед операцией арестовывался весь «антисоветский элемент», как правило, главы семей. Прочие же члены семей переселялись в общем порядке. Не подлежали депортации семьи, где жена — немка, а муж — ​не немец2.

1. Боевое донесение № 28/оп от 03.08.1941. Опубликовано в: Из истории Великой Отечественной войны // Известия ЦК КПСС. 1990. № 9. С. 195.
2. Этот пункт был уточнен собственноручно Берией, впрочем, зачеркнувшим и пункт о праве не немецких женщин следовать за своими немецкими мужьями в ссылку.

Помимо оперативных троек повсеместно создавались Комиссии по приемке имущества переселяемых колхозов и оценке личного имущества немцев.

Оценка личного имущества переселяемых немцев производилась особой Оценочной комиссией в составе уполномоченного Наркомата земледелия СССР (НКЗема), председателя колхоза и представителя банка с участием переселяемого колхозника. Сдавшие имущество получали акт с указанием суммы, которая должна была возмещаться на месте нового поселения путем построек или материалов на постройку.

На свое имущество переселенцы получали приемные квитанции, справедливо названные ими филькиными грамотами.

Переселяемым немцам разрешалось брать с собой личное имущество, мелкий сельскохозяйственный и бытовой инвентарь, продовольствие на один месяц. Сроки на сборы были крайне сжатые, и перед отправкой успевали подготовить минимальный запас продуктов (забивали скот, делали колбасы, выпекали хлеб).

В краях и областях Сибири и Казахстана подготовка к приему переселенцев началась после получения телеграммы Берии. В ней указывалось, что эшелоны начнут отправляться с 3 сентября 1941 г. На местах стали создавать специальные комиссии по приему, размещению и хозяйственному обустройству немцев. Органы УНКВД готовили планы агентурного обслуживания. Первые эшелоны стали прибывать с середины сентября.

Несмотря на отдельные сбои, операция по выселению осуществлялась в целом по плану, в намеченные сроки, то есть между 3 и 20 сентября. Всего было выселено 438,7 тыс. чел., в том числе из АССР НП — ​365,8, из Саратовской обл. — 46,7 и из Сталинградской обл. — 26,2 тыс. человек. Вывозили их главным образом в Казахстан, а также в Красноярский и Алтайский края, в Новосибирскую и Омскую области. Расселяли, как правило, в сельской местности, независимо от места предыдущего проживания.

Однако самыми первыми — ​фактически депортированными — ​советскими немцами стали все же не поволжские и не ленинградские, а крымские немцы. По постановлению Совета по эвакуации СЭ‑75с от 15 августа уже в конце августа их вывозили из Крымской АССР — ​в страшной спешке и не называя даже мест вселения. Намечалось переселить около 60 тыс. человек, но часть немцев так и осталась в Крыму. Более 50 тыс. расселили в Дивенском, Благодарненском и Буденновском районах Орджоникидзевского края и еще около 3 тыс. человек — ​в Ростовской области. Хотя номинально эта депортация именовалась эвакуацией, но эвакуация, согласитесь, была несколько необычная — ​в державшиеся в тайне места и по этническому признаку (даже евреев не эвакуировали как евреев, хотя о том, что их может ждать в оккупации, уже было известно!). Месяцем позже, когда фашисты стремительно наступали на Северном Кавказе, часть этих же крымских немцев депортировали еще раз — ​уже из Ростовской области и Орджоникидзевского (Ставропольского) края.

Практически сразу же вслед за указом от 28 августа власти приступили к аналогичным репрессиям против немцев в других регионах страны. При этом если депортация немцев из Крыма (самая ранняя) осуществлялась по приказу органов эвакуации, а самая главная операция — ​депортация из Поволжья — ​по решению СНК, то все последующие депортационные операции против немцев инициировались, как правило, НКВД (реже — ​военными), но обязательно скреплялись постановлениями высшего органа военного времени — ​ГКО.

Битва за выживание

Но все эти даты и цифры, факты и архивные сигнатуры приобретают совершенно иное звучание, как только с ними соприкоснется судьба отдельного человека или отдельной семьи. Как правило, это происходит в форме журналистского или исследовательского интервью, реже — ​личных мемуаров. Но документ, который мне предстоит процитировать, — ​совершенно особенный. Это мемуары-дневник, дважды (!) — ​в начале 1960-х и в начале 1980- х гг. — написанный одним поволжским немцем, депортированным из Поволжья в Сибирь, в сельскую местность под Томском. Эти документы о депортациях и сами по себе большая редкость, но такие, как дневник Валла, поистине уникальны.

Немца этого звали Иоганн Валл (Johann Wall), семья его происходила из северонемецких меннонтов, говоривших на так называемом платтдойч. «Первый» дневник Валла охватывает время с 1942 по 1960 год: он написан по-русски, ибо автор искренне полагал, что и он, и его дети, и их семьи в России — ​навсегда, и что шансов на то, что кто-то из них еще будет помнить или знать немецкий, — ​очень немного. Но он ошибся, доказательством чему его «второй» дневник — ​написанный уже по-немецки и в Германии, куда Валл репатриировался в начале 1980-х. Теперь он писал уже по-немецки, полагая, что забвению в его семье подвергнется теперь русский язык. И тут он ошибся во второй раз, ибо русский в его семье остается внутрисемейным языком общения.

И лучшим тому доказательством служит одна из его внучек — ​Елена Валл, явно унаследовавшая от деда своего рода «зов истории». Обучаясь в магистратуре у Диттмара Нойтаца, профессора новейшей и восточноевропейской истории Фрайбургского университета, она рассказала ему о дедовых тетрадках, и в результате получилась потрясающая книга «Путь сквозь Россию. Авто­биографические заметки российского немца Якоба Валла о его жизни в депортации» (2014).

Тогда, в 1942-м, Якоб Валл русского языка практически не знал. Да и в последующем систематического обучения письменному русскому не было, зато было страстное желание самоучки овладеть языком, единственным в его восприятии средством, могущим по-настоящему запечатлеть для потомков его жизнь. Русскому он учился в основном с голоса, поэтому и в 1960-м писал по-русски так же, как сегодня, выпендриваясь, пишут манерные обитатели виртуала, — ​как им слышится. Вот, например, самое начало Валлова дневника: «Cетой кнйгой, я связаны Кровю, Судбой Расйю».

С тем, как по семье 13-летнего тогда Якоба Валла проехалась депортация немцев, скрупулезно разбирался Д. Нойтац (орфография и пунктуация дневника здесь и далее, естественно, сохранены).

«Я. Валл родился в 1928 году в деревне Медемталь в 55 км к юго-востоку от столицы советской немецкой автономии Покровска (совр. Энгельс. —​П. П.), стоявшей на важном соляном тракте».

Был он у родителей — ​Корнелиуса и Маргарет Валл — ​третьим ребенком из шести (Катарина — ​1922 года рождения, Герхард — ​1923-го, Якоб — ​1928-го, Анна — ​1933-го, Барбара — ​1934-го и Эрна — ​1935-го).

Всех Валлов депортировали 9 сентября 1941 года. Уже в дороге умерла Барбара. В декабре 1941 года Корнелиуса, отца семейства, мобилизовали в Трудармию: он выдержал в ней лишь около года и умер от голода в конце 1942 года. Шестерых остававшихся членов семьи Валл отправили в колхоз Сухоречье под Томском. Там они впроголодь жили и тяжко работали, но после того, как арестовали Герхарда, в 1942 году переселились сначала в Богашево, где устроились на бондарную фабрику, а чуть позже, когда в мае 1942 года к ним присоединился отпущенный Герхард, в поселок Стеклозавод, где старших без звука приняли на работу на стеклозавод и выписали продуктовые карточки. Но в начале июля умерла мать, а в октябре в Трудармию забрали Герхарда, то же ожидало и Катерину, но ее спасло то, что к этому времени у нее был сын Иоганн (его отец был, понятно, в Трудармии): мальчик умер, не дожив и до года, вскоре после бабушки, но о его смерти не заявляли, и выписанный на него рацион получали еще долго.

Оба, без выписки и прописки, переезда были строго-настрого для депортированных запрещенным самоуправством, но поначалу Валлов никто не тронул. Однажды пришла повестка в суд о дезертирстве с места поселения: но адресат повестки, мать, была уже на кладбище, и дело закрыли.

14-летний Якоб нежданно-негаданно стал старшим мужчиной в семье, состоявшей из него и сестер: как они пережили осень и зиму 1942/43 г. и выжили — ​это буквально чудо, но были и своего рода кооперации с еврейскими эвакуированными женщинами из Москвы, и хорошее отношение и помощь Савелия Федоровича, директора стеклофабрики.

Якоб был много раз на волосок от гибели, например, когда свалился, не имея навыков, с кедра, на который, как и другие, полез за шишками. Еле оклемался!

А когда оклемался, то 1 сентября с ним случился эпизод, рассказ о котором я здесь не перескажу, а процитирую:

«Тепер решил вытй на работу, пока провалялся на чердаке, остановили завод. Большойе част рабочие были отпраленые влес, на заготовку дров, втом числе такие ребята как я, на подборку сучков.

Первого Сентября был холодны, дождливы день, и хотя в дождливы день, костёр горит плохо, но мы постояно подбрасывали сухой валежник, и наши сучя горели хорошо. И так как кастёр унас горел хорошо, женшины пришли кнам обедать, рядом скастром была сваленойе дерево, анато и послужила наместо скамейки женщинам, они прамокли насквозд, и тепер решили немного обсушится рядом снами.

Кнам подошеол и Генадй Прокопич Нежницов, он был в полуболотные сапоги, вхорошом плаще, он работал холявным мастером, но тепер что завод стоял, он был бригадиром над людми, которые работали влесу. Видно Генадй Прокопичу захотелос подзабавится мною, Взял меня за шивород и поташил меня вбалоту, котороая была здесь рядом снашым костром. Полностй акунул меня воду, и одной рукой поднял меня выше себя, и крикнул, бабенки поглядите, я фашиста поймал!

Я видел хорошо, что у женщин были слёзы на глазах, и говорили ему вответ, ты бы Геннадй отпустил парня! ведь он у тебя умрёт вруках! Шолбы ты на фронт, там бы и ловил фашистов! а что ты тут полуживых детей топишь!

Но Генадй хотелос ещё позабавится над мокрым котенком, он прадолжал топит меня, и снова вытаскивал, чтобы не захлебнулся, и при этом приговаривал, если ты дружок не падохнешь, из тебя выдет натяшей закалены Сибиряк! ведь в такой пагоде, очен полезно принемат водные процедури! толко такую закалку нужно принемат кажды день!

Сетим Генадй Про­копич выпустил меня из своей силной руки, тело мойё стало безчуственой, толко рана мойя силно болела, босые ноги не чуствовали острые концы валежника, в пожёлтевшой траве над болотой.

После войны, я видел кино, где немецки офицер берёт ребёнка и ударяйет его об тан, тот случай так и не забывайется, такой человек, любого ребёнка ударит и не дрогнет, видно здес дело не внацие, а какой уш ест человек».

С лета 1943 года, когда Якоб устроился в ученики стеклодува, жизнь, продолжая оставаться невыносимо тяжелой, все же пошла в гору. Пропустим сразу 8 лет и сообщим о его свадьбе в 1951 году: его жена, Филомина Заппер, была из католиков из колонии Сименсфельд под Запорожьем, то есть из тех самых, кого заботливый Сталин велел выселить с треском. Сделать это успели не со всеми, Запперы оказались в Германии, главу семьи забрали в вермахт, где он пропал без вести, а остальные бежали на Запад, пока в местечке Виттенберге, к западу от Берлина их, по доносу не схватил НКВД и не отправил в октябре 1945 года обратно в СССР.

В 1955 году режим спецпоселения с комендатурами и прочими прелестями был отменен, и в 1958 году Якоб Валл с женой из Сибири переселился в Казахстан, в поселок Комсомолец в Кустанайской области, где жило ядро семьи Заппер. А в 1980 году Якоб и Филомина переехали в Германию, куда незадолго до этого уже переехали их дети.

Так «первый» Валлов дневник оказался в Германии. Ему повезло, и свою описанную в дневнике «битву за выживание» он, кажется, не проиграл.

Павел Полян —​ специально для «Новой»