Мы сидим в Нижнем Новгороде на террасе незамысловатой кафешки и смотрим во все глаза на Таню. Таня очень красивая, только немного умученная, совсем чуть-чуть. Нет, мы знали, что Таня такая, мы ее много видели на фото, но вживую по-другому, тут еще и энергетика прет какого-то редкого свойства. Мне Таня очень напоминает Наталью Водянову: обе из Нижнего Новгорода, почти ровесницы, обе той редкой красоты, что ценится не в нашей румяной традиции. А главное — ​и Наталья, и Таня были вольны заниматься чем угодно, но вот, поди ж ты, занимаются чужими детьми. У Натальи Водяновой есть фонд для помощи особенным детям «Обнаженные сердца», а у Тани — ​ну как вам сказать? Я не понимаю, сколько у Тани детей. У Тани и ее мужа Артема. Когда я прямо спросила об этом, они задумчиво сказали: «Ну, считайте…»

И мы стали загибать пальцы. Они быстро закончились, но вместе посчитали — ​15. Где-то так, плюс-минус. Это как считать. Двое своих. Вот усыновленные. Вот под опекой. А этого старшие дети в сугробе нашли, он сириец, сейчас в армии служит под Владивостоком. А вот маленькие. А вот на эту девочку сейчас документы на опеку оформляем. А мама вот этой вот крошки из тюрьмы вышла, пока сама устраивается, нам отдала, по доверенности… И так далее.

Пятнадцать или больше — ​это как считать, да. Взрослые уже живут отдельно. Сейчас в семье постоянно живут семь маленьких плюс три собаки и три кошки. Ну и бабушка, конечно. Это мы уже с бабушкой пьем чай с пирогами в сильно небогатой трехкомнатной квартирке на первом этаже блочного дома рядом с вокзалом. Пятиметровая кухня, все стены или в детских фотографиях, или в рисунках — ​это там, где можно рассмотреть, все пространство в двухэтажных кроватях. Мама с папой спят на балконе до ноября, потом перебираются. Хорошо бы дом, конечно. Но это как Бог даст.

Таня и ее муж Артем — ​глубоко верующие люди. И вот за это тоже их отдельно уважаешь — ​вера-то какая хорошая, непоказная, искренняя, вся в служении. И всё через тюрьму, конечно.

Не думаю, что я имею право рассказывать, как Таня и Артем пришли к Богу, — ​мне показалось, что это глубоко личная история об одном человеке, которого давно с нами нет, но который прошел эти коридоры и оставил после себя такой вот след в виде в том числе Таниного и Теминого служения. Таня Фалина на самом деле журналист, работает в уважаемых православных изданиях, а вот служит в тюрьме. Там-то мы ее и обнаружили.

Ну как — ​обнаружили. Увидели красивую женщину, которая каждый день ходит, ездит, работает в тюрьмах и на зонах, работает просто удивительно. Читает лекции, рассказывает что-то, сильно помогает, заботится о чужих детях, вечно ищет то юристов по детским или женским проблемам, то еще кого-то окормляет и устраивает. Стали работать вместе, каждый день удивляясь ее эффективности. А однажды Таня прислала нам фотографию: маленькие-маленькие дети, веселые и довольные, в месте, сильно напоминающем комнаты длительных свиданий, чем оно и оказалось. Вот пока лето и погода прекрасная, Таня берет с собой детей. Пока она на зоне занимается важными и нужными делами, за детишками присматривают ответственные люди с зоны. А людей-то хороших там полно, причем с двух сторон. А уж места-то на Волге — ​это ж прелесть что такое. Зоны обычно располагают там, куда Макар телят не гонял, так что с природой все замечательно. Опять же: люби и знай родной край.

Детки у Тани и Артема все очень разные. Разных национальностей, разных судеб. Вот есть вся обожженная девочка Алена, у нее нет ручек, но она очень веселая и ловкая девочка. Семь лет на улице прожила, потом в детдоме. По официальной версии, она в детстве упала на обогреватель, да не сразу это заметили, вот и обгорела вся. Со всех сторон. То есть сильно похоже, что все было не так. Очень смышленая девочка, а главное — ​счастливая. И так со всеми: у кого-то больше проблем, у кого-то меньше, и есть ощущение, что Таня и Артем не собираются останавливаться.

Все это как-то связано — ​дети и тюрьма. И вера. И то, и другое, и третье — ​это искреннее служение. Это я вам как убеж­денный атеист говорю, который часто встречает в тюрьмах таких глубоко верующих людей, которые заслуживают всякого уважения и помощи, но при этом отдающих эту помощь и демонстрирующих уважение к окружающим, кем бы они ни были.

Есть у меня несколько знакомых раввинов, которые много работают в тюрьмах. Начала вспоминать — ​а как у них с детьми-то? А примерно так же. И ведь никто их специально в тюрьмы не загоняет, и никто не заставляет брать чужих детей — ​а делают. Есть один знакомый мулла — ​та же история. Католик Петя Соколов, глава Сибирского католического фонда «Каритас», — ​опять та же история. Куча чужих детей вперемежку со своими, какие-то беспутные непристроенные тюремные мамочки, с которыми Петя носится как с писанной торбой, и тюремное искреннее служение. У нас в «Руси Сидящей», организации очень светской, больше все же атеистов, хотя и верующие есть (причем разные), а вот что касается отношения к детям — ​то же самое.

Это я все к чему веду? А к тому, что сострадание и попытка облегчить чужую боль рано или поздно приведет тебя к служению в тюрьме вне зависимости от вероисповедания. Давайте посмотрим на великую русскую литературу — ​все прошли тюрьму или ссылку. Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Чернышевский, Шаламов, Солженицын, а вот Чехова не сажали, так он сам на каторгу поехал. Тургенев не в счет, он в России почти не жил. Это важная такая штука. Поэтому открытость тюремного ведомства сильно повышает градус добра любого общества. И параллельно может решить кучу других проблем — ​например, опеки над тюремными детьми. А у нас тюремное служение происходит не благодаря, а вопреки. Считайте, что это была проповедь о необходимости открытости российского тюремного ведомства, причем не только для религиозных конфессий, государство-то у нас светское по Конституции. Хотите решить проблемы — ​открывайтесь. Или так и скажите, что не хотите.

А православной Тане Фалиной, католику Пете Соколову, раввину Моше, мулле Сабиру и многим другим — ​большое искреннее спасибо.