— Как я счастлив, что ты, русский, пришел! Это ты принес юго-восточный ветер. Всё, пляж закрывается. Меня замордовали сегодня. Этому принеси то, тому — другое. Я сегодня сто кайпириний разнес. У меня руки отваливаются, сколько шезлонгов я принес и установил. Все меня зовут. Я пять раз за сегодняшний день хотел поменять свое имя. Вы, русские, всегда приносите ненастье. А мне, человеку труда, ты принес счастье. Вот твоя кайпиринья. И еще одну бесплатную принесу. И чокнись с кем-нибудь обязательно, не пей один, а то семь лет секса не будет.

На пляже Барры — самом длинном в Рио, 14 км белого песка, пальмы, кашаса+лайм+лед и сахара не надо — людей не как ветром сметает, а именно ветром и именно сметает. Остаюсь я, да компания китайцев. Укрываемся за баром, где нас уже ждут спрятавшиеся здесь же птахи. На радость последним, китайцы едят картофан-фри, и он обильно сыплется со стола. Работает телик, наши как раз зарубаются в бадминтон с китайцами. Четвертьфинал. Наши продули. Китайцы не ликуют, да и я почему-то не особо огорчаюсь. Действительно, разве это здесь имеет значение? Мы наблюдаем бурю, ждем с ней пингвинов, пьем кайпиринью. Я — аутентичную, сделанную руками девчонки, которая в этом же павильоне отвечает за вынос мусора, китайцы — фабричную, из бутылок. Они умные, они знают, что руки и лаймы тут не моют, а лед морозят из неочищенной воды. Они глупые, зачем тогда вообще надо было выходить из-за Великой китайской стены и ехать сюда?

Ветер рвет красные флаги, воткнутые в песок. Этот цвет в этом месте поддерживает традиционные смыслы — означает запрет на мелкобуржуазные радости плоти вроде купания, а также надежду пролетариата на справедливость и отдых. Темнокожий парень с чувством пожимает мне руку. Прибежала его подруга, покрылась гусиной кожей — у нее пупырышки черные. Ждет, замерзшая, носом хлюпает. Улыбается. Зима, крестьянин торжествует.

Босс в баре подтверждает: эта непогода — на три дня. Видимо, тут так же, как на моем Енисее: задует Север — это на 3, 6 или 12 дней. Но Рио — город большой. Наутро еду в южную часть. На пляжи Леблона, Ипанемы, Копакабаны. Здесь спокойно, хоть волны и большие, торжествует праздность и нега, всласть купаюсь.

У Русского дома полно солдат с винтовками; посетителей не видно. У «сердца Дании» — длинная очередь, многие с детьми, и лишь один полицейский.

С Родины меж тем приходит весточка: спрашивают про покемонов. Они, конечно, границ не признают, но не заметил, чтобы их тут кто-то ловил, и полиция с солдатами уж точно. В Рио покемонов искать все равно что, например, в Красноярске — опасно. Недавняя новость: в красноярском районе электролизников и анодчиков — Зеленой Роще, где не кровь бежит в жилах людских и даже не вино, а расплав алюминия, ловцу покемонов выбили все зубы. Ну а тут наверняка пристрелят без лишних слов: океан, вечно движущийся воздух со всего мира, портовый вольный город. Таксист, везущий меня с Александрой Головинской, буднично повествует о причинах его задержки. Пробки: вон там размазали по асфальту мотоциклиста, каждый день одного-двух, на сегодня минус один есть, а здесь только что ограбили отделение банка Bradesco, двоих грабителей застрелили. Стойте, взрывается Саша, большой патриот Рио, если грабителей застрелили, как же они могли банк ограбить? Ну да, соглашается шофер, назовем это попыткой ограбления.

Все это — в окрестностях места, где я живу, в одном-двух квадратных километрах. И из этого банка мы вышли час назад: я напросился посмотреть, как работает соцзащита Бразилии. Александра получала в госбанке пособие по безработице, потом пошли в Bradesco класть эти деньги на счет… Почему они частные банки грабят, а не государственные, что выглядело бы более осмысленно? Саша лаконична: так в госбанках денег нет.

Тормозим на светофоре, и нас догоняет вереница мотоциклистов, водитель блокирует двери. Это, говорят, идеальное преступление: на тебя в пробке наставляют пушку, и тебе отсюда никуда не деться. Полиции их тоже не достать — мотоциклисты гоняют между рядами машин. Даже жирдяи, что выглядит сколь комичным, столь и опасным. А вообще толстяки здесь вошли в привилегированную касту. В госучреждениях, транспорте, кафе отмечены специальные сидячие места для пяти категорий: инвалидов, стариков, беременных, мам с младенцами и — для толстых. Общество здесь куда толерантней холодной России. На Олимпийском бульваре знакомлюсь с волонтером Суэллен, она местная, говорит по-английски. Недавно ее турнули с работы в отеле за то, что назвала лесбиянкой одну титулованную теннисистку на турнире Rio Open. Та достала ее своими требованиями и придирками по телефону. Ну, Суэллен потеряла самообладание, сказала вполголоса в сторону. Кому стукануть, само собой, нашлось.

В сети ресторанов Rodizio за фиксированную плату получаешь безлимитную еду. До 7 лет дети едят бесплатно, до 12 — за символические деньги. В некоторых ресторанах ввели скидки и для женщин, если обедает семейная пара. Логично: дамы едят меньше. Однако пары гомосексуальные начали устраивать скандалы, тоже требуя скидки. Теперь в ресторанах отдельно уточняют насчет состава пар. В общем, геям еще есть за что тут бороться.

Лучше всего здесь старикам и детям. Проезд бесплатный хоть в метро, хоть в автобусах, не возьмут денег в публичных туалетах. В общем, все, что стоит дешево, детям и старикам дают бесплатно. Детей еще и пытаются накормить за так, лишь бы съели что-нибудь, дьяволята.

Старикам — скидки на культурные события. Студентам и учителям в госсекторе все билеты в театр, кино, музеи, на концерты продают за полцены. Подделка студенческих билетов — выгодный бизнес.

Так странно видеть хорошо знакомого тебе русского человека, но говорящего почему-то действительно только на португальском или испанском, имеющего другую семью и работу, тебя не узнающего и не понимающего твоих слов… Помимо вредных привычек я, например, коллекционирую двойников. Это прекрасно убеждает в единстве человеческой расы, но мне важней другое: значит, во всем этом мире и в нас самих есть какой-то умысел, мы — не просто так, а зачем-то и почему-то. Актер Евгений Миронов — двойник старообрядца из деревни Сергеево в среднем течении Енисея Якова Голдобина. Француз Серж работает в Куршевеле в магазинчике рядом с центральной площадью Круазетт. Он разувает туристов, ставит их обувь в сушилку, подбирает им горные лыжи, застегивает им ботинки. А сам ходит в горы на беговых лыжах. Ему около 60 уже, но он не на подъемнике, а елочкой каждый день поднимается на самую высокую точку и съезжает вниз. Он — стальной и он — двойник красноярского столбиста и альпиниста Валерия Калугина.

Ну и так далее. Несколько десятков пар уже в этой коллекции, все как Сыроежкин с Электроником. Вот собаки все разные. Женщины. А мужчины, старики, дети и кошки, точно следствие неведомого двойного импульса или закона парных случаев, обязательно имеют копии. С женщинами, впрочем, тоже порой что-то такое случается. Не только муж с женой со временем становятся похожи, любой субъект с объектом пристального изучения, исследования, любви.

В Рио я, конечно, внушительно пополнил коллекцию (если интересно, как-нибудь расскажу). Новость же в том, что в ней появился новый раздел. Обозначил его пока как «сбой матрицы». Это люди, находящиеся одновременно в разных местах. Вечером в фавеле на острове Жигойя тусят на пятачке, где друг за другом открываются пять баров. Из каждого — своя музыка. Вижу старомодно одетого седого джентльмена, лихо отплясывающего с сигарой в зубах. Я иду полюбопытствовать на северную оконечность острова, там тоже бар и движняк. И что вижу? Тот же сеньор с сигарой, та же его улыбочка. Он даже не стар, он суперстар, ему, наверное, под 80, а он проходится по бару «лунной походкой» Майкла Джексона. Моя спутница говорит: «Фернандо повсюду, он умеет раздваиваться».

Сеньор Фернандо — аргентинец, в Рио сбежал от военной хунты в начале 80-х. Говорят, у него похитили и убили сына, но точно ничего никому не известно. Пабло, в доме которого я остановился, тоже аргентинец, сюда переехал уже не от диктатуры, а по любви к пляжам (если уж начистоту, то к бразильянкам). Всегда веселый сеньор Фернандо при встрече раньше неизменно желал Пабло изобилия. На португальско-бразильском это созвучно со словом «жопа» (на португальском в Старом Свете такого нет). И Фернандо, желая изобилия, всегда подчеркивал его двусмысленные округлости. И перестал глумиться, лишь когда Пабло женился. А с двусмысленностью изобилия Пабло разобрался. Он со своей женщиной собирается в кругосветку и накопительством не занимается: вся жизнь должна поместиться в заплечный рюкзак. В котомку. Когда покупали виски в магазине (не кашасой же единой, сколько можно!), увидел, что за те же деньги можно взять такой же пузырь, но в упаковке с двумя красивыми, специально под вискарь, стаканами. По-крестьянски предложил взять со стаканами. Зачем, удивился Пабло, мы избавляемся от вещей.

А сеньор Фернандо — молодчина. Будем ли мы танцевать, не будем, все равно выглядим как идиоты. Так что лучше танцевать. Пусть даже вблизи он выглядит как ходячий жмур. Как зомби, гальванизированный труп, что дергает ручками-ножками. Когда он умрет уже точно, он будет лежать с сигарой в зубах и, мертвый, будет улыбаться. А иногда, когда никто не видит, делать руками и ногами вот так. А какая-то из его копий, наверное, продолжит свой традиционный «pub crawl» (поход по кабакам с последовательным выпиванием — ред.). Все возможно. В далекой России, в одном заветном местечке, где у меня дом, прошлым летом срубил черемуху Маака — до проводов выросла, могло замкнуть. Так вот, спустя год пустили побеги не только пни, что неудивительно, но и обрубки ствола. Дрова, пролежав год в поленнице, зазеленели.

А вот аргентинец (нет такого, чтобы они тут держались вместе, их здесь просто немало) с именем, которое у местных вызывает улыбку, — Эрнесто. Ему чуть за 40, родители сбежали с ним, еще карапузом, сначала в Никарагуа. Но божатся, что назвали сына не в честь команданте Че, просто имя, говорят, красивое. Оно, несомненно, влияет на судьбу. Он, рассказывают его друзья, всегда горой за справедливость. Будь это пивняк, где Эрнесто отказывается платить 10% чаевых, автоматически включаемых в счет: «Я сам ходил себе пиво наливал!» Или уличная схватка: Эрнесто заступился перед полицией за уличных музыкантов и нелегальных продавцов пива, получил в ответ слезоточивого газа и пару резиновых пуль, недавно из больницы.

В метро встречаем молодого испанца, приятеля моих знакомых. Хосе Вера переехал в Латинскую Америку как приглашенный архитектор, жил в Каракасе три года. Нашел там и любовь — Андреа-Стефанию, ее красота какая-то загадочная: у нее белая кожа, но черты лица темнокожих барышень. Когда там стало все совсем плохо, принял приглашение Рио, теперь они здесь. Родители его невесты остались в Каракасе, о тяготах теперешней жизни регулярно рассказывают. Всем здесь жалко Венесуэлу, много разговоров о ней, все за нее переживают. (Вспомнил пионерское детство, когда мы тоже переживали за никарагуанских партизан. А теперь нам, бывшим советским интернационалистам и социалистическим гуманистам, не жалко никого. Соседей-украинцев, и тех не жалко. Себя не жалко. Своих стариков, своих сирот, никого.)

А еще в Рио впервые нашелся не двойник, а «тройник». Постоянно обдолбанный смотритель (на общественных началах, добровольно) пляжа Барры. Или смотритель океана? Всегда, когда бы я ни заглядывал на пляж, он тут. Пляж меж тем тянется на 14 км. Как всюду успевает? Он стоит и смотрит, бессмысленно и неотрывно. Японцы для такого взгляда придумали специальное слово — «бокетто». Популярное занятие среди котов, здешних крокодилов, растущих детей. Ну и некоторых взрослых.

Он поразительно похож на смотрителя пляжа Най-Харн (одного из лучших в Юго-Восточной Азии, это юг Пхукета) с именем из одной буквы «Е» и на иркутянина Алексея Никифорова, смотрителя Байкала. Я не знаю, кто этих троих сделал такими, как они есть, смотритель — не должность, не работа, а миссия. Вероятно, они сами, а может, духи этих мест выбрали их своими представителями.

Только в отличие от Алексея Петровича двое южан — коричневые (но, как справедливо замечал мой младший, когда мы изучали цвета, «коричневый — это загорелый белый», как раз тот случай) с синей росписью по телу («синий — татуированный белый») и с браслетами на ногах. Как и Алексей на Байкале, эти двое, похоже, что-то еще знают об океанах и духах вокруг; в итоге получается одинаковое свирепо-нежное отношение к окружающей среде — жалость, ярость, всепонимание в одном флаконе. Алексей на Байкале всегда внутренне подбирается, меняется лицом, в общем, ведет себя, как в церкви. Если кто-то рядом позволит себе нечто неподобающее месту и моменту — огребет по полной. Обязательно бурханит: достанет водку, нальет, макнет в стакан безымянным пальцем левой руки и стряхнет капли на четыре стороны. Обязательно положит духам конфеты. В своем поклонении воде (прости, Петрович, что пишу ее со строчной буквы) превосходит самых шаманистых шаманов. Вот и здесь, на Барре, этот кариока делает пассы над кромкой прибоя, указывает пальцем на что-то видимое только ему, по-местному бурханит. Как и таец Е на Най-Харне. Они каждый день на посту. И, как Петрович не уходит с берега, не собрав весь мусор, что встретился ему на пути, так и эти хранители, вернувшись из бокетто, собирают в мешки отходы пляжной жизни собратьев.

Как делаются копии и где оригинал? Насколько они его достойны? Насколько велик тираж и где еще распространяется? Вот снежинки, вы знаете, все разные. И все — красивые. Но мы же не разглядываем снег. Потом он тает, становится просто водой. Для чего была красота и индивидуальность бесчисленных снежинок? (В соседнем домике здесь, в Рио, — две кошки-близняшки. Всегда вместе. Как вы их различаете, спрашиваю. А зачем, спрашивают в ответ.) И для чего на всех континентах есть одинаковые люди?

Странность еще и в том, что чем необычней и реже человеческий экземпляр, тем больше шансов увидеть его двойника. Это, конечно, можно объяснить устройством сознания, «эффектом отбора», конструированием мыслеформ и т.п., но это не сходится с тем непреложным фактом, что «хорошие люди редки как фальшивые деньги» (М. Горький). А было б поболее таких, как Никифоров с его бразильским и сиамским братьями, жили бы на совершенно другой планете.

Впрочем, и эта хороша. Может, для нас даже слишком.

Двойники — игры ли это сознания, природные закономерности, юнгианские сигналы коллективного бессознательного? Зачем эти рифмы и столкновения?

Знаете, я бы не стал об этих своих тараканах распространяться, но в последние дни от нескольких людей услышал о том же, о двойниках. Точно некто, реагируя на новости и атмосферу надвигающейся большой войны, тычет мужиков в наше родство и нашу серийность. Наводит наши шары на резкость. Это как морзянка, точка-тире, надо только понять, на что намекает Вселенная.

Не все ли войны — гражданские и братоубийственные, это массовое помешательство, это чума и цунами. А какие в чуме и цунами могут быть победители, какое величие? И есть ли, могут ли быть, чужие, вражеские боги и дети?