«Здесь у каждого своя история»

— С начала июля у офиса «Единой России» голодают многодетные матери, требуя получения жилья. Почему город все это время фактически отнекивается, отталкивается от проблем голодающих матерей и ничего не делает?

— Не отнекивается и не отталкивается. Город сразу принял ситуацию к сведению. Как только была объявлена голодовка, я сразу выехала к ним. После того как мы побеседовали с женщинами, они обозначили свои требования, я немедленно прямо от них поехала в мэрию Москвы к заместителю мэра Раковой Анастасии Владимировне. Мы обсудили ситуацию, и она дала поручение департаменту изучить претензии каждой из голодающих. Через день мэрия подготовила соответствующую бумагу, по всем десяти голодающим была подготовлена информация.

Я к ним опять выехала и говорю: «Девочки, не все на самом деле так, как вы говорите». Большинство из них говорили, что «по 20–30 лет ждем в очереди». Так вот, большая часть из них, человек, наверное, семь, стоят на очереди только с 2011–2013 годов, то есть совсем немного. И есть пара человек, которые ждут более длительный срок, но им не единожды предлагалась субсидия на улучшение жилищных условий.

— А почему они отказывались?

— Они не отказывались, они давали согласие. Но ведь надо подготовить целый ряд документов, в срок они не укладывались, и процесс затягивался. Потом они решали, что недостаточно средств им выделяют, и отказывались от субсидии. Вот одной семье, например, дали 3 млн 200 тысяч. Они посчитали, что мало, и женщина вышла на голодовку.

— Действительно, в Москве на 3 млн 200 что-то улучшить крайне сложно.

— Я с вами согласна. Но мы не можем по закону давать субсидии столько, сколько им нужно. Субсидия дается с учетом имеющейся собственности у людей. А у них имеется собственность.

Например, у одной из семей, которая стоит на очереди, муж проживает в общежитии. Когда-то давно он устроился на работу, ему предоставили общежитие. Общая площадь, на которой он проживает, порядка 26 квадратных метров. Он хочет супругу на эту площадь тоже зарегистрировать, но у супруги есть отдельная квартира в собственности, 46 квадратов. Так что здесь у каждого своя история.

— Тем не менее несколько женщин объявили сухую голодовку.

— Да, объявили. Вот, например, одна из женщин объявила сухую голодовку. Она стоит в очереди в законном порядке, но пока ей негде жить, она снимает квартиру, и департамент имущества ей компенсирует средства на оплату съемного жилья. И все эти годы нормально эта компенсация выплачивалась. А в этом году она не получила компенсацию в установленный срок. Она обратилась в департамент. Ей не отказали, но ответили, что «у нас сейчас идет реорганизация, как только она закончится, мы вам выплатим эти деньги». Она занимала деньги для оплаты съемного жилья, оказалась в стесненных обстоятельствах. После этого еще раз обратилась в департамент, ей опять не отказали, ответили, что «вы получите эту компенсацию». И 14 июля ей эту компенсацию выписали. Но выписали сумму, с которой она не согласна. Вот она и вышла на сухую голодовку.

— Одна из главных причин голодовки, что очередь этих женщин на получение квартир резко передвинулась вниз.

— Действительно, очередь удлинялась. Как объяснил департамент жилищной политики, это рабочий процесс. Например, одна из голодающих дала согласие на получение субсидии, она тут же из очереди выбывает, и ей дают время для сбора документов. Она документы не собрала, подумала-подумала и сказала: «Нет, я неправильно дала согласие и прошу меня восстановить в очереди». Через какое-то время ее восстанавливают в очереди, потому что она отказалась от субсидии. А тот, кто продвинулся в очереди вперед, вновь опускается. И таких, кто вначале дал согласие на субсидию, а потом отказался, много.

«В Москве хочется дышать нормально»

— На недавнем спецзаседании СПЧ «Обеспечение прав на благоприятную окружающую среду и учета мнения населения при формировании и реализации градостроительной политики» говорилось, что градостроительная политика в Москве ведется агрессивно, что московские власти не учитывают интересы москвичей, в том числе по сохранению зеленых зон, которые с каждым годом уменьшаются на 58 гектаров. Это вызывает недовольство. Причем часто в отношении протестующих граждан применяется физическое насилие. Таких болевых точек в Москве много: Северная рокада на территории лесопарка Кусково, стадион, строящийся в парке «Дружба», строительство районной магистрали в Раменках, гостиницы в районе Теплый Стан и т.д. Есть ли у вас с московской властью диалог в отстаивании прав жителей по этому вопросу?

— Конечно, есть. После заседания СПЧ я организовала встречи с инициативными группами из Кускова, Дубков, Раменок, с Юго-Запада, с Торфянки. Мы работали три дня по шесть часов каждый день, со всеми группами, которые к нам обратились. При этом каждый день работали органы МВД, большая группа из департамента градостроительной политики. Работали природоохранные департаменты и, конечно, префектуры, на территории которых ведутся эти работы.

Действительно, сегодня экологическая проблема очень серьезная для Москвы. Я здесь поддерживаю наших жителей, потому что я тоже коренная москвичка, и, конечно, в Москве хочется дышать нормально и жить нормально.

Но когда мы проводили эти встречи, выяснилось, что все, что происходит в Москве, происходит в соответствии с нормативно-правовыми актами, хотя не везде в полном объеме проводились общественные слушания, но это сейчас не является обязательным. По итогам наших встреч мы составили наше обращение, в том числе и в федеральные органы власти, что публичные слушания при решении вопросов градостроительной политики должны быть обязательными, это должно быть закреплено в законодательстве. А не так, что когда префектура считает, что нужно с жителями посоветоваться, — советуется, а когда считает, что не нужно, — не советуется. Это неправильно. Это должно быть закреплено законодательно.

И второе, на что жители обращали внимание. Мы запросили все документы по Градостроительной комиссии, которая работает в Москве. Потому что жители говорили о том, что когда они обращаются с тем, что нельзя трогать здесь зеленые насаждения, что тем самым будет нанесен урон, то получают ответ, что вопрос слушался на Градостроительной комиссии, и Градостроительная комиссия приняла решение, что ничего страшного не будет, то, что будет вырублено, будет заменено посадками, и все будет нормально, в равновесии. Но когда жители говорят, что вот здесь и здесь нас Градостроительная комиссия поддержала, то получают ответ: «Решения Градостроительной комиссии носят рекомендательный характер».

Мы тут же написали обращение в правительство Москвы с просьбой дать нам разъяснение, почему в одних случаях решения Градостроительной комиссии носят решающее значение, а в других — рекомендательное. Хотелось бы, чтобы и это было нормативно закреплено и жителям было понятно.

Вы знаете, что планировалась к частичному уничтожению территория, прилегающая к Тимирязевской академии. Но это отстояли, и мы очень рады, что отстояли. Конечно, парк Кусково — это особая тема, он продолжает оставаться самой болевой точкой. Именно поэтому мы туда выезжали, эти вопросы были поставлены перед мэром Москвы и вынесены на федеральный уровень, и обсуждение их не закончено. По другим вопросам нам все-таки удалось многое сделать. Например, было отменено решение о строительстве церкви в парке Торфянка. Там жители протестовали. Мы их позицию поддержали. Выбрано другое место для церкви, которое не вызывает никаких сомнений. А парк останется для жителей.

У нас было слушание по Раменкам. В Раменках есть две противоборствующие стороны. Часть жителей протестовала, потому что там, где планируется постройка дороги, есть образовательные учреждения (детские сады, школы), и, конечно, была озабоченность, что дети могут пострадать. Что удалось сделать? Власти отказались от многополосности этой дороги, она теперь узкая. Мы добились, что через определенное количество метров там будут подземные переходы для детей. Почему мы не стали протестовать против строительства дороги вообще? Потому что вторая половина жителей Раменок говорит: «Да что же это такое, мы отрезаны от жизни, мы ждем не дождемся, когда эта дорога наконец у нас появится». Здесь некий конфликт интересов жителей одной стороны и жителей другой.

В итоге дорога будет — в интересах тех жителей, которые за нее боролись, и она будет сужена, там будут подземные переходы, и их много, — в интересах тех жителей, которые боролись против нее.

«Ставят раскладушки или спят «валетиком»

— Переполненность некоторых московских СИЗО доходит до 60–70%. Причем очень много заключенных сидят за мелкие преступления — за кусок колбасы или за кеды, украденные из «Ашана». Что в этой ситуации может сделать уполномоченный по правам человека в Москве?

— Если в целом по итогам 2014 года переполненность московских СИЗО составляла 22,7%, то на конец 2015-го — 30,8%. А сейчас, в 2016 году, она еще выше. При посещении СИЗО мы беседовали с содержащимися там людьми, и они говорили: «Да, нам по вечерам ставят раскладушки…» Если есть куда поставить. Если некуда — спят «валетиком», как они говорят.

— Или по очереди.

— Про очередь нигде не говорили.

Эта тема, конечно, очень важная, мы ее, естественно, ставим, но у нас, сейчас трудности. Когда Тихомиров был, мы с ним очень тесно начали по этой теме работать. Затем его на Московскую область поставили, дали нам Клименова. Не так долго он проработал. (Анатолий Тихомиров — начальник УФСИН по Москве до июня 2015 года. Его сменщик Игорь Клименов уволен с должности начальника УФСИН по Москве в мае 2016 года. — Е.М.)

— Теперь только и.о. — Максим Залесов.

— Да, теперь только и.о. Но и.о. — это и есть и.о., понимаете. Ответственность должна быть в полном объеме. Конечно, очень плохо, что уже долго нет хозяина московских СИЗО.

Я была у мэра нашего города, когда доклад представляла по итогам прошлого года, и я, конечно, затронула тему перенасыщения изоляторов. И того, что на территории Новой Москвы выявляется много преступлений, но нет вообще ни одного СИЗО. Мэр сказал, что это относится к федеральным органам власти, что у них там много земель. Но если, говорит, они ко мне обратятся, я абсолютно не против обсуждать этот вопрос, чтобы там появилось такое учреждение. Но это должна быть инициатива федеральных органов власти и федеральных органов ФСИН. Только за счет модернизации существующих изоляторов трудно что-нибудь сделать. Обязательно нужно, с учетом прироста Москвы новыми территориями, строить еще СИЗО.

В каждой камере, в которую мы заходили в московских изоляторах, обнаруживали, что москвичей там раз, два и обчелся. В большинстве это немосквичи. Что нам объясняют сотрудники? Что да, можно было бы за небольшое преступление и под домашний арест, «но так как это немосквичи, мы их потом днем с огнем не найдем». Конечно, такая мера, как домашний арест, могла бы решить многие вопросы.

— Или штраф.

— Да. Но кража, например, она и есть кража. Для этого надо менять статьи Уголовного кодекса. Штраф предполагается за более мелкие преступления. Вот угон, например. Они говорят: за первый угон не сажаем, но когда вторичный угон, мы не можем не пресечь.

Недавно я была на Днях Москвы в Якутии. Поехала в СИЗО. Так там даже камеры не заполнены. Камера на четверых, а сидят всего два человека. У них нет никаких иногородних, у них свои, якутяне…

— То есть получается, что переполненность московских СИЗО происходит не за счет того, что суды стали чаще выносить более жесткие меры по ограничению свободы подозреваемых, а просто стало больше преступлений в Москве?

— Ну если послушать Якунина (начальник ГУ МВД по Москве. — Е.М.), у нас уменьшается количество преступлений.

— Тогда почему больше сажают?

— Трудно сказать. Вы же знаете, как у нас — ну посадили, порасследовали и отпустили… Вот у меня, например, был такой случай. Мы были в СИЗО-6, где сидят в том числе и работники правоохранительных органов. Вошли в одну камеру, народу там было очень много, в основном ДПСники, которые, по существу, занимались разбоем на дороге. Естественно, я спрашиваю: «Какие претензии? Какие вопросы?» Молчат. И вдруг один выходит и говорит: «Вот у меня звание подполковник, меня обвиняют в разбое на такой-то дороге. А я вообще там никогда не был, это не мое место. Я сижу здесь уже несколько месяцев, ко мне только один раз пришел следователь. Я объяснил ему, что можно проверить по моему графику движения, это не мой район, не мое место».

Я была вместе с прокурором, говорю ему: «Ну вот, хоть один нашелся, который решил пожаловаться, давайте разберемся вот с этим конкретным человеком, почему не приходит следователь, какие обвинения ему предъявляются». Через два дня прокурор мне позвонил и сказал: «Он освобожден».

— Этому человеку повезло, что он встретил вас. А большинству просто продлевают и продлевают нахождение в СИЗО. Иногда следователи месяцами не приходят к заключенным в изоляторы. А еще существует такое явление, как нежелание правоохранительных органов расследовать преступления, совершенные внутри СИЗО. Как член ОНК Москвы я часто сталкиваюсь с тем, что сокамерники избивают заключенных, вплоть до смертельных случаев. Если изолятору не удается это скрыть, то проводится проверка, ее результаты отправляют в Следственный комитет. Но дальше никаких уголовных дел, как правило, не возбуждается, все замыливается.

— Значит, это тема, которую тоже надо брать в проработку, в том числе и уполномоченному. Вот в этом году было самоубийство одного из заключенных, которое не вызвало никаких вопросов у следствия (в СИЗО-4. — Е.М.). Мы попросили более внимательно отнестись к расследованию этого дела, но, конечно, получили ответ, что это самоубийство. Но просто так ведь ничего не случается.

— Наверняка когда вы приезжаете в изолятор, для вас готовят потемкинские деревни.

— Нет, я же не говорю: «Ведите меня куда хотите», я же прошу: «Откройте вот эту камеру». Первый раз, когда приехала в СИЗО-6, сказала: «Сегодня я посещаю женщин с детьми. Показывайте мне все, что происходит с женщинами с детьми». Ну там все более-менее, насколько это может быть, в порядке. Единственная претензия, которую женщины высказали, что у них после родов летят зубы, а кресло зубопротезное стоит там с 1956 года, и оно буравит так, что и здоровые зубы разлетятся. Мы сразу написали Печатникову (заммэра Москвы по вопросам социального развития. — Е.М.) и получили ответ, что это федеральные органы должны заботиться, а не московские, но тем не менее сейчас кресло там заменено.

Вторая тема — новорожденные дети. Это уже сами работники СИЗО, Татьяна Владимировна (Кириллова, начальник СИЗО-6. —Е.М.) обратилась ко мне, говорит: «Татьяна Александровна, нет молочной кухни для малышей, мы сами собираем деньги» (иногородних заключенных женщин с новорожденными детьми не прикрепляли к молочным кухням Москвы. —Е.М.). Безобразие просто. Я с этим сначала обратилась в правительство города, хотя и так знала, что получу отписку, что это к федералам. Тогда позвонила уполномоченному по правам ребенка Астахову, и он за 40 минут решил этот вопрос. Оказывается, можно — за 40 минут!

Третий раз мы проводили в СИЗО-6 экспертный совет при уполномоченном. Там многие вопросы подняли — это и перевозка беременных женщин, и автозак, который не имеет ступенек, и женщины, особенно последнего месяца беременности, вынуждены прыгать. Все сейчас изменили: автозаки дополнительными ступеньками обеспечили, развозку изменили, потому что раньше СИЗО-6 было самым последним по маршруту, а среди женщин есть беременные, и они плохо себя чувствуют. Сейчас начинают с них, а потом все остальное изоляторы. То есть какие-то подвижки нам все-таки удалось сделать, по крайней мере, для женщин с детьми.

— Еще один очень важный вопрос — медицинская помощь в СИЗО. А фактически ее неоказание. Заключенные могут месяцами просить о вызове к врачу. Проблема с лекарствами. В субботу, воскресенье, праздники врачей в изоляторах нет, один фельдшер, у которого в лучшем случае есть валерьянка и глицин…

— Я посещала в изоляторах людей, которые обращались с жалобами. Это такие знаковые люди, известные. Никаких вопросов они не высказывали по медицине. Сказали, что лекарства дают в полном объеме. Операционную я посетила. В «Матросской Тишине» в медицинском блоке на сегодняшний день просто лучше, чем даже во многих поликлиниках. Там стоит самая современная аппаратура. Все шкафы открывали, лекарства все есть.

— Я не говорю сейчас о больнице, речь идет о медицине в СИЗО-5, в СИЗО-4, в СИЗО-3. Хотя в больнице тоже есть камеры, куда врачи редко заходят.

— В камерах тоже была. Вот зашли мы в камеру, смотрю, парень с какой-то сыпью на лице, типа аллергии, ну такая уже заскорузлая. Говорю: «Что у тебя?» Он сказал: «У меня сильная аллергия, не знаю, на что. У меня брали кровь». Я говорю: «Какие у тебя таблетки?» Он перечислил. Я говорю: «Они у тебя есть?» Он открывает сумку (ну он же не знал, что я приду), она у него полностью наполнена лекарствами. Я говорю: «Подожди, а можно здесь столько иметь лекарств?» Он говорит: «Мне дали именно потому, что в субботу-воскресенье не будет здесь врачей, только фельдшер, чтобы не прерывать курс лечения, у меня все это есть, я все пью по часам, потому что мне много этих таблеток надо».

Только один заключенный мне настойчиво жаловался по медицине. Но он насильник в отношении детей, поэтому я к нему все равно плохо отношусь. Приехала к нему, говорю: «Я от вас 150 писем получила. Вот личная встреча, давайте, что вас не устраивает?» Он говорит: «Вот это мне сделали, это сделали, это сделали, но я хочу МРТ». Я говорю: «Ну а вы вообще понимаете, что не в санаторий попали, где у вас полное обследование». Вот он единственный. Про остальных я не знаю.

Так что давайте подключайте меня, я с вами с удовольствием поеду в СИЗО.

— Давайте вместе поедем. Это будет очень хорошо. И еще я хотела обратить ваше внимание на огромное количество туберкулезных больных в СИЗО.

— Это я поняла.

— Например, в четвертом изоляторе мы зашли в камеру, рассчитанную на четверых, но в ней содержится в два раза больше — восемь человек. Камера маленькая, спят по очереди, духотища. Спрашиваю: «Как вы здесь дышите?» Сидит на кровати один человек уже в возрасте и говорит: «Да так вот, еле дышим, и это с моим-то диагнозом». И показывает официальные медицинские бумаги, где написано: туберкулез легкого в стадии распада. И он сидит в одной камере со здоровыми людьми! Я показываю замначальника, который с нами ходил, бумаги с его диагнозом и говорю: «Как он мог здесь оказаться? Это же открытая форма туберкулеза». Замначальника отвечает: «Так документ 2015 года. Может, у него сейчас ремиссия». Ну да, ремиссия — легкое прекратило распадаться.

— Согласна, это важная тема. Вот и давайте объединим здесь наши усилия. Но сейчас на первом месте для меня голодающие многодетные мамы.