Стихов сегодня не будет. Не в стихах же описывать такую, например, ситуацию.

Моя жена Ирина Лукьянова, прозаик и журналист, напечатала в «Новой газете» статью о современной доносительской практике, а Захар Прилепин на нее ответил.

Возражать Захару Прилепину бессмысленно и неинтересно. Он сам отлично все понимает, хотя старательно делает вид, что не знает значения слова «донос». Он пишет: «Из Нижнего Новгорода пришли десятки доносов от самых либерально мыслящих граждан, от «нижегородских словесников» и от прочих заочных друзей Ирины Лукьяновой по борьбе со сталинизмом. Эти прогрессивные граждане самыми разными способами требовали у московской редакции забрать у меня право издавать «Новую газету».

Донос — это апелляция к власти, просьба о репрессиях. Апелляция к общественному мнению доносом не является. Когда «Новую газету в Нижнем Новгороде» редактирует автор, чья позиция по большинству вопросов с этой газетой расходится, — это вызывает сомнения в искренности самой «Новой газеты». И заявление об этом когнитивном диссонансе не ведет к репрессиям. Муратов не власть — он сам ходит по весьма тонкому льду. А у сторонников Новороссии или сотрудников ее администрации есть в наше время немало мест, где они и могут артикулировать свою позицию — от «Russia today» до любого федерального телеканала.

Но ради разъяснения элементарных вещей не стоило бы реагировать на эту публикацию. Прилепин ведь сам пишет: «Если надо объяснять, то не надо объяснять. И вам, и вашим приятелям по кругу «московских словесников» — не стоит. И вашему соавтору, и бывшему мужу Дмитрию свет Львовичу Быкову — тоже незачем».

Зачем Прилепину нужен этот личный выпад и обсуждение семейного статуса Лукьяновой — понять легко. Он знает, что я не смогу на это не ответить.

Почему ему понадобилось назвать меня «бывшим мужем Лукьяновой» — тоже понятно: это классическая оговорка по Фрейду. Прилепин понимает, кто тут бывший. И дело не в том, что он мой бывший приятель (дружбы между нами, слава богу, никогда не было) или бывший любимец либеральных коллег. Дело в том, что сказанное и написанное им в последние два года ставит его вне каких-либо критериев, сколько бы он ни пытался подверстать к своим взглядам и своему опыту классическую традицию русской литературы. Пытается, кстати, не он один — но получается плохо. Сегодняшняя темнота над Россией развеется, а русская литература останется.

В этом году двадцать лет, как мы женаты с Лукьяновой. Я не самый лучший муж и отец, что поделаешь, и бывало у нас всякое. Но быть мужем Лукьяновой мне всегда было важней, чем называться писателем, или журналистом, или чьим-то единомышленником. Я люблю ее куда больше, чем Захара Прилепина, так уж сложилось, этого положения не исправишь. Да и в полемиках она ведет себя гораздо лучше, честно говоря. Потому, вероятно, что она-то в своей правоте уверена, да и к традициям русской литературы ее деятельность гораздо ближе.

К таким, например, традициям:

«А литература сама Вам отомстит за себя, как мстит она всем, кто отступает от налагаемого ею трудного долга. Она приговорит Вас к высшей мере наказания, существующей для художника, — к творческому бесплодию. И никакие почести, деньги, отечественные и международные премии не отвратят этот приговор от Вашей головы».

Это писала одна из героинь Лукья­новой — Лидия Чуковская. Лите­ратор становится похож на своих героев, подтверждения тому суть многи. Лидия Корнеевна обращалась к гораздо более крупному писателю — что поделаешь, мельчает не только добро, но и зло. Не мельчает одно — закономерности, от которых не удалось убежать еще никому.