В 10 лет каждой из дочерей Татьяны пришлось у стоматолога ставить по 8 штифтов — зубы, только выросшие взамен молочных, стали разрушаться. Из деревни Новикбож на берегу Печоры Таня повезла детей за 850 км в Сыктывкар. Но на вопрос, отчего у детей стариковский недуг, — там руками развели. Аномалия.
Аномалий в Новикбоже много: врожденные дефекты зрения, аллергии, патологии щитовидной железы, органов брюшной полости. Местные жители во всем винят факел на горизонте: в 27 километрах от деревни на нефтяной скважине ЛУКОЙЛа выжигают сероводород. Превышение норм выбросов в разговоре признал и Андрей Коптелов, начальник экологического отдела «ЛУКОЙЛ-Коми».
Если побочный газ не отделить от нефти, он разрушительно действует на металл трубопроводов — при реакции с водой получается серная кислота. Поэтому газ сжигают, и по всему району полыхают десятки факелов. Хотя юридически вот уже 15 лет как села в округе лишены самостоятельности, все это единый городской округ. Там, в Усинске, власть. Тут, в селе, — люди.
— Рыбы в реке нет больше, только в книгах ее и видим, — рассказывает Татьяна. — Купаться детям давно запретили, воду тоже не берем. Идем в лес чернику собирать — а ягоды все больные.
В соседнем селе Щельябож, на Баяндыском месторождении «ЛУКОЙЛ-Коми» построил завод по производству гранулированной серы, чтобы извлечь прибыль из побочного газа и сократить выбросы. Однако в Новикбоже, куда всегда дует ветер, все равно нечем дышать. В этом году у села начнут бурить разведочную скважину. На общественных слушаниях проект утвердили, правда, отчего-то прошли эти слушания совсем в другой деревне, куда добраться можно только по реке или вертолетом, как, наверное, прибыл нефтяной менеджмент.
— Это было в апреле, как раз пошел лед, нам не добраться было. Если б чуть раньше, мы бы, конечно, сами туда поехали! — сетует сельская учительница Екатерина Дьячкова, экологический активист и организатор митингов.
Деревенский митинг — здесь привычное дело. Не боятся ни местной власти, ни сыктывкарских эфэсбэшников, ни республиканского ОМОНа, который приезжает на «Уралах» и при полной амуниции. Отступать некуда, а дальше Коми не сошлют — в лагерном краю они живут с детства.
Из Новикбожа работать ездят за 5 километров — в село Усть-Уса. Два села — общие проблемы, общий протест. Усть-Уса известна восстанием — в 1942 году заключенные лагпункта «Лесорейд» взбунтовались, обезоружив ВОХР и рассчитывая поднять зэков в лагерях вдоль Печоры. Усть-Усу удалось захватить, но войска НКВД за сутки выбили мятежников.
Новикбож такими историями похвастаться не может: известно село, наверное, лишь тем, что отсюда родом советская поп-звезда Валерий Леонтьев. Правда, ярых его поклонников тут не обнаружилось. Не до песен.
Родовая земля
В Новикбоже большинство жителей по национальности коми, привыкли кормиться огородами, рыбалкой, в тундре держат оленей. В деревне давно нет ни амбулатории, ни пожарки, ни власти — единственный автобус в Усинск (86 км от села) уходит в 9.30 утра. А, например, на анализ крови надо явиться в усинскую поликлинику к 8.00. Но покидать село не хотят, наоборот, строят дома, ладные, двухэтажные, с сараями и кладовыми. Тут родовая земля. На нее вся надежда. Оттого так яростен протест.
— Мы живем на реке — и не можем пить воду, живем на земле — и не можем собирать ягоды, живем в деревне — и не можем дышать, — перечисляет Екатерина Дьячкова.
Заведующий школьным музеем Усть-Усы Игорь Паншин рассказывает, что при Советах был тут совхоз — 2 тысячи голов скота, консервный завод, речной вокзал, аэропорт. Сейчас осталась только метеостанция. В свое время, несколько лет назад, селяне с помощью мирного протеста добились закрытия свалки. Теперь, правда, приходится добиваться, чтобы мусор вообще вывозили из села. Добились, чтобы хоть в одном магазине установили терминал для безналичной оплаты: банкомата в округе нет, в Усинск не наездишься. Потом заставили построить два дома для переселения из бараков. «Революционный протест» здесь давно имеет вполне конкретные точки приложения. А точек много. Газа нет, в артезианской воде превышение ПДК железа в 6 раз, за дровами нужно ездить через реку, за 30 км, причем разрешения на рубку дают тогда, когда лед уже растаял, а значит, перебраться невозможно…
Пробы ставить некому
Власти от усинских протестов — одна головная боль. Нефтяникам тоже. Ни бизнесу, ни чиновникам население двух деревень, в общем, ни к чему.
— Они делают деньги, а мы — болеем. За свой счет ездим в Сыктывкар, направлений туда не дают, говорят: «Лечитесь в Усинске». А в Усинске ни эндокринолога, ни детского кардиолога, — говорит Татьяна из Новикбожа. В Усть-Усе она работает поваром в школьной столовой. — Мы пишем в Роспотребнадзор, Следственный комитет — и ничего. Никто воду на исследование не берет. Мы сами брали пробы, но в Роспотребнадзоре их не стали анализировать: говорят, мы не по методике сделали… Приехали как-то в Новикбож проверяющие — три девицы на шпильках во-от такенных, прошли по главной улице и говорят: «В селе нефти нет!» Конечно, нет! А на болоте журавли и цапли сдохли.
Строго говоря, нефти сейчас здесь и правда нет. Была 3 года назад: по весне коровы пришли с водопоя по колено в «черном золоте». Нефть плыла по реке пятнами. Источником разлива оказалось предприятие «Русвьетпетро» — и то был единственный случай, когда разлив нефти повлек уголовное дело, и оно дошло до суда. Виновники, правда, отделались штрафом.
Кроме «Русвьетпетро» и ЛУКОЙЛа в районе нефтянкой занимаются еще «Енисей» и «Роснефть». И когда нефть идет по реке Колва, в 18 км от Усинска, источник установить трудно. А идет она каждую весну, так что заградительные боны на реке сделали стационарными.
— Источник разлива необходимо установить в первый день — в противном случае это почти невозможно, — объясняет Иван Иванов, активист Комитета спасения Печоры.
Комитет существует с 1989 года и состоит из обычных жителей республики. Занимается не только вопросами нефтяного загрязнения. Но так случилось, что нефтяной вопрос сейчас самый острый. Что охотно подтверждают и менеджеры ЛУКОЙЛа: трубопроводы, паутиной покрывающие Коми, еще советские. А срок службы трубы — 20 лет максимум. Коммуникации устарели катастрофически.
Достаточно отъехать от города на несколько километров, чтобы увидеть наглядно, что значит — «устарели». Нефть течет здесь всюду, сочится из заглушек скважин, стоит в болотцах, лежит в ручьях и канавах. В местах старых разливов землю покрывает черный слой, напоминающий битум, — кажется, будто эти леса асфальтируют.
В основном разливы небольшие. Однако Сергей Макаров, замдиректора «ЛУКОЙЛ-Коми», уверяет: любой разлив фиксируется, о нем докладывается в надзорные органы.
— По закону нам дается 4 часа на локализацию разлива на воде и 6 — на земле, — объясняет он. — И претензий по поводу нарушений этих сроков нам ни разу не предъявляли.
По версии Макарова, в этом году на трубопроводах «ЛУКОЙЛ-Коми» было всего 6 разливов. Как и в прошлом.
Правда, лишь за один день мы с экологами видели девять. Сообщения о каждом из них с указанием координат экологи направили республиканскому министру природных ресурсов Роману Полшведкину.
Василий Яблоков, эксперт Гринписа, услышав Макарова, не выдерживает:
— Вы говорите о шести точках? В Западной Сибири — для сравнения — признают до 600 разливов в год! Вы обязаны в 24 часа сообщить о разливе в надзорные органы, иначе — сокрытие, а это административное правонарушение. Мы наблюдали нефть в открытом виде на лицензионном участке «ЛУКОЙЛ-Коми», а это еще и пожароопасная ситуация… Мы вам координаты 205 точек разливов два года назад передавали!
Менеджер возражает. Говорит, из 205 «точек Гринписа» 67 в реальности не обнаружили. Василий спорит. Впрочем, даже если это и так, остальные-то полторы сотни никак не вяжутся с идеальной картиной, на которой разливы исчисляются самое большее — десятком.
Сергей Макаров поясняет: усинские активы приняты компанией в 1999 г. В том числе земли, пораженные последствиями чудовищного разлива 1994 года, когда нефть в реке черпали ведрами. За 15 лет удалось рекультивировать более 12 тысяч га. Полностью ликвидировать накопленный ущерб планируют к 2018 году.
Правда, рекультивация проходит порой странно. Под Усинском есть участок леса, где два года назад нефть стояла на метр от земли. Недавно республиканская комиссия приняла эту территорию как полностью восстановленную. Но в ручье, стоит опустить ветку, поднимаются нефть и пластовые воды, на берегах радужные пятна, на земле битум. А со стволов деревьев почему-то осыпается белая краска. Яблоков поясняет: накануне приезда комиссии бригаде таджиков поручили за ночь покрасить черные после разлива стволы берез белой краской — чтобы понаряднее было издалека. Гастарбайтеры от усердия или незнания языка побелили все — включая сосны.
В другом месте котлован, огороженный отсыпкой из песка, полон нефти. Из земли торчит уродливая труба: очевидно, рядом проложили новый трубопровод взамен прохудившегося, а разлив, локализовав, убирать просто не стали. Никаких следов недавних работ мы не нашли.
Еще дальше нефтяную яму, которую год назад лишь наполовину вычерпали волонтеры, мы нашли просто засыпанной песком — поверх. Значит, через некоторое время нефть вновь выйдет на поверхность, как 10 метрами дальше.
«У нас власти нет»
Спрашиваю Сергея Макарова: каковы годовые потери «ЛУКОЙЛ-Коми» от разливов? Он затрудняется с ответом. Как и на вопрос, сколько из 7 тысяч километров лукойловских труб сейчас нуждается в замене.
Зато говорит: на экологические нужды в этом году предприятие пустит 20 миллиардов — рекордную сумму. Поменяют около 400 км труб, причем если раньше лепили заплатки, то сейчас менять будут целыми участками по 10 км.
— ЛУКОЙЛ, как никто, заинтересован в том, чтобы разливов было меньше, — убеждает Макаров.
А Иван Иванов вспоминает грандиозный разлив на реке Ярега, случившийся в апреле. Там добыча ведется шахтным способом. По первоначальной версии природоохранной прокуратуры, источником загрязнения стали старые — 30-х годов — разведочные скважины. Экоактивисты считают, что подмыло отстойники вокруг терриконов «дочки» ЛУКОЙЛа — «Яреганефти». Водоканал сообщал о превышении ПДК нефтепродуктов в 176 раз в реке Ухта и в 320 — в Ижме. В июне приехала инспекция, привезли и местных журналистов — подснять картинку якобы очищенной реки. Незадача: оператор, ступив на песчаный берег, по колено провалился в нефть. Ее тут тоже песочком присыпали…
— Уголовное дело по факту разлива было возбуждено только спустя два с половиной месяца, в нем фигурирует цифра 40 тонн. Но, по нашим подсчетам, было в 10 раз больше — исходя из площади загрязнения и концентрации нефти, — говорит Иван Иванов.
Сергей Макаров выразительно напоминает, что ЛУКОЙЛ — важный донор для района. Рассказывает о социальной инвестпрограмме, о соглашениях с властями. Де-факто это цена, которую бизнес вынужден платить за недропользование. Но жители вовсе не считают ее достаточной.
Против присутствия нефтяных компаний в регионе не выступает никто. Требуют лишь игры по правилам.
— Кто же против ЛУКОЙЛа? Это рабочие места! Мы не против нефти, мы от нее зависим! — восклицает Дьячкова. — Мы хотим, чтобы закон соблюдали.
Мы стоим на берегу, у подножия которого соединяются устья Печоры и Усы. Екатерина — коми и по отцу, и по матери, рассказывает о тундре, о том, как трубопроводы перекрыли пути миграции оленей. Вспоминает, какая тут раньше специфическая болезнь встречалась — «печорский семужий зуд». Когда здешней жирной семги переедали, начиналась аллергия. Сейчас аллергию вызывают совсем иные причины.
— Когда мы митинг планировали, в администрации отговаривали: дескать, всех, кто придет, фотографируют, потом будут проблемы, — откровенничает Екатерина. — Ну а чего нам бояться? У нас тут власти нет. Мы — сами за себя.
