6 июля в сквере у станции метро «Парк культуры» состоялся митинг, на котором требования депутатов были озвучены. Их письмо, размещенное в Сети в качестве петиции, по состоянию на начало месяца подписали более 12 тысяч человек. Причиной стала в том числе и «неконструктивистская» позиция чиновника относительно советской архитектуры 1920—1930-х. Хуснуллин неоднократно делал заявления о том, что памятники «так называемого» русского конструктивизма недостойны сохранения, более того, большинство из них можно, не раздумывая, снести, оставив лишь пару объектов как пример неудачного строительства. Значительная часть построек, по его мнению, «не представляет ценности».
Попробуем представить, что ответственный работник Министерства культуры публично сообщает: «Многие зрители не понимают красоты «Черного квадрата». И хотя «мы» за русский авангард, но по-хорошему нужно все это уничтожить, оставив две-три картины Малевича в научение потомкам — чтобы знали, как не нужно рисовать». Нет, я, конечно, понимаю, что нынче все может случиться, но все же публично излагать свой взгляд на живопись в духе Никиты Сергеевича чиновники пока стесняются. Другое дело архитектура.
Тут можно запросто заявить: конструктивистские дома надо сносить, оставив парочку как памятники тому, чего нельзя строить.
Такое становится возможным, когда архитектура и в массовом, и во властном сознании не присутствует как культурная ценность со всей присущей ей сложностью. Современный театр, музыка, живопись воспринимаются как нематериальная, часто (или почти всегда) непонятная, но важная часть мироустройства; в подкорке среднего россиянина эта область зафиксирована как территория темных смыслов и их толкователей. Россиянин может доказывать, что Малевич — шарлатан, Ротко — мазила, а увидев портрет Люсьена Фрейда, однозначно предпочесть Шилова, но в глубине души каждый такой критик признает всякую художественность областью специального знания. Этот негласный консенсус признания права на существование чего-то, не отвечающего личному вкусу и понятию пользы, позволяет сохраняться многообразию художественных практик даже в условиях властной идеолого-эстетической монополии.
А архитектуру этот защитный зонтик «культуры» не накрывает. Оставаясь главным свидетельством и вещественным доказательством существования цивилизаций, иные сведения о которых давно утрачены или недоступны простому человеку в силу своей герметичности, архитектура воспринимается как нечто сугубо прагматическое, исчисляемое крепостью конструкций и удобством сиюминутного пользования. Не стоит думать, что это относится только к наследию авангарда. Баженовские руины отстраиваются бестрепетной рукой крепкого хозяйственника; от Архангельского отторгается неотторжимый ландшафт — как нечто избыточное и бесполезное. Восстановление дореволюционного наследия часто ведет к его уничтожению, подлинная история и память подменяются симулякрами. И все же даже на таком фоне участь конструктивизма трагична. Тут не действуют никакие табу, не присутствует никакая «россиякоторуюмыпотеряли». Конструктивисты рациональны, их художественный опыт идет через познание, образование, осмысление, различение оттенков серого. Чтобы оценить красоту мысли, нужно иметь привычку думать. Мы en masse к этому совершенно не приспособлены, наши органы чувств не задеваются изощренностью абстрактных понятий.
Значит ли это, что культурное наследие конструктивизма лежит вне эмоционального восприятия и постижения? Вовсе нет, только это постижение требует определенных усилий — иными словами, воспитания. Социальный эксперимент в архитектуре шел одновременно и неразрывно с экспериментом художественным, этика получала свое полное и адекватное эстетическое воплощение в форме. Не случайно первая книга о русском авангарде Селима Хан-Магомедова посвящена проблемам формообразования; в центре архитектурного обучения оказываются пропедевтические дисциплины, такие как «Объем», «Цвет», «Пространство», «Графика». Это те категории, которыми мыслили архитекторы-конструктивисты 20-х годов и в поле которых рождались новые взаимоотношения массы, динамики, цвета. Здания конструктивизма — физическое наследие этой огромной культурной работы. Выверенные соотношения элементов и целого, точные композиции присутствуют практически во всех сохранившихся постройках конструктивизма, в том числе и «рядовых». Их уничтожение влечет утрату ценнейшего — не только отечественного — культурного пласта. Реакция начальника московского строительного комплекса свидетельствует о том, что мы пока лишь способны к непосредственному восприятию красивости (конструктивизм некрасивый — серые коробки), с одной стороны, и компенсирующему отсутствие интеллектуальной силы бытовому прагматизму (конструктивистские здания построены из плохих материалов и разваливаются) — с другой.
С момента официального удаления архитектуры из сферы культуры, зафиксированного 4 ноября 1955 года известным постановлением ЦК КПСС и Совета министров СССР «Об устранении излишеств», она передана в подчинение строительному комплексу и измеряется в квадратных метрах. Суверенный капитализм мало что изменил в этом отношении, разве что перевел метры в область частного денежного интереса. В такой ситуации кажется вполне естественным свежий кунштюк Мосимущества — продажа нежилых помещений в Доме Наркомфина. Продается противосмысленное, нарушающее логику и принципы модернистского проекта самодеятельно застроенное подколоннадное пространство. Предполагается, что найдется инвестор, способный эти квадратные метры монетизировать. О том, чтобы их снести, возвратив Дому Наркомфина первоначальную чистоту, речи не идет. Самое печальное, что даже поклонники конструктивизма не видят изъянов в этом действе. Они уповают на инвестора как спасителя дома. Между тем инвестирование — это вложение денег с их последующим возвратом с прибылью.
Но уникальное здание Наркомфина не дойная корова, а селекционная.
Его ценность в совершенном математическом устройстве, в воспроизведении, репродуцировании смыслов, инициировании этими смыслами множества художественных явлений, начиная от прозы и кончая балетом.
Дом разваливается? Да, идеи конструктивистов воплощались в бедное время. Сейчас мы вооружены новыми технологиями, способными поддержать немощное и бренное авангардное тело. Дом Наркомфина требует не инвестора, а донора. И у городского бюджета должны находиться деньги на содержание памятника, вошедшего в мировые архитектурные энциклопедии. На плитку же находятся.
Елена Гонсалес, архитектурный критик, — специально для «Новой»
