Париж

— Эх, ты! А мы тебя маленького в Париж возили, на наши первые деньги! — сказала Мария Николаевна. — Могли бы с бабушкой оставить.

— В Париж? — растерялся Сережа. — Не помню… — И тут же снова вскинулся: — А при чем тут Париж?

Мария Николаевна чуть не заплакала и посмотрела на мужа. Михаил Павлович покашлял, поглядел в окно и сказал: «Да, брат, не ожидали…»

А они правда возили сына в Париж. Ему тогда семь лет было — как раз летом перед школой. Они только начали выправляться после жуткого безденежья, только-только чуточку разбогатели, причем оба: Михаил Павлович стал удачно торговать итальянским текстилем, а Марию Николаевну сестра подруги взяла советницей директора Московского товарищеского банка; потом все прикрылось, но не в том дело.

А дело в том, что они с мужем все делали для сына. Особенно когда стало полегче с деньгами. Книжки-игрушки, секция-бассейн, английский с учительницей на дом, частную школу присмотрели. И вот когда собрались, наконец, исполнить свою мечту — они еще на третьем курсе, еще когда не поженились, загадывали — вдвоем в Париж! — Сережка заныл. Бегал вокруг, дергал за рубашку: «Хочу в Париш-ш‑ш…» И они решили: а что? Надо быть современными людьми! Махнем втроем в Париж! Хоть сын еще совсем маленький, но пусть привыкает. Зато потом будет, этак небрежно, девчонкам: «Да я еще в детстве по Парижу гулял!» А девчонки будут млеть от восторга.

Конечно, никакого Парижа они не увидели. Никаких вечерних кафе, ночных прогулок, никакой любви в номере под крышей, где из узкого оконца виден кусочек узорчатой стены соседней церкви… Потому что на диване спит, вздыхая во сне, семилетний мальчик. Деньги были, и они сняли еще один номер, попробовали уйти туда на ночь, но сын поднял такой вой — перед французами стыдно. И никакого промедления с завтраком! Сережка просыпался в половине седьмого, чтобы первым ворваться в буфет. А на улице начиналось: «Пойдем туда!» — ладно, пойдем. «Нет, вон туда!» — хорошо, давай туда. «Хочу пить, хочу конфету, булочку, игрушку, книжку, посидеть на лавочке, покататься на кораблике…» Хочу пить — по всем правилам: во время завтрака не уговоришь допить чашку чаю. Но только вышли из гостиницы, прошли сто метров: «Хочу пить!» И беги, папочка, в киоск, покупай бутылочку пепси за три евро. Насчет пописать — то же самое. В номере перед выходом: «Сыночка, пописай на дорожку, ты же с утра не писал». «Не хочу!» — «Ну, попробуй». — «Не хочу-у‑у!!!» — «Ведь захочешь на прогулке». — «Мамочка, я честное-честное-пречестное слово не захочу!» Ну и конечно, только сели в автобус, тут же драматическим шепотом: «Мамочка! Я очень хочу писать!» И беги, мамочка, ищи туалет или «Макдоналдс». Страшное дело. Но все равно приятно: сына в Париж свозили. Мальчишка увидел Эйфелеву башню, Нотр-Дам и хрустальную пирамиду Лувра. Гордились.

Но дело не в том.

А в том дело, что Сережа сначала долго выбирал, на кого учиться. Выбрал мединститут. «Врач никогда не пропадет, — говорил Сережа. — Даже на зоне доктор — в законе!» Хорошо, согласились. Нанимали репетиторов, искали ходы-выходы.

Поступил. Учился вроде неплохо.

А с третьего курса решил уходить. Куда, зачем, почему? «Поездить по миру, постараться понять себя…» Тьфу! «Может быть, стану художником, может быть, буддийским монахом». Издеваешься? «Это моя жизнь, вы понимаете, моя собственная, и она у меня одна!» У нас она тоже одна, и мы ее всю без остатка на тебя положили! «Спасибо, но я вас не просил ее на меня класть». А репетиторов в мединститут просил? «Каждый человек имеет право на ошибку!» Зачем ты два с половиной года зря мучился, сдал пять сессий, уже пять сессий, дурак! Биохимию! Анатомию! «Ну почему зря? Вдруг я в самом деле в старости стану буддийским монахом-врачевателем? Ничего на свете не делается зря…» Нет, он правда над нами издевается! Неблагодарный. Мы всё только для него. С семи лет по заграницам катали. А он даже не помнит.

— Помню! — вдруг сказал Сережа. — Париж помню. Жарко было. Вы меня всюду за собой таскали, а я ужасно уставал и пить хотел.