— Первоначально повестка собора предполагала принятие документа, призванного регламентировать способы дарования автокефалии. Этот вопрос напрямую касался украинской проблемы, почему он был снят?

— Вопрос об автокефалии затрагивает не только Русскую, но и другие церкви. Он предполагает изменение status quo, всей конфигурации нынешних межправославных отношений — в связи с тем, что непризнанными остаются автокефальные церкви в Черногории, Македонии, лишь частично признана Православная церковь в Америке. Да, украинский вопрос находится в этом же ряду. Поэтому вопрос об автокефалии было принято на соборе не затрагивать — чтобы предохранить соборный процесс от коллапса.

— И тем не менее коллапс случился.

— В самом начале подготовки Всеправославного собора, в 1961 году, список тем для обсуждения насчитывал более 120 пунктов. Затем постепенно это количество уменьшалось, пока не достигло нынешних нескольких документов. Два из них: об отношении Православной церкви с остальным христианским миром и о Таинстве брака и препятствиях к нему — вызвали острую критику и даже стали предлогом для Русской, Грузинской и Болгарской церквей отказаться от участия в соборе.

— Почему разногласия относительно документов вспыхнули только накануне начала работы собора, если все они готовились годами?

— Да, все они готовились в течение нескольких десятилетий целыми командами церковных бюрократов. По правилам каждый черновик, написанный этими группами, должен был внимательно изучаться и обсуждаться на синодах церквей. Однако в действительности никто этого не делал. То есть церковные структуры вели себя как нерадивые студенты, которые берут в руки учебник в ночь перед сессией. Многие из них начали читать эти документы уже даже после того, как формально их одобрили. Поэтому их негативная реакция началась, когда исправить уже что-либо сложно.

— Многие в демарше церквей, отказавшихся приехать на Крит, увидели «руку Москвы». Насколько вы согласны с такой трактовкой?

— Мне кажется, не надо искать простых ответов там, где на решения церквей оказывал влияние комплекс факторов. Были и внешние, и внутренние факторы. Для каждой церкви, которая приняла решение не ехать, они были свои. Вообще соборность некоторыми церквями была воспринята как некая валюта для того, чтобы выторговывать у других церквей что-то для себя. По сути, речь шла о шантаже: дескать, если вы нам не дадите чего-то, что мы просим, мы не приедем. И вот некоторые не получили просимого и не приехали. Например, у Антиохийской церкви возник спор с Иерусалимской по поводу того, кто должен быть главным в маленькой общине в Катаре, где власти едва-едва разрешили православным иметь свое молитвенное помещение. И вот Антиохия поставила ультиматум: пока Иерусалим не уберется из Катара, мы с их патриархом даже встречаться не хотим. Поскольку Иерусалим не поддался этому шантажу, антиохийцы и не приехали на собор.

Я считаю, что каждая церковь, не принявшая в нем участие, больше потеряла, чем приобрела. В результате развернувшегося конфликта вообще никто не выиграл — ни церкви, принявшие участие, ни отказавшиеся.

— Оказался ли для греков такой поворот событий неожиданностью?

— По крайней мере, та реакция, которую я наблюдал, — это недоумение и даже раздражение. Недоумение касалось того, что стороны не могут решать проблемы, потому что просто отказываются приезжать для их обсуждения. А раздражение — оттого, что не приехавшие церкви не уважают свои собственные подписи, поставленные ранее. По моему мнению, греки до последнего надеялись, что все же победят здравый смысл и чувство ответственности, и приедут все.

— Ряд пророссийских иерархов на Украине также заняли непримиримую позицию относительно собора. Они высказались резко против участия, причем этими противниками собора выступили люди крайне правых и достаточно консервативных взглядов. Почему?

— Думаю, что отчасти такое отношение к собору кроется в весьма специфических представлениях о церкви у некоторых из них. Митрополит одесский Агафангел, например, неоднократно заявлял, что даже законная автокефалия Украинской церкви будет «безблагодатной», потому что ее отход от Русской церкви автоматически означает отпадение от Церкви Вселенской.

То есть он отождествляет всю полноту Церкви Христовой с одной лишь ее юрисдикцией (Московским патриархатом. — Ред.), что на самом деле является экклезиологической ересью. Поэтому неудивительно, что он отказался ехать на собор, который эту полноту представляет, — еще до отказа Русской церкви принимать участие в этом мероприятии.

Если говорить в более общих категориях, то консервативные критики собора, по сути, выражают недоверие церкви, ее способности находить мудрые решения в наше время. Они верят в церковь прошлого, но не в церковь настоящего.

— Но почему их голос оказался решающим?

— Честно говоря, меня очень пугает, когда под политические разногласия между церквями начинают подводить «богословскую базу». Я имею в виду идеологизацию церкви, когда политический консерватизм объявляется «новым православием», а политический либерализм осуждается как «новая ересь».

При этом церковный деятель может исповедовать очевидную ересь, как в приведенном случае одесского митрополита, но он все равно считается «ортодоксальным», потому что консервативен. Собственно, и неприятие собора происходит на основании именно этих критериев, которые на самом деле чужды православной традиции.

С другой стороны, четверть века назад группа американских ученых проводила изучение религиозного фундаментализма и пришла к выводу, что он есть в каждой религии — как аппендикс в организме. Поэтому его не нужно бояться. Достаточно только знать, что он есть, и двигаться дальше. И в Русской церкви фундаменталистов не больше, чем у католиков или, например, в индуизме. Да, они очень громкие и устраивают яркие демарши. Но большинство нормальных верующих не должно их слушаться. И это очень жаль, что некоторые церкви оказались оглушены их криком и не приехали на собор.

— Насколько вообще в Украинской церкви сейчас, после смерти ее предыдущего главы, владыки Владимира (Сабодана), баланс сил сместился вправо, в сторону того самого «политправославия», фундаментализма?

— Сейчас в Украинской православной церкви Московского патриархата происходит расслоение несколько иного характера. Это уже не разделение на условную «проукраинскую» и «руссмировскую» партии в епископате, но возрастающая дистанция между епископатом, духовенством и народом. Главный камень преткновения — это, конечно, российская агрессия против Украины. Большая часть мирян УПЦ ее категорически осуждает. Значительная часть епископата — игнорирует. А духовенство разрывается между теми и другими.

Именно это расслоение между церковными стратами внутри УПЦ больше всего ее дестабилизирует. Ну а что касается тенденций, характерных для УПЦ в целом, то я бы охарактеризовал их как размывание субъектности и полная утрата ориентации этой церковной структуры в общественно-политическом пространстве Украины.

— Каковы будут последствия ситуации, сложившейся вокруг собора, для мирового православия?

— То, что собор удался не полностью и, по сути, потерпел фиаско весь процесс подготовки к нему, продолжавшийся более полувека, — это должно заставить православных во всем мире задуматься: насколько мы готовы жертвовать ради православного единства нашими частными интересами? Я сравниваю собор с таким большим рентгеновским аппаратом, который выявляет болезни внутри тела Церкви, которые обычно не видны. Проблемы нашей церковной жизни оказались более серьезными, чем даже конфликты между Москвой и Константинополем или Иерусалимом и Антиохией.