Каждый раз, когда очередной берсерк палит по незнакомым людям, мы, не успев оплакать жертв, взыскуем объяснений. Нам надо знать — почему? Нам нужно понять мотивы преступника, хотя каковы бы они ни были, родным погибших от этого легче не станет. Зато легче станет нам.

Мы хотим жить в умопостигаемом мире, доступном если не логическому, то хотя бы эмоциональному анализу. Разрыв каузальной связи травмирует всех: если у следствия нет причины, то не стоит по утрам вылезать из кровати. Зато нащупав закономерность, мы рассчитываем предотвратить следующую трагедию: кто предупрежден, тот вооружен.

Но вооруженными обычно оказываются те, кто стреляет, а не те — в кого. Беда в том, что как бы искусно ни были выстроены поведенческие модели, они базируются на общих предпосылках, а человек — штучен и неповторим. Он не поддается вычислению, ибо каждая личность, включая мерзавцев, не проще, а сложнее «бинома Ньютона». И с этим ничего не поделаешь. Жизнь нам дается без гарантий и объяснений. Она абсурдна, как драма Беккета. Нас впустили в этот мир, не снабдив инструкциями по технике безопасности. Вот мы и живем без гарантии.

— Широк русский человек, — со страхом, но и не без гордости говорил Достоевский, но ведь и любой другой не лучше, а сузить ни у кого не получается, да и согласимся ли мы на это?

Не справившись с теодицией, демагоги вроде Трампа маскируют беспомощность общим, на этот раз — мусульманским знаменателем. Убийца из Орландо носил исламское имя, ходил в мечеть и клялся в любви к террористам. Но помимо этого он не носил положенной фанатикам бороды, обожал танцевать, бил жену и посещал тот самый гомосексуальный клуб, где он никому не нравился. Может, потому и бил жену, что никому не нравился. Мы никогда не узнаем всей правды, потому что он сам ее не знал. С чего это мы решили, что человек способен разобраться в собственной душе лучше, чем в чужой?

Впрочем, это тоже не поможет. Потому что если бы Трамп и правда «отменил ислам», во что верят самые дремучие его поклонники, то стрельба в Америке не прекратилась бы. Никакой мусульманский экстремизм не объяснит поступок 24-летнего Джеймса Холмса, который вырос на тенистой улице зажиточного района Сан-Диего, считался в школе симпатичным и застенчивым «ботаником», играл в настоящий (а не американский) футбол, получил стипендию в колледже, изучал там трудную нейробиологию, лучшим закончил курс, получил другую стипендию — в аспирантуру, писал диссертацию, купил оружие, заминировал свою квартиру, пошел в кино, убил 12 человек и никому не объяснил причину своего зверского преступления.

Но если вопрос «почему» никуда не ведет, то «как» не оставляет сомнений. Массовые расстрелы стали возможны потому, что Америка вооружает убийц идеальным для их целей оружием. Именно — Америка, а не только фабриканты оружия и их продавцы. Именно та значительная часть страны, которая не мешает продавать стволы даже тем, кому запрещают летать на самолете из-за подозрений в склонности к терроризму. Одним из них, кстати, был Омар из Орландо.

Сам я стрелял только из рогатки, поэтому ничего не понимаю в оружии. Но у меня есть школьный товарищ, который обзавелся скорострельным ружьем. В его свободолюбивом штате — это раз плюнуть.

— Проверка документов, — объяснил он, — занимает 10 минут, вменяемость исчерпывается трезвостью покупателя и определяется продавцом на глаз, цена зависит от качества — румынское оружие стоит 300 долларов, американское — 700.

— И что с ним дальше делать?

— Это уже второй вопрос, — увернулся он.

И я так и не нашел никого, кто мог бы ответить, зачем нормальному человеку, не мечтающему перебить как можно больше детей, женщин, гомосексуалистов и неверных, ружье, способное выпускать по пуле в секунду. Тут кончается логика, и начинается психология, политика, история и мифология.

По-американски «человек с ружьем» — пионер и рыцарь, который отстаивает права личности у бездушной природы и несправедливого общества. Оружие уравнивает шансы во встрече со злом, защищает добро и позволяет владельцу уважать себя — на размер калибра.

Центральный аргумент защитников оружия — знаменитая и одиозная Вторая поправка к Конституции, гарантирующая американцам право на оружие. Принятая на заре истории, когда в ходу были заряжавшиеся с дула мушкеты, она защищала молодую республику от узурпаторов. Гений Америки, однако, в том, что уже третий век хозяева Белого дома сменяют друг друга согласно тому конституционному порядку, охранять который, собственно, и взялась Вторая поправка.

— Но сегодня, — говорят либералы вроде меня, — когда Америке не угрожают диктаторы и индейцы, она — такой же анахронизм, как напудренные парики отцов-основателей.

Более того, из купленного для защиты от бандитов оружия гораздо удобнее стрелять в мужа, жену или тещу уже потому, что они ближе.

— Попасть в злодея, — говорят полицейские, — даже нам трудно, любителю за это не стоит браться.

Поэтому, как объявляет бесспорная, многократно проверенная статистика, шансы погибнуть от собственной пули гораздо выше у тех, кто живет с оружием, чем у тех, кто без него обходится. Первыми жертвами убийств, а особенно — самоубийств, становятся члены семьи и сами владельцы оружия.

Несмотря на то, что все это хорошо известно, вопреки усилиям безоружной Америки переубедить вооруженную, ни один политик, а паче всего кандидат в президенты, включая, разумеется, Хиллари, не смеет покуситься на арсенал американцев, который сегодня насчитывает 270 миллионов стволов.

Почему? С посторонней — моей — точки зрения, оружие надо толковать как коллективный фетиш, который возбуждает и удовлетворяет темные, не проясненные разумом подсознательные комплексы и тайные страхи. Как всякий фетиш, оружие подменяет истинный объект страсти. Фанатики ствола переносят на него свои усмиренные цивилизацией фантазии: мощь и власть, сила и насилие.

Но боюсь, что выходцу из тоталитарной страны, где право на насилие давно и прочно узурпировала власть, никогда не понять иррациональную прочность уз, связывающих американца с его оружием. Лишь однажды мне почудилось, что истина приоткрылась, и я не могу ею не поделиться.

Дело было в северном штате Нью-Гэмпшир, в гостях у поэта и профессора элитарного Дартмутского колледжа Льва Лосева. Перестройка уже началась, но и холодная война еще не кончилась. Об этом свидетельствовал идиотский сериал «AmeriKa», который мы смотрели после обеда. Многозначительная ошибка в заголовке объяснялась сюжетом: СССР напал и захватил Америку. Глядя, как советские оккупанты в гэдээровской форме измываются над американцами, мы потешались над убогой выдумкой сценаристов. Громче всех хохотал другой гость — пожилой и заслуженный профессор юриспруденции. Он считал ситуацию в фильме настолько неправдоподобной, что даже мне стало обидно.

— Что же вы находите дикого в том, — спросил я, — что империя зла захватила империю добра? В Голливуде такое все время происходит.

— Вы не понимаете, — посерьезнел он, — нас нельзя захватить, ибо у каждого американца есть ружье.

— И у вас? — поразился я, ибо привык считать всех профессоров либералами и пацифистами.

— Разумеется! — воскликнул он. — Оружие — гарантия свободы, и пока оно в наших руках, мы всегда будем самой свободной нацией в мире.

Нельзя сказать, что я ему поверил. Еще труднее признать, что я с ним согласился. Я уверен в том, что чем больше стволов, тем опаснее жить в Америке. Как и раньше, я думаю, что есть в мире похожие страны вроде Канады и Австралии, где отучились от противоестественной страсти к оружию.

Но каждый раз, когда приходит пора президентских выборов, я вспоминаю того дартмутского профессора и понимаю, что никто не осмелится отобрать у Америки ее основополагающий миф: дерево свободы поливают кровью.

К несчастью — чужой и невинной.

Нью-Йорк