«Не слышать военного жаргона, не оглядываться на время и кошелек». Дневник жительницы Луганска, ноябрь — декабрь 2015

«Жизнь все расставит по своим местам, только когда это будет?»

В моем городе бензиновая лихорадка. Есть суши, таблетки для посудомоечных машин, самогон, хурма и свежая рыба. Но нет бензина. Для особо непонятливых листочки со словами «Бензина нет», распечатанные на принтере, вывешивают прямо на электронные табло, где когда-то светилась цена. Когда живешь с кем-то долго, меняешься вместе с ним, и перемены заметить уже сложно. Поэтому о городе реалистично (читай: вульгарно, жестко и обидно) пишут все те, кто его покинул, не приняв перемен, сделавших областной центр «столицей республики». Я против категоричных суждений, против обидных фраз и ярлыков. Мудрая жизнь все расставит по своим местам, хотя когда это будет? А пока ноябрь, дождь и бензиновая лихорадка. Я думаю, что обычная жизнь обычного человека соткана, как лоскутное одеяло, из самых разных желаний. Простых и незатейливых, но, исполняя их, мы становимся чуть счастливее. Я хочу в кино. Хочу посмотреть хороший фильм на большом экране, но мои попутчики по прежней жизни смотрят фильмы в кинотеатрах других городов, обзаводясь новыми друзьями. Я хочу пригласить свою семью в кафе. Хочу вкусной еды и обычных людей вокруг, чтобы не видеть «пиксельной» формы, военного жаргона и оглядки на время и кошелек. Я хочу новую сумку, но зачем мне новая сумка в моей старой жизни с массой не исполненных желаний, сожалений, переживаний. В конце концов, моя старая сумка дорога мне как раритет из прошлой жизни, в которой кроме моих нехитрых пожитков хранятся хорошие воспоминания, как монеты, завалившиеся в дырочку за подкладку. Иногда хочется позвонить моим прежним начальникам, чтобы прикоснуться к той, старой жизни, в которой было столько всего: хлопоты, треволнения, задания, грамоты, спешка, боязнь что-то пропустить и куда-то опоздать. Но я не звоню никому. Не нахожу повода звонить просто так. Мне никто не станет жаловаться на жизнь, а мои собственные сетования будут звучать как просьбы о помощи. На День учителя позвонила все-таки своей бывшей начальнице, хотя она к школе не имеет никакого отношения. Мне хотелось сказать ей, что она многому меня научила, и мне так жаль, что мы не пошли вместе по этому пути еще дальше. Я говорила ей обо всем, что обычно не принято говорить руководителю, чтобы не прослыть подхалимом. И она мне говорила то, чего никогда не говорила, когда мы работали вместе. Наверное, нужны разлуки, чтобы ощущать сладость встреч. Нужны болезни, чтобы заново возрождаться к жизни с новыми силами. Нужно падать лицом в грязь, чтобы научиться смеяться над собой вместе с другими. А еще я хочу духи. У меня уже сто лет не было духов — настоящих дорогих духов, а не шарикового дезодоранта. Я хочу открывать свой платяной шкаф и ощущать запах хорошей жизни и расточительства. Не хочу думать о фарше, с которым опять промахнулась, о том, что наше крыльцо все-таки течет. Согласитесь, что, когда от тебя пахнет хорошими духами, а в руках новая сумка, жизнь кажется не такой безнадежной.

«Прошлого осталось мало»

Сегодня шла по центральной улице Луганска, где телецентр и на которой обычно проводили телевизионные опросы. Хорошая, красивая улица, широкая и светлая. Раньше мои маршруты нечасто проходили по улице Демехина с ее элитными бутиками, а сегодня я почему-то почувствовала себя здесь уверенно. Раньше по этой улице дефилировали модники к лучшему городскому ресторану «Сильвер», подъезжали иномарки, и из них выходили красотки под руку с франтоватыми кавалерами. Банки на ней чередовались с салонами ультрамодной одежды — вечный праздник роскоши. Сейчас банков нет, а так называемые коммерческие центры совершенно не заботятся об антураже и внешней привлекательности. Самая козырная реклама нынче — это распечатки на принтере с обязательным указанием: «1000 грн = 2501 руб.». Со вчерашнего дня курс снова упал. Но даже это не портит мне настроение. Я вообще замечаю, что сейчас портят настроение самые странные вещи, никак не связанные с внешними потрясениями. Прочла, что одно из последствий стресса — выпадение волос. Пока моей шевелюре ничего не угрожает, ведь стресс стал долгоиграющим явлением. А моя подруга совсем не может спать. Пьет все, что можно, от бессонницы — и никакого толку. Иногда она не спит вместе с мужем, и тогда антидепрессантом становится секс. «Но я же не могу этим заниматься все время», — рассуждает подруга. Тем более что и «это» не помогает, и они с мужем идут на кухню пить таблетки вместе. Да, улица Демехина. Я поймала себя на том, что понимаю людей в форме: сейчас их время. Им по карману любое кафе и рестораны, и, согласна, они заработали право на это. Но бутики закрыты, разбитые витрины кое-как залатаны жестью или фанерой. В одной витрине было полно осенних листьев, я не могла понять, как они туда попали. А среди листьев стояли забытые босоножки и красивый ботинок — все из прошлой жизни. Разбитые еще прошлым летом фасады и балконы кое-как задрапированы пленкой и скотчем. Вид хуже некуда. Но когда приглядишься, уже не коробит — ко всему можно привыкнуть. По крайней мере, стресса от того, что выглядишь хуже кого-то, уже давно не испытываешь. Война уравняла всех. На улице Советской традиционно просят милостыню. Прилично одетый мужчина с костылем и унылая женщина, сидящая на сумке прямо в луже под проливным дождем. И кажется, ей совершенно все равно, что монеток перед ней совсем нет, а плащ вымок до нитки. Если я облысею, то смогу экономить на шампуне, но сидеть прямо в луже вряд ли решусь. Ей, очевидно, гораздо хуже, чем мне.

«Мой Луганск — это я»

Календарный декабрь климатически был похож на середину марта. Сегодняшний день был умыт солнцем. Работники коммунальных служб, вооруженные лопатами и граблями, убирали листву и мусор на обочинах. От этого было как-то празднично на душе. Я живу в Луганске всю свою жизнь и никуда не уезжала прошлым летом, поэтому все перемены в моем городе пропускаю через себя и становлюсь одним целым со своим городом. Мой Луганск — это стук трамваев, которые не ходят сейчас. Это старая, строгая и невероятно красивая часть Луганска, о которой я могу рассказывать часами. Это торжественность здания Филармонии (да-да, работает!), это такие милые и знакомые музеи города — его гордость. Странное дело, я не считала никогда, что уж очень люблю Луганск, но, пережив с ним то страшное лето 14‑го года, почувствовала себя его частью. Мы с Луганском одной крови, дышим с ним одним воздухом: он — израненный и молчаливый, и я — удивленная и потерянная. Я болезненно обижаюсь, когда пишут плохо о моем городе-труженике. Сколько было заводов и фабрик в Луганске перед войной! Наши ярмарки в День города вызывали искреннее восхищение тем, что умеют делать наши мастера и умельцы. Мы могли не быть патриотами Луганска, но всегда предпочитали покупать продукцию луганских торговых марок за ее качество: двери и окна, костюмы и белье. Сегодня я горжусь прошлым Луганска, страдаю за его настоящее и очень беспокоюсь о его будущем. Наверное, такие же чувства испытывают люди по отношению к своим близким, когда хотят им добра, но помочь ничем не могут.

«У нас появился Чернобыль»

Я бы хотела обитать на тропических островах. Ездить за хлебом на велосипеде и жить простыми радостями сельского жителя. Встречать солнце из океана и провожать его, сидя на берегу. Может быть, я писала бы рассказы или воспитывала пятерых детей… Позвонила тетя и поделилась своей идеей фикс: возить сюда иностранных туристов, чтобы они могли на месте разобраться во всем, что с нами происходит. Просила найти контакты гостиниц с водой и узнать цены на жилье. Когда-то мой приятель ездил в Чернобыль. Спустя много лет он остается под впечатлением от вида растущих сквозь пол деревьев в брошенных домах. Сейчас я сама могу рассказать про свой Чернобыль — после прогулки с сыном всего в 10 минутах от дома. Сегодня там странные и страшные места — заброшенная проходная завода Октябрьской революции, крупнейшего предприятия в городе. Здесь не бывает людей, после таких прогулок мы с сыном приносим в дом тишину. Я ощущаю себя 20‑летней, когда бываю там, потому что еще помню топот сотен ног под окном моей спальни, когда шла на завод утренняя смена. Я помню заводской гудок и переполненный трамвай, на котором заводчане ехали на работу. В начале 90‑х была радость — пустили дополнительный маршрут прямо к новой проходной завода, открытой за рекой. Где сейчас эти люди и где тот трамвай? В сумерках очертания завода постепенно распадаются на пазлы — фурами вывозят металл. В этих местах не бывает детей или гуляющих людей. Это наш с сынишкой Чернобыль, наша зона отчуждения, сквозь которую растут деревья, а прожектора ржавеют на столбах без проводов.

«Люди начали умирать внезапно, будто у них закончились силы»

«Динь-динь-дили-дон…» — плывет в морозном воздухе. Декабрь, Новый год — даже если ты взрослый и за плечами гора проблем, все равно в какой-то миг почувствуешь в воздухе пряничный запах Нового года, как в детстве. В городе навалом мандаринов и апельсинов, бананов и хурмы, есть сухофрукты и орехи, имбирь и всякая экзотика, что подогревает новогодний ажиотаж и предвкушение праздника, которого нас пытались лишить в прошлом году обстрелами и взрывами. Для меня загадка, как это все везут — скоропортящуюся рыбу и фрукты. Я пересекала блокпосты и по себе знаю, что это мучительные 26 часов дороги в одну сторону. Для меня загадка, как умудряются доставлять в Луганск все то, что не может долго лежать, что требует специальных условий хранения, а главное, какие мотивы у тех, кто готов столько времени проводить в пути. Хотя часы в дороге, как известно, не идут в счет жизни, а мотив очевиден — деньги. Год назад я мечтала, чтобы в киосках ТМ «Станица» снова начали продавать молочное. Мир для меня — это возможность купить пакет молока или сметану по дороге домой. Есть она — значит, все в мире идет как надо, и за плохим обязательно придет хорошее. Я улыбаюсь работающим киоскам, я считаю на ладони монеты, чтобы купить молока маме и сырок сынишке. Деньги стремительно заканчиваются, хотя возвращаюсь домой с пустыми руками. Я учусь не расстраиваться по этому поводу, потому что причин для стрессов вокруг много и без того. В маршрутке пожилой женщине становится плохо. За два дня это уже второй случай на моих глазах. Говорят, стрессы обостряют хронические заболевания, в Луганске значительно «омолодился» сахарный диабет, участились инсульты у молодых. Люди начали умирать внезапно, будто у них враз закончились силы. Как будто иссяк какой-то резерв выносливости, способности противостоять неприятностям. Меняется мир вокруг — и меняется клиническая картина болезней, меняемся мы сами. Но «динь-динь-дили-дон» плывет по морозному воздуху в молочном тумане… Я не хочу думать о плохом.

«Город привык к военной форме»

Со временем мы перестали интуитивно прижиматься к остановкам, когда мимо на полном ходу проносятся машины без номеров. Мы привыкли не замечать обилие людей в военной форме, мы научились жить с ними рядом. Хотя сами военные за этот год стали другими, и их стало заметно меньше. Они выглядят озабоченными, у них появились конкретные цели и конкретные обязанности. Они стали дорожить знаниями, понимая, что у многих очевидно несоответствие образования занимаемым должностям. Они стали понимать, что больше нигде таких больших денег не заработают, не умея толком ничего. А их довоенные специальности для армии — поскольку постольку. Кадровых военных среди них немного, а былые геройские заслуги есть почти у всех. Сейчас никто не будет терпеть запоев и прогулов, под каждого военного начальника наверняка копает кто-то более достойный этого кресла. Армия приобретает характер жесткой военной структуры — со своими порядками, стандартами и сильным руководителем. Военные — словно планеты. Начали упорядоченное движение по своим орбитам. Их редко увидишь праздношатающимися, и вообще в городе теперь не бывает скопления военных, как это было раньше. Попавшие в армию стали дорожить местами и боятся их потерять. Мой сосед до войны торговал молоком в городе. Толком ни образования, ни профессии, да они не были нужны, чтобы скупать молоко в деревне и продавать его в городе. У него был огромный плюс — большая машина для перевозки молока. Сейчас он лейтенант, начальник и командир. Чтобы никто не подкопался, поступил заочно на юридический факультет. Так сделали многие, если не все. В моем понимании — какой из него командир, если он до войны толком нигде не работал. Но видели бы его сейчас — амбиции, уверенность и деньги создают сумасшедший микст. Знаю майора с пэтэушным образованием маляра. Кем был до войны, отвечает уклончиво. Зато у него громкий голос и амбиции, которые убеждают до тех пор, пока не становится явной нестыковка образования с должностью и званием. Наверное, он умеет руководить людьми, это много, но все остальное — где он возьмет? Вообще-то от всей этой ситуации выиграли преподаватели вузов. У военных абитуриентов нет ни времени, ни навыков учиться. Но есть деньги, которые могут решить все и которых нет у преподавателей. Поэтому военные пишут в анкетах про неполное высшее образование, едва подав документы в приемную комиссию. За этими «студентами» всегда будет «куратор», готовый учить их за деньги.

«В тылу как на фронте»

Знакомый рассказал, как обратился к нашему районному хирургу — у тещи после инсульта образовались пролежни, что-то после уколов пошло не так, срочно требовалось хирургическое вмешательство. Врач выслушал его по телефону и взмолился: очень много работы с ранеными, все тебе расскажу, сделай сам операцию. И что вы думаете? Мой знакомый все сделал сам, хотя никакого отношения к медицине не имел. Купил все, что доктор прописал, вырезал нагноение, зашил. Шрамы от неумелого шитья остались, но даже не беспокоят тещу. Я поражена: это же и обезболивание, и работа скальпелем и иголкой, и вообще мужчины, как правило, боятся крови! Знакомый пожимает плечами: а что делать, если хирургу некогда, а мы с лежачей тещей, которая уже не может терпеть боль. Действительно.

«В одном ряду: цирк — война — сосед без рук»

Зима мало похожа на зиму, декабрь мало похож на предновогодье. Сегодня ветер швырял в лицо снег с дождем, и я мерзла в своих тонких ботинках, легкой куртке и чувствовала себя «пэтэушницей» в одежде не по сезону и красными замерзшими руками. Я шла покупать билеты в цирк. Хотелось праздника. У вас с чем ассоциируется Новый год? У меня — с мандаринами, елкой, щедрым столом, подарками и цирком, как в детстве, когда меня водили туда после Нового года. Я, конечно, уже не хожу в цирк каждый год, но он должен всегда быть, как неотъемлемый атрибут праздника. Наш цирк — один из символов Луганска, он сильно пострадал прошлым летом, когда его расстреливали снарядами. Больше года стоял без стекол как символ утраченных надежд на праздник для детей и взрослых. Как молчаливый укор этой глупой войне. Прошлым летом рядом с цирком погиб наш сосед. Ехал с работы на велосипеде (транспорт тогда не ходил) и непонятно почему поехал именно по дороге мимо цирка, хотя раньше ездил по другой, более короткой. Домой он не вернулся. Искали его около недели, нашли в морге и сначала не узнали — электричества тогда не было, холодильники не работали, а жара стояла нестерпимая. Прямо возле цирка ему отрезало руки осколком, и он умер от потери крови. Вся округа, как это водится в частном секторе, пошла на его похороны, все его знали. Вспоминаю сейчас как дурной сон: жуткий запах, мы у могилы и при каждом звуке взрыва вся толпа как по команде пригибается к земле. И теперь я снова иду в цирк, услышав, что его начали ремонтировать в первую очередь, когда настало перемирие. Работы идут днем и ночью. Я увидела строителей, кучи стройматериалов, будущих зрителей, которые мечутся в поисках кассы, перенесенной на служебный вход на время ремонта. Милый кассир, описывая предстоящее представление, обещает клоунов и дрессированных зверей, правда, опасается при этом, что не всех зверей пропустят на границе. А на душе так счастливо от предвкушения детского чуда, и я бегу сквозь снег и дождь и кричу в телефон всем знакомым, что к нам едет цирк! В моей ладони два билета, в которых чьей-то рукой аккуратно заклеена надпись «Министерство культуры Украины» другой: «Министерство культуры ЛНР. Луганский государственный цирк». Бедный тот человек, выполнявший этот кропотливый сизифов труд. Детям все равно, кто подарит им праздник. Главное — будет цирк!