9 мая 1945 г. Среда. Мары. Наконец, Победа. Со мной происходит что-то непонятное. Радость и горе вместе. Радость — войны больше нет. Горе — отец не вернётся никогда. А я помню, как он крикнул с подножки уходящего поезда: «Оля, я вернусь!»…

На улице было ещё темно, когда меня разбудили крики за окном: «Чего спите? Победа!»

Окна у нас, даже на нашем первом этаже, из-за не спадающей духоты на ночь не закрывают. По городу, правда, ходят страшные слухи о «чёрной кошке». Но в наших домах, где у всех мужья и отцы на фронте и семья часто поминаемого в сводках артиллерийского генерала Бескина живёт в одном подъезде с красноармейскими семьями, никто ничего не ворует. Может, оттого, что и воровать-то уже нечего. Всё поменяли на еду.

Между блатными в городе бывают поножовщины. В наших местах иногда появляется легендарный Касым в окружении своей шайки. Его все боятся, милиционеры — первые. Но нас ни он, ни его компания не трогают. Дома наши как бы под знаком звезды из «Тимура и его команды». Хотя, конечно, ни о каком Тимуре Касым никогда не слышал…

Я выскочил в темноту и вместе с другими пацанами носился по городу, стучась в закрытые окна, крича в открытые: «Чего спите? Победа!»

Днём на пыльной площади был парад с оркестром. Возвращаясь с него, нашёл три червонца, измятую бумажку, валявшуюся в пересохшем арыке. За неё выторговал на базаре у старика-туркмена географический атлас. Правда, на туркменском языке.

А вечером в летнем кинотеатре в парке у Дома Красной Армии показывали картину «Победители» — о Ленинграде. Обычно мы смотрим кино, взобравшись на соседние деревья. И контролёры нас оттуда пытаются сгонять, но мы только залезаем ещё выше. И они, опасаясь, как бы мы не свалились, отстают от нас. Сегодня они сами звали: «Идите без билетов!» Но мы гордо залезли на свои деревья.

В картине была такая сцена. Два человека выпивают по рюмке за Победу. Потом закрывают бутылку и прячут в шкаф со словами: допьём, когда победим. И мы с высоты своих деревьев орали: «Допивайте! Уже победили!»

Мы долго ждали этот день,

И вот он наступил.

Печальна майская сирень

У молодых могил.

И в невозвратной стороне

Обугленных сердец

«Прощай и помни обо мне!» —

Мне говорит отец.

Р.S. 2016 г. Когда мы осенью того же сорок пятого года переехали из Туркмении на Буковину, в Черновцы, эти стихи стали для меня пропуском в школьный драмкружок. Организовавший его актёр местного драмтеатра, совсем ещё молодой человек, увлечённо пытался высечь из нас искры любого творчества — от разыгрывания сцен из русской и украинской драматургической классики до зажигательного гуцульского танца «Аркан». Любил повторять: «Артистом можешь ты не быть, но человеком быть обязан». Однако брал в кружок не любого, а только прошедших своеобразный «кастинг» — чтение стихов на память. На личный вкус и выбор. Я прочёл свои, вот эти самые. Стихи ему понравились. И он почему-то решил, что их непременно надо напечатать в областной газете. Велел переписать начисто и взялся сам отнёсти в редакцию. Этим всё и кончилось. Он мне ничего не говорил, а я и не спрашивал. И только позже узнал, что в редакции он всё же был.

Надо сказать, что в Черновцах тогда газеты выходили только на украинском и румынском языках. Русских изданий не было. И театр был украинский, что нас нисколько не смущало — мы были его фанатичными поклонниками. И в ходу у нас даже была фраза одного из ведущих артистов (с его же сценической интонацией): «Бозе ж мій, бозе!» Был ещё и еврейский театр, но его потом закрыли. Кажется, под сурдинку борьбы с безродными космополитами.

Так вот, руководитель нашего драмкружка показал мои стихи в редакции. И получил отлуп: «Русских стихов не печатаем. Но даже если бы они были на украинском, мы бы всё равно их не взяли. День Победы — праздник, а стихи пессимистические, упаднические. И потом, навряд ли этот ваш «поэт» — сколько ему говорите? одиннадцать?— уже читал «Гамлета». Скорее всего, списал у кого-нибудь».

Всё это годы спустя я услышал от того самого, постаревшего, поседевшего, но по-прежнему продолжавшего служить в драмтеатре имени Ольги Кобылянской актёра.

А «Гамлета» между тем я тогда «уже читал». Моё открытие Шекспира начиналось именно с «Гамлета». В третьем классе, между 7 октября 1944 года, когда под Варшавой погиб отец, и 9 мая 1945 года. Под чёрно-солнечным знамением этих двух дат прожил потом всё послевоенное время, да и, пожалуй, всю жизнь.

Следующая шекспировская пьеса — «Ромео и Джульетта». Но это уже после Победы. В пионерлагере на берегу Мургаба. Спали мы на свежем воздухе, прямо под усыпавшими небо созвездиями. По ту сторону реки всю ночь противно выли шакалы. Иногда на гребне обрывистого противоположного берега, на фоне звёздного неба возникали их чёрные силуэты. Шуровали шакалы и на нашем берегу. Однажды мы проснулись от страшного крика. Оказывается, шакал залез под кровать девчонки. Она, услышав, что кто-то там возится, просунула руку, и он оттуда выскочил с перепугу. Хорошо ещё, что не змея. Змей, скропионов и фаланг в округе тоже водилось немало. Моя кровать была под столбом, на котором всю ночь горела лампочка. Под ней я и прочёл в одну из ночей «Ромео и Джульетту» из лагерной библиотеки, в прекрасном издании 1944 года, в переводе Пастернака, с гравюрами Константинова, с оформлением обложки и титульного листа Ильиным. Много лет спустя встретил у букинистов именно это издание, и теперь оно у нас в домашней библиотеке.

Но вернусь к «Гамлету». Это потом будет он в моей жизни во множестве ипостасей. И в кинематографическом прочтении Козинцевым и Смоктуновским, перенесшими главный акцент с привычного: «Быть или не быть» на сцену с флейтой, на которой невозможно играть, не умея, не зная всех её особенностей и секретов. Флейтой, созвучной нашему времени с его сопротивлением личности попыткам других людей, общества, власти играть на её неповторимых, сокрытых от мира струнах. И будет Гамлет Высоцкого, коего слышал я прямо со сцены Таганки, безо всяких адаптированных звуко- и видеозаписей. И ещё случился у меня однажды трехчасовой разговор с ним самим.

Беседовали втроём (третьим был Миша Севери, журналист из болгарской «Студенческой трибуны») в пустом в утреннее время буфете Театра на Таганке. О «Гамлете», к которому он ещё только готовился. О фильме «Вертикаль» — Миша был заядлым альпинистом. Высоцкий рассказывал о своём друге, коллекционирующем разные вёсны: встречает весну на крайнем юге и потом, пройдя вместе с меняющимися её обличьями через все широты, провожает на крайнем севере. И о многом другом говорили.

Поразил неожиданной мягкостью, деликатностью, незащищённостью даже какой-то. Привыкли ведь его слышать с магнитофонных плёнок куда более жёстким, на нерве, на надрыве. И потом это новое ощущение не покидало никогда, просвечивало и в его Гамлете, и сквозь бешеную энергетику песен о сорванном парусе, об охоте на волков, о — «чуть помедленнее, кони!». Слушал их, но всё время вставала перед глазами его мягкая улыбка во время той встречи…

Хотя, конечно, в реальности надрыв, запредельное напряжение были. И трагический конец был предопределён, неизбежен, неотвратим.

А в августе 1990-го довелось побывать в «замке Гамлета» — Кронборге, в легендарном Эльсиноре, который ныне зовётся Хельсингёр. Крепостные стены поднимались над шевелящимися под ветром травами. Ветер доносил дыхание полевых цветов, запахи окалины старинных пушечных ядер и якорей, близкого моря. Белоснежные лебеди плавно скользили по зелёной воде, заполнявшей ров вокруг замка. Шекспировская мемориальная доска напоминала о событиях, якобы бывших здесь столетия назад, но которые, как утверждают историки, на самом деле случились совсем по другому адресу. Что не преуменьшает исторической значимости самого этого места.

Вот что писали по сему поводу «Известия» (5 сентября 2001 года): «ЮНЕСКО включила Кронборг, один из самых известных замков Дании, в список всемирного культурного наследия. Кронборг послужил прототипом знаменитого шекспировского Эльсинора — замка, в котором родился и погиб Гамлет. В действительности замок этот никогда не был королевской резиденцией. В течении более четырёх веков он представлял собой пункт по сбору пошлины с многочисленных судов, проходивших через пролив, разделяющий Данию и Швецию…».

И — 23 октября 2002 года. Странное сближение Шекспира с трагедией «Норд-Оста». В тот день Андрей Чернов пригласил меня на предпремьерный прогон «Гамлета» в постановке Дмитрия Крымова. Вернувшись домой после спектакля и включив телевизор, узнал о захвате театрального центра на Дубровке. Террористы ворвались на его сцену, когда на другой сцене Гамлет произносил своё «to be, or not to be» в новом, шокирующем многих переводе Андрея, уже двадцать первом, если считать с XVIII века, и посвящённом памяти его тёзки, «русского Гамлета XX столетья» — Андрея Донатовича Синявского.

Но тогда, в детстве, при первом прочтении, на всю жизнь пронзили шекспиро-пастернаковские строки: «Прощай, прощай и помни обо мне». Я жил под их наваждением. И совсем не случайно попали они в моё восьмистишье, написанное вечером самого первого Дня Победы.

Фильм «Победители» ни разу больше не видел, хотя в последнее время киноленты военных лет многократно прокручивают на телеэкране. Не нашёл его и в «Домашней синеме» — довольно полном справочнике отечественных фильмов 1918 — 1996 годов. Впрочем, не нашёл там и некоторые другие ленты, которыми мы с упоением «засматривались» во время войны и сразу после неё, — «Антоша Рыбкин», «Подводная лодка Т-9», «Неуловимый Ян», «Волшебное зерно».

9 мая 2012 г. Среда. Ваганьковское. Положили цветы на могилы родных и близких нам людей и у черного обелиска павшим за Москву. Пирамидальные надгробия из капустянского гранита (как у мамы в Ракитках) выровнены под одно, под солдатский строй. И над этим строем в свежей майской зелени дерев заходятся хрустальными россыпями и трелями соловьи.

«Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат,

Пусть солдаты немного поспят,

Немного пусть поспят».

(Песня «Соловьи». Слова Алексея Фатьянова, музыка Василия Соловьева-Седого.1942 г.).

«В холодке черемуховой ночи

соловьи просвистывали тамбур,

тихий поезд местного значения

поездам из Праги и Берлина

уступал дорогу — се ля ви.

Было слышно, как река бурлила,

В тупике — свистели соловьи…».

[Игорь Шкляревский. «Соловьиный тупик». (Стихи 1990-2000 гг.)].

Как захлебываются соловьи

На Ваганьковском в День Победы!

О людских печалях не ведает

Соловьиная се ля ви.

Жизни вечная круговерть

Гнезда вьет и птенцов выводит,

И такие трели выводит,

Что в бессмертье впадает смерть,

Что мы вдруг обретаем свыше

Дар грядущее знать свое,

В а капелла ангелов слыша

Тех, фатьяновских «Соловьев».

9 мая 2015 г. Суббота. Вот уйдем мы, последнее поколение, которое еще помнит Войну и Победу живой памятью. А что дальше? Думаю, не одного меня тревожит этот вопрос в самый святой для нас всех день, который сегодня мы празднуем в 70-й раз (на самом деле — в 71-й: в 1946-м была его 1-я годовщина, ныче вот 70-я; а тот самый первый день, 9 мая 1945 года, он навсегда останется вне всяких летоисчислений, единственным и неповторимым).

И тут, среди множества официальных и неофициальных примет именно сегодняшнего дня, мне лично представляется, что право на долголетие, а, может быть, и на бессмертие, имеют три приметы-надежды, которым, возможно, на роду написано продолжиться в завтрашних поколениях.

Первая — рожденная уже в новое, наше время и разрастающаяся до всероссийских и даже планетарных масштабов акция «Бессмертный полк».

Вторая — пока ещё только берущее старт движение «Посадим и вырастим леса Победы».

Третье — то второе (впрочем, не второе, а третье, десятое, семидесятое, наконец) дыхание, которое обрели именно сегодня стихи и песни о Войне и Победе, большинство из которых в ту пору и родилось.

17 мая 2015 г. Воскресенье.

В беспамятство — луч лазерного света:

Бессмертный полк проходит по стране,

Где вместе все, но все ж наедине

Где каждый с тем, кто пал на той Войне

Или не дожил до минуты этой,

Когда ожили вдруг фотопортреты

И мёртвые с живыми встали в строй,

Связав времён распавшиеся звенья.

И: «Рассчитайсь на первый и второй!»

Звучит не для солдат — для поколений.

Сорвав с былого «сов. секретно» грифы,

На новые выходим рубежи,

Где стойкость Спарты — это всё же мифы,

Но мужество России — это жизнь.

И в нынешнем беспамятстве дано

Нам это вечно помнить всё равно.

Бессмертный полк проходит по стране,

Двенадцать миллионов душ проходит

И, воскресив бессмертие в народе,

В народ нас обращает вновь. Зане

Мы чувствуем дыхание отцов

И прадедов. Его мы продолжаем.

И вместе тут — с судьбой лицом в лицо –

Мы будущее в этот миг рождаем.

А там, в веках, в бездонной глубине, —

Пульс родниковый нашего истока.

Бессмертный полк проходит по стране,

Нас вновь двенадцать. Как тогда, у Блока.

Бессмертный полк проходит по стране,

Где все — в строю и все наедине

С собой самими, с веком и судьбой,

И с теми, кто погибли на Войне.

И кто сегодня встал в бессмертный строй…

А небосвод над миром голубой —

Над Брестом, над Берлином, над Москвой,

Над Пискарёвкой, Ржевом, Хиросимой, —

И солнечен он так невыносимо!

И дарит он надежду нам с тобой,

Что кончатся века кровавых рек,

Что мир в твой дом вернётся, человек.

До сих пор не стихает в мире, но прежде всего у нас в России, эхо от прохождения по Красной площади Москвы полумиллионного (а в масштабах страны так и 12-миллионного) «Бессмертного полка», где вдруг неожиданно (и ожидаемо) так неоспоримо соединились историческая память, часто обезличиваемая самими историками, и личная, семейная память.

У меня это почему-то вызывает ассоциацию с одной из знаковых сцен в хуциевской «Заставе Ильича». Герой вдруг просыпается на рассвете и, движимый какой-то неясной тревогой, выходит на улицу. И видит, что из разных подъездов тоже выходят люди, много людей. Каждый, вроде бы, сам по себе и лично от себя, но вместе они вдруг соединяются в некое никем не запрограммированное единство. А это просто — на часах ровно четыре утра. Только на 20 лет позже 22 июня 1941 года.

Конечно, это очень разные даты — 22 июня 1961 года (год полета Гагарина, между прочим) и 9 мая 2015 года. Последняя дата — день, который мы только что прожили. А первая дата была полвека и еще четыре года назад, и отразивший то время фильм давно пребывает в анналах мировой киноклассики. Отчего же возникают связующие их аналогии?

Оттого, наверное, что, снимая «Заставу Ильича» как фильм о сегодняшнемдля него окрестном мире, с его поэтическими вечерами в Политехническом и домашне-кухонными спорами о том, куда идти стране после ХХ съезда., он при этом провидчески предугадал многое из того, что потом прорастет и разовьется из этих «зерен» в конце ХХ века и уже за его пределами.

И ведь не случайно, хотя доподлинно известно, что идея «Бессмертного полка» родилась несколько лет назад сначала в Тюмени, а потом — уже под нынешним именем — в Томске, затеваются небезосновательные попытки оспорить тюмене-томский приоритет и передвинуть рождение идеи в другие исторические и географические координаты.

Ещё живший тогда с нами Булат Окуджава в один из первых постперестроечных дней 9 мая (а это — известно — и его день рождения) опубликовал в нашей «Новой (тогда ещё ежедневной) газете» стихи о том, что уже в следующем веке назовут «Бессмертным полком».

А я помню и более давние времена, когда главным местом встречи ветеранов, тогда ещё пребывавших в силах, был сквер у Большого театра, у его колонн молодые пели военные песни, а в самом сквере можно было встретить людей с табличками, где были названия фронтов и частей (искали однополчан) и фотографиями — кто на них в военной форме, а кто и в штатском (искали пропавших без вести родных). Конечно, это не совсем то, что сегодняшние панорамные, с вертолёта, снимки моря разливанного –человеческого потока, несущего десятки, сотни тысяч фотопортретов к Красной площади столицы. Однако и с таких вот человеческих «капелек» начинался тогда нынешний «Бессмертный полк».

Но, знаете, всё-таки — «так оставьте ненужные споры». Ибо уже давным-давно до нас с вами были рождены строки:

«А вы, мои друзья последнего призыва!

Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.

Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,

А крикнуть на весь мир все ваши имена!

Да что там имена!— захлопываю святцы;

И на колени все! — багровый хлынул свет.

Рядами стройными проходят ленинградцы.

Живые с мертвыми. У Бога мертвых нет».

Это написано провидицей Анной Ахматовой в августе 1942 года..

9 мая 2016 г. Понедельник. Когда подведут статистические итоги прошедшего сегодня по Красной площади, по стране, по миру Бессмертного полка, число его участников в столице на несколько сотен тысяч приблизится, наверное, к миллиону, а прошедших по России — так увеличится и на несколько миллионов. Но разве в этих цифрах только дело?

Может быть, главным достоинством Бессмертного полка стало то, что он явочным порядком перечеркнул установленные в ту Войну и сразу после неё бюрократические дефиниции и барьеры между теми, кто воевал в регулярной армии, и теми, кто часто не по своей воле оказывался в плену; между беженцами, успевшими эвакуироваться, и теми, кто не по своей же вине оказался на оккупированной территории и т. д. В одном строю тут были портреты людей, прошедших плен и концлагеря и тех, кто штурмовал Рейхстаг (впрочем, порой это были одни и те же лица), ленинградских блокадниц и угнанных в неволю остарбайтеров.

Вообще-то это была такая война, где всё было перемешано; порой маршалы проявляли в бою личное мужество, достойное солдатской медали «За отвагу», а тысячи и тысячи безымянно павших за Родину и по сей день числящихся в списках без вести пропавших достойны коллективного — одного на всех — маршальского ордена «Победа». К слову — уже давно нам пора осознать и юридически признать, что все те, останки которых за прошедшие десятилетия не были найдены поисковыми отрядами, или кто не объявились в заморских краях в качестве перемещённых лиц, — это именно наши соотечественники, павшие за Родину.

В том, как вели прямой репортаж непосредственно из рядов Бессмертного полка некоторые телекомментаторы, мне лично не хватало — как бы это точнее сказать? — глубокого дыхания, что ли… Перескакивали они от портрета к портрету с дежурной фразой: «Ну а кто ваш герой?», не имея порой такта остановиться и дослушать рассказ до конца — пора к следующему портрету.

Типичная сцена. На вопрос: «Кто ваш герой?» несущий фотопортрет человек отвечает, что это Ахмед-Хан Султан, дважды Герой Советского Союза, мог бы стать и трижды Героем, но не стал. Задержаться бы у этого человека, расспросить, почему он несёт именно этот портрет. Но репортер кидает дежурную фразу — мол, вот он сейчас пройдёт с нами по Красной площади — и переносит свой микрофон к следующему портрету.

А ведь на фото — один из самых легендарных лётчиков Великой Отечественной, свою последнюю воздушную схватку выигравший над охваченным боями Берлином, а потом ставший знаменитым лётчиком-испытателем (4237 часов налёта; около 100 типов испытанных им летательных аппаратов; две звезды Героя, три ордена Ленина, четыре — боевого Красного знамени). Погиб в 50 лет, испытывая новый самолёт. Все основания были у него получить и третью Золотую звезду. Не случилось. Почему? Трудно сейчас, десятилетия спустя судить — то ли оттого, что принадлежал он к числившемуся тогда в репрессированных крымско-татарскому народу, то ли просто из-за несоответствия какому-то бюрократическому параграфу. Но, может, человек, нёсший портрет, знал ответ на этот вопрос?..

1 июня 2016 г. Среда. Это все знают: сегодня — День защиты детей. Но мало кто обращает внимание на то, что это ещё и рубежная дата в нашей истории. Отсчитайте от 0 часов сегодняшних суток ровно 22 дня вперёд — будет 22 июня. 75 лет назад началась Великая Отечественная война. Отсчитайте ровно 22 дня назад — будет 9 мая, когда 71 год назад она завершилась. И тут определённая цикличность: в прошлом году мы отмечали круглую дату Победы, в этом будет круглая дата трагического начала войны. Дальше круглые даты битвы за Москву, Сталинграда, Курской битвы, полного освобождения Ленинграда от блокады, операции «Багратион». И наконец — 9 мая 2020 года. 75-летие Победы. А дальше — новый замкнутый круг Памяти.

Насколько далеко эти замкнутые циклы продолжатся в будущее? Это во многом зависит от того, насколько глубоко укоренятся в реальной жизни сегодняшнего и завтрашних молодых поколений святое, личностное отношение к Победе и к заплаченной за неё цене. Так уж устроено наше личное пребывание на земле: рано или поздно, но наступает момент, когда живая память современников переходит в историческую память потомков. Или не переходит. И то, и другое зависит от наших с вами не только интеллектуальных, но и нравственных усилий по сохранению нашей общей Памяти.

Иначе не бывает. Иначе торжествует Беспамятство. Иначе отстоенные в конюшнях ЕГЭ тинейджеры, наши с вами потомки, ничтоже сумняшеся начинают утверждать, будто Берлин в 1945-м штурмом взяли войска союзников, будто первым в космосе был не Юрий Гагарин, а гражданин Соединённых Штатов, а нам с вами остаётся горько смеяться над такими вот анекдотами.

Сегодняшняя российская школа. За партой мальчик и девочка. Пишут контрольную по истории. Мальчик (шопотом):

— Когда отменили крепостное право?

Дальше (шопотом же) диалог:

— В 61-м.

— Но в 61-м полетел Гагарин!

— В честь этого и отменили.

Чтобы такне было, нам бы сегодня повнимательнее относиться к тем росткам Памяти, которые в будущем могут разрастись в ветвистые, с густой кроной дерева. Не дать задушить эти ростки в любовно-бюрократических объятиях наших государственных чиновников (они уже готовы предложить свои предписания на тему, с какими портретами можно выходить на Красную площадь, а с какими нет и даже с указаниями, на какой высоте эти портреты держать), не дать присосаться к ним пиявкам дикого, полукриминального бизнеса, готового извлекать наживу из всего, к чему они присасываются, даже из самого святого.

Мне лично — повторюсь — видятся, по крайней мере, три таких ростка. Это уходящий в будущее Бессмертный полк. Это, может быть, менее заметное, но тоже растущее год от года не только экологическое, в знак протеста против нынешнего варварского уничтожения Русского леса оборзевшими «псами-рыцарями наживы», но и историческое, связывающее поколения движение «Посадим и вырастим леса Победы». И это — бессмертные песни, родившиеся в Войну и в первые десятилетия после Победы («Священная война» — любимая, кстати, песня Владимира Высоцкого, «Тёмная ночь», «Землянка», «Враги сожгли родную хату…», «На безымянной высоте», «Здесь птицы не поют…», «На всю оставшуюся жизнь» и т. д.). Одна из них мне особенно догога. Она растиражирована в миллионах дисков, спета десятками, если не сотнями певцов, звучала она нынче и над Бессмертным полком. Но в личной моей памяти три особенных её исполнения.

Помню, как в Голубом зале «Комсомолки» этой песней Марк Бернес прощался с нами всеми. В «КП» устойчива легенда: это было самое первое её исполнение. Что оспаривается: мол, первым исполнением была запись в студии. Но лично для меня эта легенда — истинная правда.

Помню и другое. !988 год. По Дунаю от устья до истока движется на теплоходе «Русе» международная исследовательская экспедиция авторитетного тогда «Экофорума за мир». В уютной кают-компании в тесном нашем кругу за роялем Ян Френкель. Исполняет свою песню и хрипловатым голосом поёт слова Расула Гамзатова. Расул тут же рядом, среди слушателей. Губы его еле заметно шевелятся. Не знаю, правда, какие слова он сейчас мысленно повторяет — на своём родном языке или переводные, на русском.

И наконец — это тоже запомнится навсегда — Поклонная гора. Под открытым московским небом Дмитрий Хворостовский начинает: «Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей…». А в конце — ураган аплодисментов. Это было ровно 22 дня назад.