Эпитафия на помойке

До страшной чумы, выкосившей пол-Москвы в 1771 году, москвичей хоронили в церковной ограде. А во время чумы правила захоронения изменили — появились первые кладбища за чертой города. Черта эта чуть ли не до 1920-х проходила по Камер-Коллежскому валу, в районе Третьего транспортного кольца.

Исключения, конечно, были: Донской и Новодевичий монастыри, например (кладбища за монастырскими стенами не подлежали новому правилу, установленному Сенатом). А вот старые погосты в центре не сохранились вообще. Между тем их было много. Представьте, сколько в Москве церквей и монастырей. Сорок сороков, 1600. Одни называют 300 исчезнувших церковных погостов, другие — 600.

Характерный пример — не сохранившийся некрополь храма Всех Святых на Кулишках, первого русского воинского мемориала. Там, по легенде, были похоронены герои Куликовской битвы — ну и где же эти могилы? Их нет.

Церковные некрополи за редким исключением были уничтожены. А там лежали представители древнейших боярских семей. Церковные патриархи. Царицы и великие княжны. Чиновники. Купцы. Церковные старосты. Просто хорошие люди. Когда церковные помещения отдали под склады и советские учреждения, раки (церковные склепы) безжалостно выбросили. На фундамент или просто на выброс шли массивные каменные плиты. Их разбивали ломами. Растаскивали по дворам. Камни с годами рождения и эпитафиями темнели на помойках и свалках… Между тем среди этих гробниц было много семейных захоронений.

…Однажды брел я по Франкфурту, буквально по центру города — и вдруг натолкнулся на старинное городское кладбище. Старые надгробия, старинный шрифт надписей, господи, не знаю, с XVI века, возможно, тут лежат германские покойники. Понятное дело, никого тут больше не кладут, да и цветочков свежих нет — прямых наследников давно уже не осталось. И все же — будет жить страна с такими корнями. Будет, несмотря ни на что. Есть в этом непонятный, почти мистический, но очень четкий закон.

Могила для оливье

Есть в Москве кладбище, которого не коснулись большевистские репрессии — могил не разбивали, не громили по атеистическому и классовому принципу. Это Немецкое, или Введенское кладбище.

Сюда, в Немецкую слободу, переселили тогдашних экспатов еще в XVII веке. Переселили, поскольку москвичи относились к иностранцам плохо — ненавидели, писали доносы, причем в огромных количествах. Так называемые «немцы» (то есть немые, и слова не умеющие сказать по-русски) жили-жили да и начали по разным причинам умирать, и хотя сначала их, как и положено, хоронили при кирхах и костелах, в XVIII веке стали хоронить тут, недалеко от Лефортовского парка.

Кладбище удивительное, почти сказочное. Невероятной красоты семейные склепы. Скорбные девушки в платках, ангелы, драматические распятия, чего только нет.

Сюда приходят толпы экскурсантов. Одни, чтобы поглазеть на могилу создателя легендарного салата Люсьена Оливье, другие — поклониться Татьяне Пельтцер. Есть и настоящие святыни — могила доктора Гааза, первого русского правозащитника и гражданского активиста, который не только был главным врачом московских тюрем и лечил арестантов, но и придумал наручники вместо колодок, с удобными кожаными ремнями — и тем облегчил страдания сотен тысяч зэков. Эх, знал бы этот благородный немец, что будет твориться в русских тюрьмах после него… А если знает – тяжело ему тут лежать. Эти наручники прикованы к могиле доктора как парадоксальный символ деятельного добра, как символ того, что, хотя любовь к людям и гуманизм никогда не победят, делать что-то все равно надо.

Кладбище не трогали при советской власти по одной-единственной причине — сюда приезжали иностранцы. В самые глухие сталинские годы родственники, дипломаты и журналисты могли приехать в гости к давно усопшему дядюшке или прадедушке, и они должны были убедиться, что могилу охраняют. Не только эту, но и соседние. Родственники летчиков французского полка «Нормандия-Неман» вполне могли заглянуть на могилку наполеоновских гренадеров, которая тоже тут есть, и заодно осмотреть всю территорию вокруг, а значит, кладбище должно было быть чистым и главное — целым.

Ухаживали за могилами, конечно, не родственники (которых после 1917 года у этих покойников в России практически не осталось), а нанятые государством люди. Это было спецкладбище. Таким оно остается и до сих пор.

Кости из траншеи

Братское кладбище находится на Соколе, в районе Песчаных улиц. Его учредили в годы Первой мировой, чтобы с воинскими почестями хоронить павших героев, а их становилось все больше и больше. В 1917 году здесь похоронили юнкеров, защищавших Кремль от большевиков. В 1920-е начали хоронить жертв массовых расстрелов: священников, дворян, бывших офицеров и так далее. В 1932-м стали строить парк, и кладбище попросту закопали. Во время прокладки труб и строительства кинотеатра в 1970-е кости стали вылезать из траншей. Восстанавливать воинский мемориал начали только в последние годы.

В Москве десятки мест, где тайно хоронили расстрелянных в 1920-е и 1930-е. Территория Яузской больницы. Поселок Коммунарка. Да даже и места захоронения расстрелянных на Калитниковском, Рогожском, Ваганьковском кладбищах, в Донском крематории — много ли людей знают о том, кто там похоронен, многие ли ходят отдать дань памяти этим жертвам нашей истории?

Типичные для Москвы кладбища-призраки.

Прерванная история

С 1917 года кладбищенская история Москвы началась практически заново. 99% московских могил — это как бы с нуля начатая долгая семейная история. Вокруг нашей семейной могилы на Востряковском кладбище много еврейских фамилий. Многие могилы поросли травой — вся семья уехала. Это результат двух мощнейших волн еврейской эмиграции, брежневской и горбачевской. Здесь нет могил, в которых лежали бы люди более ранних поколений, чем мой дед (а он 1891 г.р.): почти все они приехали в Москву в конце 20-х — начале 30-х, еще относительно молодыми, энергичными людьми. Бухгалтеры, ученые, военные, инженеры, снабженцы, врачи, учителя, музыканты. По кладбищу можно изучать советскую историю. И, к сожалению, только ее.

Первое еврейское кладбище в Москве образовалось недалеко от патриотического музея «Бородинская панорама», рядом с еще более патриотическим музеем на Поклонной горе (где, кстати, есть синагога). Это было при Екатерине, еще в конце XVIII века. Именно тогда, при очередном «кровавом режиме», еврейские купцы впервые получили право въезжать в Москву, торговать и жить в столице. И именно тогда началось это явление — московские кладбища.

Я очень уважаю тех знаменитых москвичей, по могилам которых нынче водят экскурсии, но почти никто из них не лежит вместе со своими предками, в семейной усыпальнице. Одно-два поколения максимум…

А без этого трудно представить себе то, что называется «хорошей атмосферой». Поверьте, для кладбища она очень важна. Здесь должно быть именно «прилично». Наверное, должно пройти какое-то время, чтобы это чувство вновь появилось на московских кладбищах. На всех — русских, еврейских, армянских, немецких, мусульманских (которые тоже будут и уже есть).

Борис Минаев,специально для «Новой газеты»

Консультант рубрики Константин Полещук,историк, старший научный сотрудник Музея Москвы