Накануне вечером мама «террористки» Кира Караулова рассказывает мне:
— Варя окончила с золотой медалью школу с углубленным изучением французского языка, вошла в сборную Москвы на всероссийской олимпиаде по обществознанию, мастер боевых искусств, увлекалась футболом, волейболом, призер соревнований по академической гребле. Владеет пятью языками (английский, французский, немецкий, латынь, арабский), сейчас в СИЗО № 2 изучает шестой — иврит, по самоучителю.
— Как вам удалось передать самоучитель, ведь книги не берут?
— Заказала в интернет-магазине, только так, но и оттуда ничего почти нельзя. Книги на иностранных языках цензор не пропускает, а необходимые издания по математике, физике, философии очень трудно найти, это специальная научная литература. Если бы только книги… К передаче запрещены стиральный порошок, средства личной гигиены: шампуни, зубная паста, вначале запрещали даже зубные щетки.
— Как давно Варя в «Лефортове»?
— С 28 октября 2015 года. За это время нам не разрешили ни одного свидания, запрещены звонки. Мы почти два месяца добивались, чтобы к ней пустили адвокатов по соглашению Сергея Бадамшина и Гаджи Алиева, их не допускал следователь С.М. Агузаров. Зато назначенный государством защитник Алексей Носков регулярно бывал там, при его попустительстве Варю заключили под стражу. Он продолжал приходить даже после официального отказа от его услуг, только после общения Вари с ним следователь разрешил моей дочери позвонить мне.
— Вы не видели дочь с 28 октября прошлого года?
— Видела два раза на суде по продлению, через решетку, несколько раз конвой пытался вывести меня из зала за попытку заговорить с ребенком.
— Как следователь обосновывает отказ в свиданиях и звонках?
— Никак не обосновывает: «считаю нецелесообразным»… Вероятно, разговор с мамой тоже может помочь Варе «продолжить свою преступную деятельность»?
Говорит еще один адвокат Вари, юрист Центра содействия международной защите Игорь Зубер, занимающийся обжалованием дела в ЕСПЧ:
— Вопиющим образом нарушается Варино право на защиту. То, что сейчас происходит в «Лефортове», невозможно описать. Пройти адвокату к своей подзащитной — нереально. В очереди постоянно происходят скандалы, потасовки, доходит до драк. Начальник СИЗО неоднократно встречался с адвокатами и обещал решить проблему, но результата нет. В СИЗО всего восемь следственных кабинетов, адвокатам предоставляют три или четыре из них, а за день, как правило, проходит не более 5—6 человек. Кроме того, часть кабинетов отдается под следственные действия. Мы не можем попасть к Варе уже больше месяца, у нас не было возможности согласовать с ней позицию по защите накануне заседания по продлению срока содержания под стражей и обсудить дальнейшую тактику в ЕСПЧ.
— То есть фактически 20-летняя девушка, студентка бюджетного отделения лучшего российского вуза, отличница, социальная активистка, спортсменка находится в полной изоляции? Ей не разрешают звонки, не дают свидания с семьей, препятствуют встречам с адвокатом, не пропускают книги и предметы первой необходимости. И все это происходит с человеком, который еще даже не признан виновным, находится под предварительным следствием?
— Именно. Кроме того, условия, в которых Варя содержится, можно назвать какими угодно, кроме человеческих: в камере нет горячей воды, в душ выводят раз в неделю на 15 минут, никогда не выключается искусственное освещение, нет дезинфицирующих средств для туалета и раковины, туалет не огорожен, находится прямо под глазком у двери, окно очень маленькое, под потолком, не пропускает солнечный свет, в камере холодно даже в теплое время года, курящие содержатся вместе с некурящими. При транспортировке в суд обвиняемым не дают питьевой воды, нет возможности сходить в туалет, могут возить больше 10 часов по Москве и привезти в изолятор после отбоя, в автозаках закрывают в железных темных коробках, в которых трудно дышать.
В такой вот железной коробке Варю привозят в Лефортовский суд утром 24 мая. Заседание открытое, пишущим журналистам разрешают остаться в зале, я сижу на скамейке рядом с матерью, в клетке сидит дочь. Неожиданно выясняется, что обвинение не успело поставить печать на справку о состоянии здоровья подсудимой и ходатайствует о двухчасовом перерыве.
Адвокатам и матери Вари смешно, суд тут же негодующе реагирует: «Вы что, в цирке?» (заметьте, про цирк это не я, это судья Елена Канева). Но даже суду два часа кажется чересчур для антракта, заседание откладывается на 40 минут. Три здоровых конвоира выводят Варю в наручниках из зала, мы идем вниз, а следователь Агузаров исчезает в направлении СИЗО № 2.
Представление продолжается через час, чудом добытую справочку («медицинских противопоказаний для нахождения в СИЗО нет») приобщают к делу, в комплект к Вариным грамотам, медалям, похвальным листам, характеристикам из школы и университета, которые высокий суд пролистывает со смешанным выражением брезгливости и неловкости, слишком уж их много. Следователь ходатайствует о продлении срока заключения: обстоятельства не изменились, считаю целесообразным, дело сложное, необходимо время для проведения следственных действий. С аргументами следователя соглашается представитель прокуратуры. Трогательное единодушие в рядах собравшихся пытается нарушить лишь адвокат Бадамшин, предоставляющий ходатайство о личном поручительстве за Варю от председателя Московской Хельсинкской группы Людмилы Алексеевой, академика РАН, дипломата Юрия Рыжова, ответственного секретаря Общественного комитета защиты ученых Эрнста Черного:
«Находясь не под стражей, в период предварительного следствия обвиняемая могла бы продолжить: обучение в МГУ, школе жестового русского языка, занятия спортом. Кроме того, она готова продолжать вести социальный образ жизни, а именно: преподавать иностранные языки на безвозмездной основе детям и взрослым, участвовать в общественно полезных волонтерских мероприятиях. Учитывая изложенное, мы даем настоящее обязательство в том, что ручаемся за надлежащее поведение обвиняемой, ее своевременную явку в назначенное время по вызову органа предварительного расследования и суда, а также за то, что она не будет иным образом препятствовать производству по уголовному делу в случае изменения ей меры пресечения на любую иную, не связанную с заключением под стражу, в том числе — личное поручительство».
Адвокат сообщает суду об отсутствии оснований для содержания Вари под стражей: «Скрыться моя подзащитная не может, хотя бы по причине отсутствия загранпаспорта. В данный момент она вообще человек без паспорта: ее гражданский паспорт стал недействительным по достижении 20 лет, этот вопрос ни следствие, ни руководство следственного изолятора не может решить до сих пор — пробел в законодательстве позволяет человеку находиться в СИЗО без документов, удостоверяющих личность. Задержана она была по месту жительства, нет никакого обоснования доводов о сопротивлении следствию или попытках скрыться от него, наоборот, моя подзащитная в течение нескольких месяцев активно сотрудничала и содействовала следствию».
С паспортами история отдельная. Вернувшись в Россию, Варя пыталась устроиться на работу, но работодатели, едва услышав фамилию, отказывались даже разговаривать.
Тогда девушка вместе с мамой решили, что ей надо сменить имя и фамилию, из соображений не только практических, но и психологических — пусть вся эта история происходила словно бы не с ней. Так Варя стала Александрой Ивановой, официальная смена паспорта произошла за несколько дней до того, как следствие решило, что она может скрыться из-под его неусыпного надзора и продолжить свою преступную деятельность. Похоже, перемена имени стала здесь дополнительным аргументом, по крайней мере дружественная следствию пресса подавала эту историю именно так: поменяла, чтобы сбить органы с толку и скрыться. Еще один возможный повод для задержания (следствие свои мотивы не раскрывает, держит в строгом секрете) — сотрудники ФСБ пытались с помощью Вари выйти на вербовщика и заставляли ее продолжать переписку с «женихом», но она незадолго до ареста отказалась — слишком тяжело — и отдала все гаджеты родителям.
Варя добавляет к речи своего защитника немного: «Ваша честь, я совершила ошибку, которой сейчас уже почти год. Ошибку очень глупую и очень наивную, но никакого преступления я не совершала и не хотела совершить, и ту ошибку мне хочется исправить, очень давно хочется исправить. Вместо этого получается, что я продолжаю наказывать своих родных, которых я очень люблю. Сложно что-то добавить к тому, что сказал мой адвокат, я только хочу сказать, что никак не буду скрываться, буду помогать следствию, насколько это будет в моих силах…»
В этот момент так хорошо державшиеся мать и дочь начинают плакать.
Решение выносится минут за семь. Суд, разумеется, удовлетворяет ходатайство следствия о продлении срока содержания под стражей на два месяца. Неясным остается лишь, куда исчезло ходатайство о личном поручительстве — его словно и не было, в решении суда о нем не упоминается ни словом. «Представленные суду материалы свидетельствуют об обоснованности подозрения Ивановой А.П. в причастности к совершению расследуемого преступления, суду представлено достаточно данных об имевшем место событии преступления и о том, что она могла совершить это преступление». Похоже, презумпция невиновности канула туда же, куда и ходатайство о поручительстве.
Варю выводят из зала, для этого конвой криками и угрозами «очищает коридор», в котором ждет мать обвиняемой. Слезы в глазах Киры тут же высыхают, во взгляде появляется стальное выражение, она бросилась бы сейчас на конвоира, будь в этом хоть какой-то смысл. Смотреть на это невыносимо, но невозможно оторвать глаз от счастливого лица государства, отпихивающего мать от дочери, которую она не увидит еще два месяца.
