Узнав, что мне предстоит кардиологическая операция, я сделал, что мог, и позвонил опытному и в больничных делах Парамонову.

— Какую книгу, — спросил я, — взять в больницу?

— Никакую.

— А Довлатов возил с собой Достоевского. Его еще врач спросил, не Библия ли, а он ответил, что не хуже: «Идиот».

— Врал твой Довлатов.

Но сам я Борису не поверил и зарядил айпад викторианской прозой, айпод — духоподъемными прелюдами Баха и — на всякий случай — «Реквиемом». Вооруженный до зубов Стивом Джобсом, я перестал бояться ближайшего будущего и сдался врачам.

В операционной было, как в рубке военного корабля, где я, впрочем, тоже раньше не был. Отрядом командовал старый еврей со славянской фамилией и сильным акцентом.

— Имеете отношение к Украине? — подозревая своего, спросил я хирурга.

— Бесспорно, — согласился он, — наша семья еще до революции бежала от погромов из Киева в Аргентину. Отсюда — испанский акцент.

Когда меня обступили помощники, анестезиолог спросил, знаю ли, что они делают.

— Татуировки?

— Шутник, — успокоил себя доктор и пустил наркоз в вену.

Когда день спустя я пришел в себя в темном подвале, то сперва подумал, что оказался в застенках.

— Донецк? Гестапо? Инквизиция? — вспыхивали перемежающиеся болью догадки. — Я им все скажу, вернее — уже сказал.

Твердо я понимал одно: в американской больнице пытать не станут.

— Это — от молодости, — объяснил фельдшер. — Старикам уже все равно, а вы мужчина еще хоть куда, вот тело и сопротивляется насилию.

— Как его не понять?! — прохрипел я.

— И поза пациента, — добавил словоохотливый собеседник, — важна. Со стороны операция на открытом сердце напоминает процедуру распятия.

— I feel His pain.

— Как все мы на пути к исправлению, — похвалил он меня и перекрестился.

Я остался наедине с чистым и бездуховным страданием. Джобс мне не помог, все книги мира оказались лишними, и Моцарта пришлось отложить до поминок.

На второй день я смог сидеть и говорить по телефону.

— Как ты выглядишь? — спросила жена, видимо, боясь не узнать.

— Помнишь у Рембрандта «Анатомия доктора Тульпа»? И я на ней не доктор Тульп.

Трубку перехватил врач, чтобы приготовить жену к худшему.

— Последствием операции бывает повышенная раздражительность, сарказм, ехидство, вам может показаться, что мужа подменили.

— Ну это вряд ли, — вздохнула жена.

Между тем больничный обиход входил в норму. По ночам вокруг меня вились сестрички. Хорошенькие и кровожадные, как вампиры из сериала, они каждый час брали анализы.

Ближе всего мы сошлись с медбратом, буддистом с Урала, и с чернокожим стюардом в бабочке, принимавшим пространный заказ на обед.

— У нас, — хвастал он, — хлеб семи сортов, чай пустой и с лимоном, курица в ассортименте. Все, разумеется, без соли, остальное — без сахара.

На прощание он спросил, что мне больше всего понравилось.

— Клизма, — честно признался я.

— Говорить мне трудно, — нажаловался я приходящей на дом сестре.

— Ничего, — улыбнулась она, — помолчите. Вы где работаете?

— На радио, — выдавил я.

— Well.

Медленнее всего возвращалось чтение.

— Господи, — шипело подсознание, — ну кому важно, куда делся Лунный камень?

Отнеся пугающую перемену на счет тяжелых последствий наркоза, я перебрался в Facebook, который словно предназначен для слабых умом, ибо мало требует и немного дает, зато обо всем на свете. Прыгая по ленте друзей, я ощутил в себе смутное присутствие второго Я. Мне показалось, что я его даже узнал: отставник в кальсонах с непременной газетой, откуда он выуживает опечатки и каждую отсылает в редакцию с гневном письмом в стиле «Доколе, Катилина». Сдавшись ему, я с наслаждением встревал в каждую свару, которые раньше игнорировал, считая склоки непродуктивными.

— Возможно, что и так, — согласился отставник, — но сколько удовольствия.

Одному френду я желчно указывал на ошибку в транскрипции Ли Бо, другого укорил в преувеличении роли Трампа, третьего — в преуменьшении, в четвертом заподозрил «Крымнаша», пятого разбранил за пренебрежение Джойсом, шестого — за снобизм, седьмого — от нечего делать. Но тут освободили Савченко, и я принялся выгонять всех, кого это не обрадовало.

Я всегда мечтал делиться наслаждением, но только потому, что еще не открыл ворчливые радости мизантропии.

— Слышишь, мындра, — обрадовал я жену, — в больнице я нашел себе новое хобби.