18 апреля 2016 г. Понедельник

С 11 по 19 апреля в столичном ЦДРИ, что рядом с метро «Кузнецкий мост», проходит выставка — в честь 90-летия со дня рождения — живописца Андрея Горского. Сегодня там — вечер его памяти. Начало в 17:00. Чисто по-человечески, он интересен уже тем, что принадлежал к семейному гнезду ученика Валентина Серова, Константина Коровина и Абрама Архипова — Николая Чернышёва, по отношению к которому, чем дальше уходят в историю годы его жизни, тем чаще слышится: великий русский художник. Из этого гнезда — его дочери Полина и Екатерина и внук Николай, сами ставшие замечательными мастерами, которые продолжают семейную художественную традицию, но каждый — со своим, индивидуальным почерком.

Андрея Горского, мужа Екатерины Чернышёвой, я называю для себя художником Памяти. Написанное им, ещё совсем молодым человеком, полотно «Без вести пропавший» стало одним из живописных символов Памяти о Великой войне. Но у Памяти, пронизывающей всё его творчество, есть и более близкая к нашим дням ипостась. В годы, когда с лица столицы с неумолимой последовательностью, диктуемой беспардонной новорусской погоней за наживой любой ценой, исчезали её неповторимые, невоспроизводимые в новоделах, исторические черты, Горский с упорством, упрямством даже, писал, писал и ещё раз писал эту уходящую от нас историю с её тихими тенистыми улочками и переулками, храмами, монастырями. Стремился не просто запечатлеть их облик, но выразить их дух, что не под силу даже самым достоверным фотоснимкам.

И он не просто писал такие полотна. Будучи членом Комиссии Союза художников СССР по охране памятников истории и культуры, много сделал для реальной защиты московской старины, для спасения её архитектурных жемчужин.

И ещё была в его полотнах Память о непростом «простом» человеке.

Одна из трагедий, запрограммированных в людском бытии, — наше тотальное беспамятство. Конечно, храним в музеях и архивах память об известных предшественниках, пытаемся передавать из поколений в поколения семейные альбомы, дневники, реликвии. Но сколько всё-таки — тысячи, миллионы даже — судеб живших на земле людей бесследно исчезло в волнах реки забвения Леты.

И сегодня исчезает. И завтра ещё будет исчезать. И это при всех наших технических возможностях загнать в одну 128-гигобайтную флешку целую библиотеку.

Я вот только что прочёл новую повесть моего школьного товарища Исаака Шапиро (живёт сейчас в Израиле, книги свои пишет по-русски, издаёт их в Москве; предыдущая была очень сильная — о военном детстве). Герой повести прожил три нелёгкие жизни — колхозного конюха, влюблённого в свою работу и в своих лошадей, настоящего мастера своего дела; заключённого ГУЛАГа; фронтовика.

Но вот перестали приходить с фронта его письма сестре, беспомощному инвалиду. Да к тому же умер бывший его помощник по конюшне, единственный человек, который читал ей эти письма. И вообще, помогал ей выжить (и навряд ли она сама долго после этого проживёт). Теперь даже если и придёт похоронка или сообщение: «пропал без вести», некому его будет получать. И всё. Нет больше человека. Как будто и не жил он на земле.

Этой же болью Памяти, этим протестным несогласием души с вычёркиванием человеческой судьбы из жизни полна картина Горского «Последние жители деревни Мартус», что в тверских краях. Деревни, в которой осталось всего-то пять домов. И не только вот эта конкретная деревня, но и вообще русская деревня. Я знаю, например, такую же деревню в Псковской области, где тоже осталось всего пять домов. Имя у той деревни звучное — Москва. И несть числа по Руси таким вот последним из последних.

Может быть, это право на несогласие с самой историей, протестом против трагических, бесчеловечных её поворотов, сильнее всего прозвучало в упомянутом в самом начале полотне «Без вести пропавший», утвердившем его когда-то в числе ведущих молодых художников страны. История рождения этой картины: приехав летом на этюды в приволжское село Высокополье, Горский остановился на простой в доме Феодосьи Егоровны Пуховой, у которой все трое сыновей погибли на Великой Отечественной. Её рассказ потряс художника: «Получила я первую похоронку, билась, криком кричала на всю деревню, получила вторую, кричала… но уже потише; а когда получила третью, осела без сил на землю и совсем тихо: и он туда же… Так мы и остались со стариком одни, а как помер хозяин, остались я и коза в доме».

К этому сам Горский добавлял: в деревню Высокополье на 35 домов с войны вернулся только один солдат, да и то без ноги, и, повторяя подвиг Маресьева, трудился на тракторе.

Понятно, что матери, вдовы и этой деревни, и тысяч других российских деревень никогда не смирятся с очевидностью и до самой смерти (а сегодня уже тоже остались последние из последних) будут ждать возвращения своих сыновей и мужей. Вот это возвращение как протест против очевидной его невозможности и написал тогда Горский на фоне широкого волжского пейзажа, с неповторимо своими «небесами Горского», с «куском земли, припавшим к трем березам», с той горстью земли, которая годится, чтоб «видеть в ней приметы всей земли» — совсем как у Константина Симонова в его «Родине».

Полотно это объемное с временнόй точки зрения. Оно позволяет увидеть одновременно и сцену невозможной, но утверждаемой воображением художника встречи, и прощание, когда сыновья уходили на фронт.

Боль, пронизывающая эти краски, и сегодня, может быть, реальный путь добраться до юных душ, для коих «пропал без вести в Интернете» куда понятнее, чем «пропал без вести на войне». Впрочем, возможно, я не справедлив к молодым. У них ведь тоже есть свои пропавшие без вести на локальных войнах последних десятилетий.