Смотрите фоторепортаж Екатерины Фоминой / «Новая газета»
Лучше лечь на рельсы
На месте бывшей железнодорожной станции Идомени на границе с Македонией теперь целый город со своей кипящей жизнью. Беженцы ставят палатки по обе стороны железнодорожной колеи, на рельсах, на бывшей платформе, забираются в хозяйственные пристройки и находят там кровати, на которых раньше спали смотрители станции. Между деревьями натянуты веревки — сушат одежду; еду готовят прямо на открытых кострах. Кому-то повезло попасть в крытые шатры и занять место на двухъярусной кровати. Хотя «повезло» — вообще не об этом месте.
Через Идомени беженцы идут давно: еще в декабре были протесты — когда людей из Марокко, Пакистана, Ирана правительство страны обещало выслать в свои страны. Они кидали камни в тех, кому перейти границу разрешили, и нападали на полицейских. Полицейские отвечали шумовыми гранатами и слезоточивым газом. Но тогда на границе было всего полторы тысячи человек — сейчас счет идет на десятки тысяч.
Станция Идомени была стратегически важна для греков — первая на пути следования поездов из Европы. В деревне Идомени своих — всего полторы сотни человек. Сейчас эта деревня перенаселена, но все равно ее зовут «мертвой зоной» — потому что никуда отсюда не сдвинуться. Жизнь остановилась. Днем палит солнце, ночью в палатке от холода невозможно заснуть.
Железная дорога здесь тоже уже не действует — на путях простаивают заброшенные вагоны, кто успел — занял купе с мягкими сиденьями. Из окон свешиваются парни, будто готовые помахать кому-то на перроне и отправиться в путь. Но поезд не тронется никогда.
За прошлый год через Грецию насквозь прошли 850 тысяч беженцев, в основном нелегально и с риском для жизни переплыв Эгейское море. Теперь ловушка захлопнулась — сбежавшие сюда через Турцию оказались заблокированы на этом участке земли. 9 марта Македония закрыла границы.
Всего в Греции застряли около 35 тысяч беженцев. Оставаться здесь не хочет никто: Греция — лишь «перевалочный пункт» на пути к заветной, настоящей Европе.
Быт или не быть
Полуразрушенное здание вокзала, оставшаяся от прежней жизни вывеска Duty Free. На первом этаже открылось кафе, предлагают айс кофе (есть специальная машина, чтобы взбивать молоко), сэндвичи. Продается мороженое, чипсы, расставлены столики — все по-настоящему. Арабские мужчины вальяжно курят и перекидываются в картишки. У входа сварганили на скорую руку парикмахерскую — притащили зеркало, высокий стул, нашли бритвы — и теперь сюда очередь. Здесь есть магазин со всяким ширпотребом — тазики, чайники, газовые горелки, китайские толстовки, среди этого добра гордо возвышается кислотно-розовый бюстгальтер. Такой бизнес устраивают местные, а продавцами устраиваются в основном беженцы — те, у кого хватает денег перекупить товар у греков.
В лагере стоят фургончики с фруктами и овощами: апельсины, бананы — по евро за килограмм, евро пятьдесят — килограмм картошки. Продают и планшеты, и телефоны, и сим-карты. Кажется, найти для жизни здесь можно практически все. Только вот не жизнь это все равно.
Периодически размеренный, утомленный духотой лагерь взрывается: мужчины идут протестовать к границе. Там их ждут два автобуса со скучающими полицейскими. Мужчины скандируют традиционное уже «Open the border!». В среду, например, прошел слух, что приедут немецкий и австрийский послы, поэтому кричали с обеда.
Но за прошедший месяц все поняли: это занятие бессмысленное.
Едкий запах дыма от костров пропитывает одежду, к нему быстро привыкаешь. На открытом огне парни варят макароны. Время обеда.
Али из Дамаска просит не называть его настоящее имя, когда узнает, что я из России — потому что «боится нашего режима». Молодой мужчина в спортивном костюме и кепке, лицо аккуратное, но не запоминающееся. Он ведет меня в свое жилище — под огромным тентом натянуты, как шатер, теплые пледы. Внутри его жена Хадиджа с восьмимесячным Дани. Волосы Дани огненно-рыжие, малыш мается, хнычет. Над его головой висит желтый воздушный шарик, и плюшевая корова показывает язык. Как тут умещаются все — еще ведь дядя Хадиджи и отец Али — не укладывается в голове.
Али и Хадиджа познакомились в Курдистане, когда оба, переехав из Сирии, работали в организации «Врачи без границ». Сын родился еще там, но власти Курдистана отказались выдавать ему документы. Семья накопила денег и рванула в Турцию, но в Стамбуле жить оказалось неподъемно дорого. Теперь они тут — уже месяц и десять дней.
Им позарез нужно в Германию — там уже живут мама Али и младший брат.
— Мы не выбираем, куда ехать, — сейчас все уже едут к родственникам, в каждой семье уже есть кто-то, кто добрался до Европы, — объясняет Хадиджа. По ее словам, лично ей все равно, где жить, лишь бы в безопасности и дали бы возможность работать.
Хадиджа показывает, чем они питаются, достает из коробки банку за банкой: соленые огурцы за 1,60 евро, клубничный джем за 1,70, какая-то томатная паста, пюре… Все это привозят местные и, как говорит Хадиджа, продают им ниже магазинной цены. Хлеб всего за 50 центов, например.
— Тебе тоже 23? Мне кажется, это рано для замужества, я же теперь не успеваю совсем за собой ухаживать, — говорит она, показывая свой наряд сверху донизу. Белая фуфайка, объемная вязаная кофта, но зато какие ногти цвета фуксии. — Мы моемся раза два в неделю. Вода в душевых холодная, приходится греть на костре. Но какой это душ? Все равно пахнешь дымом.
Хадиджа все же рада, что у нее есть муж: говорит, муж — это защита, в Курдистане не страшно было по улицам ходить. И сейчас почти не страшно.
Муж — это еще и забота. Али заглядывает в шатер: протягивает жене сковороду с макаронами — попробовать, готовы ли. Заправляют томатной пастой с луком, предлагают мне.
— Вообще мы впервые готовим макароны. Тут, конечно, кормят, но за холодным сэндвичем нужно простоять часа три на улице в очереди, я не могу оставить ребенка.
Хадиджа просит не фотографировать ее: она не говорит маме, в каких условиях они живут, обманывает.
Али в лагере знают и уважают: во-первых, свободно говорит на четырех языках, во-вторых, как-то ему доверяют все — и беженцы, и волонтеры. Связей у него уже много. Он ведет меня на обзорную экскурсию по лагерю, если его вообще можно обойти.
— Хочешь, отведу тебя к женщинам из Синджара?
«Мы хотим будущего для наших детей»
В августе 2014-го в иракский город Синджар, где жили езиды, вошли силы ИГИЛ (эта террористическая организация запрещена в РФ). Боевики, по разным подсчетам, убили около пяти тысяч мужчин в самом городе и соседних деревнях, от пяти до семи тысяч женщин увезли в тюрьмы — откуда их продавали в рабство или передавали джихадистам как наложниц. Немыслимые цифры, почти в каждой семье беженцев кого-то убили или взяли в плен.
В тенте невыносимо душно, вповалку сидят женщины с детьми, едят из общей тарелки рис и салат.
— Я слышала, что с болезнями быстрее берут в Германию, — ну если у тебя рак, холера или что-нибудь такое… — обращается одна женщина к Али.
— Это вранье. А чем ты болеешь?
— У меня ухо не слышит.
Али подзывает одну из женщин к нам: ей на вид за сорок, в пижамной кофте с медвежонком, голова покрыта клетчатым платком. Начинает свой рассказ. Али переводит.
Халад сбежала из Синджара с шестью детьми, когда боевики пришли в город. Парализованного мужа пришлось оставить. Три дня они пробирались через горы до Курдистана. Через два дня дошли до реки: многие дети и старики утонули тогда.
— В Курдистане нас приняли, но сказали: мы мусульмане, вы езиды — мы едим разную пищу, нам запрещены отношения друг с другом… Если узнают, что езидка встречается с мусульманином, ее убьют. Поэтому и оттуда нам пришлось уезжать — через год и три месяца, когда смогли накопить на Турцию и дальнейший путь. Мы не стремимся в Европу — мы просто хотим будущего для наших детей. Лучше было умереть в Ираке, чем доживать в этом лагере, — это же медленная смерть.
Халад рассказывает о зверствах джихадистов: они сжигали детей и посылали куски их тел родителям, отправляли видеозаписи убийств. Маму и одну из дочек привязали к стулу и у них на глазах убили одного за другим: мужа, сыновей, дочерей. Двоюродный брат Халад целовал ноги боевикам, когда те пришли его в дом, чтобы не забирали жену. Ее изнасиловали прямо у него на глазах.
— Если ты поживешь там, потеряешь разум. Я возвращался домой и пил таблетки от депрессии, — подключается к разговору Али.
Долго Али говорит с женщинами на арабском. Потом объясняет: оказывается, они были в лагере для беженцев в Курдистане в одно время — только там был он волонтером. Вот снова встретились.
Волонтеры
У Али звонит телефон — волонтеры привезли еду, надо помогать разгружать.
На обочине у лагеря припарковался крупный бородатый Николас — в очках, добродушный. Он из Network Community, НКО, уже десять месяцев помогает беженцам.
— Нас всего 35 человек заботится о них, кажется, мы уже даже усыновить кого-нибудь из беженцев можем.
Спрашиваю Николаса, почему закрыли границу?
— Слушай, это ведь не македонцы сами, Германия попросила — политика. Что я не хочу сам делать, пусть сделает другой за меня.
Николас объясняет, что в стихийном лагере в Идомени нет представителей государства вообще — все делается силами НКО и волонтеров. Хотя сейчас государство экстренно возводит «hot spots» — стационарные лагеря, ближайший — в получасе езды отсюда. Но беженцы едут туда неохотно.
— Государство не хочет их насильно прогонять, это же мировоззренческая штука, хотят, чтобы беженцы сами приняли решение. Ведь в организованных лагерях в тысячу раз лучше, нормальные условия. А ты их спроси, чего они не хотят уезжать отсюда? Надежда умирает последней.
Крепкий блондин в оранжевой жилетке ходит по палаткам и раздает детские комбинезончики и ползунки.
— Из России? Так ты и по-русски можешь? — неожиданно говорит он с легким акцентом. — Я сам из Словакии, но у меня жена казашка. Видишь, на жилетке написано, какие я языки знаю: английский, немецкий, русский, казахский. Правда, ни разу еще русский мне тут не пригодился.
Йозеф работает проектным менеджером в международной компании, но специально взял отпуск, чтобы на пару дней приехать сюда. Его друг Азим из Афганистана уже давно живет в Словакии, создал НКО «Институт миграции и кооперации». Азим ездил сюда уже пять раз. Одежду для беженцев собирают по всей Европе и везут сюда.
Подходит девочка-волонтер:
— Смотри, какие белые джинсы, не твой размерчик? Не подойдут? Я уже весь лагерь обошла, никто не берет белые штаны!
— Я вообще в докторантуре работу по миграции пишу, — продолжает Йозеф. — Сама понимаешь, это в основном теория, философия. А я люблю живых людей! Приехать и видеть мальчика: красивенький, карие глаза такие, а у самого каждая ботинка — разного цвета, и каждая смотрит вправо, — он треплет маленького мальчика за щеку. — Я здесь счастлив.
На перроне афганские пацаны тормозят высокого фотографа из Германии в голубой пляжной рубахе: плюхаются на землю, каждый впередистоящий кладет ноги на плечи того, кто сзади, получается такая гусеница, пацаны на раз-два-три отжимаются. Фотограф с восхищением снимает с разных ракурсов. Жмет ребятам руки.
На путях встречаю парочку, улыбающуюся белоснежными улыбками, — Алисия из Англии, Райн из Америки. Они приехали на весь апрель кормить людей супом — каждый день по три тысячи порций.
На вокзальной стене надпись углем «Вам нравится фотографировать наши страдания?». Ближе к границе сгрудились бытовки и фургоны гуманитарных организаций — UNHCR, MSF, Красный Крест. Здесь круглосуточно дежурят врачи. На пункте приема пациентов Health Team of Pedion Areos растяжка: «Европа — следующий ад после войны на Ближнем Востоке».
Идомени, Греция
P.S. Греческий министр внутренних дел Панайотис Курублис назвал лагерь беженцев в Идомени «современным Дахау». Он пообещал сделать все возможное, чтобы обеспечить жителям лагеря медицинскую страховку.
