Здесь один из мировых центров тихого духовного сопротивления глобализации. Здесь модничают. Могут себе позволить жить по-своему. Это старообрядцы-беспоповцы часовенного согласия. Это приземленный быт и тяжкий труд, реальный страх голода и холода, архаика. И это естественный источник света.

И не столь, как звезды, далекий. Едь себе и едь на север, это летом дорог нет, а пока за Енисейском открыт зимник. Под тобой хорошо промерзшие сверху эпические топи, наверное, тоже мерцающие в глуби. Пусть врут поисковики: «Невозможно проложить маршрут между точками». А навигаторы теряются: «Движение по тропе». Потом и вовсе свихнутся, начав демонстрировать у деревни Сергеево (почти 600 верст от Красноярска) виды Монте-Карло.

До Безымянки еще 7 часов в сторону Оби. Если повезет. И не будет встречки, и разъедешься, не закопаешься. Так и ехать сутками да литрами, на горящей лампочке. А за стеклом потрескивает март, -35.

Повезло, на слиянии Енисея и Ангары подсел в машину Николай Васильевич. Дед Кольча, зовет его родня. Кто бы еще рассказал нам, что там, в синеющей пустоте прежде стояла заготконтора. А за этой пустошью, заваленной спиленным и гниющим лесом, была сплавная. Что в этом затоне отстаивалась целая флотилия. Что на месте брошенных халуп с рекламой «Займы под материнский капитал» реально бегали ребятишки, вот там у них была школа, а тут детсад. Что где помойки — были поля и пашни. Что здесь раньше емкостей под топливо не хватало, а теперь их режут на лом. Что в Сергеево прежде летал Ан-2. Четырежды в день. Да и в Маковское летал. Какие там пасеки были, белый-белый мед, сейчас один старик-старовер доживает.

«Хлевы и мерзость запустения». Было и сплыло. И? Отсутствие чего-либо не может быть основой жизни или ее смыслом. Хотя, вероятно, оно и есть исчерпывающее содержание всего в этих местах. Но эта пустота не сама по себе, здесь прежде что-то было и что-то будет потом. Это ниша для чего-то. Пока тут пусто, как на тупиковой ветке 1 января после того, как единственный проходящий здесь поезд ушел. Но ведь будут же еще люди приезжать и уезжать. Чебуреками торговать, мороженым, рыбой, пивом. Или это иллюзии? И это уже навсегда пустота? Без умысла, без ожидания, что ее заполнят?

Николаю Васильевичу 78. Кто потом расскажет о количестве и качестве всего того вещества жизни, что будто сожрала снежная пустота?

И главное: что с нами не так, если это происходит? И есть ли альтернатива?

Виктор

О самом важном в газетах писать не принято, они не для того. Хотя бы потому, что человек со своей жизнью один на один, и газета ему не поможет, не ее функция. Потому, что касается Виктора, — исключительно схематично.

Издалека, с 1966 года. Молодой специалист Аркадий Б. работает в Кургане в областной больнице стоматологом. Его дочери трех лет в садике ставят градусник, она его берет в рот и откусывает. Аркадий приезжает по звонку, хватает девочку, мчится в больницу. Сразу кидается к главному терапевту области. Та советует промыть желудок. Значит, надо интубировать. Трубку вставлять. Рентгенолог говорит: всё нормально, ничего делать не надо. Девочка выкакает ртуть, делов-то. Вредны пары ртути, проглоченная же выйдет без последствий, ее обволочет, как, например, проглоченные стекла. Странно, что старушка-терапевт запамятовала, что во времена ее молодости для разрешения кишечной непроходимости рекомендовали выпивать по полстакана ртути.

Нет, Аркадий не успокаивается: раз главный терапевт говорит, значит, надо промывать. Коллеги Аркадия видят его панику, понимают, что дело добром не закончится, звонят в детскую больницу. Отвечают: привозите, посмотрим. Ребенка увозят, Аркадий бросается следом. Коллеги сокрушались потом: мы подумали, что никто его туда не пустит. А врачи в детской сказали: как его не пустить, он же врач областной больницы. Прошел, всех растолкал.

Аркадий сам начинает интубировать, пытается затолкнуть зонд. Ему дают — как не дать. У дочери останавливается сердце. Затем — реанимация, искусственная вентиляция легких в течение недели, но толку? Головной мозг погиб. Все потом признают: интубировать было нельзя, девочка плакала от насилия, и смерть наступила от выброса адреналина в кровь на реакцию страха — гиперадреналинемии.

После этого Аркадий сразу разводится с женой — она тоже была врач, участковый педиатр. Уезжает из города. Проходит 20 лет, один из курганских коллег едет в Иркутск на съезд анестезиологов-реаниматологов. В гостинице раздается звонок: Аркадий. Предлагает встретиться. Дома представляет двух сыновей-погодков. Тогда уже отроков. После смерти дочери Аркадий переучился, стал анестезиологом. Защитил диссертацию в 74-м. То есть всё поменял, лишь бы понять, что он сделал неправильно, и надеялся на новую жизнь.

1995 год, тот же курганский врач едет в Питер, на конференцию по ожогам в ВМА им. Кирова. Едет в туристическом автобусе на экскурсию в Петродворец, слышит за спиной разговор двух дам. Понимает, что коллеги из Иркутска. Поворачивается, спрашивает про Аркадия. А вы его откуда знаете? Рассказывает вкратце его историю. Дамы кивают: а вы знаете продолжение?

Из Иркутска его семья уехала в ближнее Подмосковье. Оттуда в Израиль, там сыновей забрали в армию, и они погибли во время военного конфликта. Переезд снова был лишь его инициативой, он настаивал, в том числе из-за того, что тогда, во второй половине 80-х, всех, включая студентов, гребли в армию. А он за них боялся, говорил: пусть в Израиле в армию идут — там безопаснее.

Не знал последних деталей жизни Аркадия Б., хотел с ним сейчас связаться, но — никаких следов. Будто не было ни его, ни его детей. Только архивная карточка кандидатской диссертации из Иркутска да выписка из архивов мытищенской ГАИ.

Виктор Голдобин живет в часовенной деревне Налимное. Русоволосый, крепкий, здоровый мужик с натруженными ручищами и по-детски ясными небесными глазами. Рыжебородый, как родные братья, но, не в них, тишайший и спокойный.

5 сентября 2015 года в следственный отдел Енисейского района краевого ГСУ СКР поступило сообщение: при эвакуации с тонущего катера утонула несовершеннолетняя девушка. Это была дочка Виктора.

Он шел вверх по Енисею с 16-летней дочерью и 12-летним сыном. Уходил уже на ночь глядя, его отговаривали, но вопрос был в деньгах. Следовало перевезти экскаватор «Камацу». У Виктора под него был подходящий 24-метровый катер. Через пару часов поднялась волна, обнаружилась течь, Виктор успел надеть на детей спасжилеты, скомандовал пересесть в лодку, которая шла на привязи за катером. Не сложилось.

Виктор с сыном спаслись. Аню он все же реке не отдал, но спасти ее было нельзя: ее, говорит, «в височек ударило». Убило вынырнувшей доской, оторванной от палубной надстройки.

— Рябить начало, потом уж волна поднялась. Вода как будто затягивала. Раз, и всё. Быстро. Она стояла возле носа. Она что-то еще кричала. И лодка перевернулась… Все говорят, что корпус лопнул. Но так бы по всему катеру вода растеклась. Нет, на винт намотало. Нос поднялся, корма ушла. Мы испугались не аварии, а когда Аня начала тонуть…

Виктор говорит негромко и не для кого, он сам всё пытается понять, как именно случилось, раскладывает, детализирует. Какой корпус был у катера, какой конструкции, сколько там и каких уголков… Удачная лодка, говорит, была. Он сам ее построил, долго вынашивал мечту, и весь проект — с чертежей, приобретения сварочного аппарата, оборудования в Налимном, верфи, аппарели и до спуска на воду — собственными силами. Вся судьба — своими руками.

За что? Что было не так?

Не только Виктору же, всем нужно объяснение. Это вообще всё можно понять, только если есть иной свет, куда детей от нас забирают и там они продолжатся. А значит, и Бог есть, и Ему такие смерти зачем-то требуются. А если ничего этого нет, то это просто происходит, и всё. И мы от обезьяны. И ты слепец, бредущий неведомо где. И бездна всегда рядом. Проваливаешься, и всё, не выгрести. Это не вывих жизни, а ее естество. Но какой смысл тогда в Пушкине, откуда он, зачем?

У моего дома «Ниссан-Ад» на скорости 140 наехал на бордюр, взлетел в воздух и, задев угол балкона второго этажа, перевернувшись, рухнул на тротуар, а перед этим на 38-летнего преподавателя университета Алексея Л. с коляской. В ней была его 7-месячная дочь. В нескольких метрах за ними шли жена и 5-летняя дочка. Алешу убило на месте, девочку покалечило. Мой дом у церкви, и они возвращались с воскресной службы. Можно ли оправдать Бога, если Он есть? У этого вопроса (теодицеи) нет ответа.

Последние лет 100 — точно.

И нет выводов, никаких. Потому что, знаете, есть истории без выводов. Они, безусловно, все же есть, но лучше не думать об этом, не пытаться. И об этом тоже книга экзистенциалиста Иова. И уж определенно не стоит заниматься, как его утешители, резонерством и ханжеством.

В последний день долго сидим за столом, много и нас, и разговоров, они разделяются. Виктор от настойки отказывается. Сидит, бубнит точно в пустоту, как они хлеб пекут, как заводят с вечера квашню, как она киснет до утра, о разнице их хлеба с городским, не сытным, которого он может и буханку умять, если проголодался. Безэмоционально, ровно, не пытаясь никого ни в чем убеждать, и очень долго. Потом снова потусторонне заговаривает о своей лодке, как резал металл и варил, об уголках. Мужик потерян. Он как ребенок.

Показалось в какой-то момент, что вовсе не так: он просто крутит в голове, рассуждает о том, как улучшить конструкцию новой лодки. Без дела здесь не сидят.

Каких только кораблей у старообрядцев не увидишь. И длинные деревянные шитые лодки с моторами, часто допотопными, тракторными, с теплыми рубками. И целые пароходы из железа, угловатые самоходки. Так что Виктор не первый. И у него это не первый катер. Правда, перевозят стариковские, как правило, не экскаваторы, а свой скарб. Из большегрузного — разве что снегоходы, бочки с горючим да скотину. То необходимое, без чего не жить. Бывает, конечно, уже и джипы, трактора включают в разряд необходимого.

Прежде староверы валили лес только в октябре два дня и в марте три, «больше глаз» у природы не брали. Жизнь берет свое, она всегда возьмет: в их края пришли «сибирские цирюльники», валящие лес без перерыва, и староверы идут подработать.

Прошлой зимой Виктор купил МАЗ-лесовоз, подался на заработок, тут же угодил в аварию: выскочила навстречу «шестерка», он отвернул, лесовоз упал набок.

Мужик рукастый, МАЗ починил быстро. Еще и изобретательный: своими руками — с артельной помощью родни, конечно, — запустил в Налимном ГЭС, и та 4 года отбарабанила.

За экскаватор сейчас «претензии предъявляют ласково» (брат Яков так говорит). Вопрос — 1,1 млн рублей. Через суд, вроде, как не имеют права требовать, но неофициально интересуются его домом в Сергеево. И Яков же, между прочим, безотносительно к случившемуся, скажет: «Если мы верим в Христа, а его нет, мы не теряем ничего. Если же мы не верим в Христа, а Он есть, мы теряем всё».

Мастеровой Виктор жалуется на зимник. Дескать, почему так, нам проще вездеходы построить, чем дорогу. Да, без дорог никуда. С ними приходят бизнес, цивилизация, экскаваторы и лесовозы. Лучшая жизнь и новые перспективы для заработка.

Копь

Копью здесь называют Обь-Енисейский канал, в ХIХ веке проложенный топором и лопатой. Проект оказался мертвым, как и заполярная железная дорога Салехард—Игарка, которую зэки воздвигали в середине прошлого века существенно севернее. Со смертью Сталина стройку закрыли, при нем же последний раз использовали канал, с великим трудом проведя из Енисея в Обь три колесных парохода и катер.

Не будет здесь никогда, ничего? Мой товарищ нашел летом в этих местах росомашью шкуру: ясно, что ее носил человек, но когда? И когда он ее здесь бросил и почему? Вчера, 2 тысячи лет назад? Где-то всё падающее на землю пролежит на ней тысячи лет. Здесь за недели и месяцы всё пропадает бесследно: люди, деревни, машины, трактора, танки, самолеты, цезий, упавший с неба, вынесенный водой плутоний. Тишина на миллионы, квинтиллионы верст, космически непроглядные тайга, болота, пустоши, курумники (каменные россыпи. — Ред.) — больше, чем на половину России; редкие огни, невидимые даже во тьме. Всё как и миллиарды лет назад. Лишь зыбь — вод ли, текущих или замерзших, снегов, мерцательные отблески чего-то далекого. Это всё от того, что зэковские тут места, беглых, ссыльных, каторжан. Проклятые, не будет здесь ничего, — есть такая версия.

Есть более приземленная. И показательная. Канал начали, помолясь, использовать с 1894 года, а через 7 лет уже пошли поезда по Транссибу. Он и умял всех конкурентов. Так вот, по легенде, этого не случилось бы, если б барона Аминова, руководившего строительством канала, не умаслили миллионной взяткой, дабы канал-то он прорыл, но мельче и уже, чем нужно.

Подобные предания есть в каждом городе и относительно каждого мегастроительного проекта. Например, в Томске: местные купцы скинулись и ради сохранения бизнеса на логистике (извоза) пролоббировали прохождение Транссиба мимо города. Другой вариант: купцы, напротив, отказались дать взятку инженерам. И Транссиб прошел через Кривощёково, выросшее в Новосибирск.

Канал все же послужил людям. По нему из Томской и Новосибирской областей спасались от большевиков с их колхозами староверы. Часть у заброшенных к тому времени шлюзов и поселилась.

Федор

Прадед Федора видел днем звезды, его уже нет. Сейчас Федор Некрасов удивительно напевной речью рассуждает о действиях Ди Каприо в тайге в «Выжившем», как тот дрался с медведем. Это старообрядец-то. В деревне Сергеево, где не то что интернета — связи нормальной нет. А вот как-то умудряются. Городские гости с интересом слушают: пока увидеть не удалось.

Весь старообрядческий Енисей повязан родственными узами. Федор — муж племянницы жены Якова Голдобина. Клан один, да и живут рядом с Яковом. У Федора его таланты тоже связаны с техникой. Это понятно: все мировоззренческие, гуманитарные проблемы за этих мужчин решены века назад. Но есть, конечно, что-то еще. Пара эпизодов из его жизни. Тогда ему было 15—16 лет (он и сейчас еще очень молод, но уже трое детишек). Пошли с отцом на лыжах на охоту. Раз, и оторвался от него — погнался за сохатым. Но не смог, как он выражается, «добыть». Обратно шел три дня и две ночи, ягоды сушеные с собой были — съел. Взялся за кору (говорит «корки»), пихтовые кончики. В первую ночь разгреб лыжей в снегу яму глубиной полтора метра, спички достал. А там всего одна. Бересты настрогал тонко, чтобы сразу вспыхнуло. Следующую ночь помнит уже плохо, кое-как дошел, голод почти доконал. Увидел отцовский «Буран» на болоте, рядом, в углях, кастрюля с едой. Съел почти все, на дне оставил, только потом четырежды в воздух выстрелил — дать знать, что он здесь. Отец его искал. Вернулся, вломил как следует. Федор до сих пор уверен, и его гложет обида: отец не поверил, что за сохатым гнался. И досталось ему именно за вранье. (Ну-ну, молодой человек.)

Второй эпизод сначала услышал не от самого Федора. Дескать, в лютый мороз снова погнался за лосем. С братом — тот отрубался, засыпал, Федор тряс, будил его всю дорогу. Потом присели, и сам прикемарил. Очнулся — никого нет. Брательник добрел до зимовья и уснул. Сам бы Федор до зимовья давно уже добрался.

Потом Федора спросил прилюдно, какой же мороз тогда стоял.

— Тогда -43, а в первый-то раз, когда за сохатым бегал, всего лишь -25 было. Идешь, кусты грызешь. — Федор говорит распевно, словно лирика это, а не триллер. — С братом идем, мороз крепчает, всё, что с собой было, давно съели. Ночь наступает. Повернули обратно. Костер разожгли, а кого? С этой стороны жжет, с той морозит. Раздвинули его на две части, лапника наложили на угли. Нодью еще не умел я делать. Часа три поспали, как прогорело. Слой инея на нас. Встали, пошли, аж шатает, какие голодные. Идешь — засыпаешь, друг другу: «Не спи, не спи!» Он мне — я ему. Так дошли.

О том, что брат забыл о нем, умолчал. В этом весь человек. И в оставленной отцу в кастрюле еде.

«Голод», великий роман «безумного норвежца» Гамсуна, енисейское адаптированное переиздание.

Ну и к слову. К тому, что часовенные вот так до сих пор бегают за сохатыми. Сутками. Поесть не остановиться, преследуют: если лось ранен, на бегу черпают пригоршни снега с кровью, закидывают в себя. А вот как еще можно охотиться, рассказал в соседней (немного южнее) деревне Назимово Сергей Удовик (у него жена Любовь Дмитриевна — из старообрядцев, Сергей говорит — из «боговерующих»): «На «Буранах» загоняют лосей, семь (!) убили, вывезти не смогли. Чуть не прибил этих двух охотничков».

Это то же, что творится здесь с лесом. Напилят, а вывезти не могут. В Назимове скота не осталось, на всё селение, человек 400, — не больше 10 голов, — зато огромные штабеля распиленного мертвого леса. Хапательный рефлекс. Булимия. Жрать в две уемистые, не останавливающиеся пасти и не думать о Страшном суде, вообще не думать, никогда. Это правило, его надо соблюдать.

Чтобы не завыть, когда столкнешься с тем, что ни при каких обстоятельствах купить-сожрать-трахнуть-убить-отмолить не получится.

Стрелка—Енисейск—Назимово— Сергеево—Александровский Шлюз—Безымянка—Шлюз Налимный— Красноярск Фото автора

(Продолжение следует)