Число россиян, чьи доходы не достигают даже прожиточного минимума, превысило по итогам 2015 года 19 млн человек, сообщил недавно министр труда и социальной защиты Максим Топилин. Таким образом, только за год в стране стало на 3 млн бедных больше. Реальные зарплаты снизились на 9,5%, и это, по словам главы Минтруда, весьма тревожный показатель: в прошлые кризисы такого падения не было. По оценкам же экспертов, снижение реальных зарплат в разных секторах экономики было более существенным: в госсекторе оно составило 16%, в добывающей промышленности — 12%, а в секторе услуг — 13,5%. Будет ли и дальше разрастаться армия бедных в России? Об этом в интервью «Новой» рассуждает руководитель Центра социальной экспертизы Института социальной политики НИУ ВШЭ Сергей Смирнов.

— 19 млн бедных — насколько эта цифра соответствует действительности и насколько она велика для России?

— Думаю, эти данные соответствуют истине. Я бы очень удивился, если бы наши ведомства сообщили, что численность бедных не изменилась. Их нынешняя статистика согласуется с макроэкономическими трендами — падением реальных денежных доходов и реальных заработных плат. Уменьшить число бедных можно лишь путем экономического подъема. В нулевые годы оно все-таки сокращалось. Для страны даже один миллион бедных — много. Это ведь конкретные судьбы людей, оказавшихся в тяжелой ситуации. Ну а 19 млн — это 13% населения России.

Поддержка социальных пособий не решает в целом проблему бедности. Стабилизировать реальную заработную плату и реальные доходы за счет социальных доходов, наверное, можно. Помогать адресно семьям с учетом их конкретных жизненных обстоятельств — тоже. Но это мало что изменит. Ни введение каких-то дополнительных налогов, ни перераспределение бюджетных средств не помогут нам вырваться из ловушки бедности.

— Что это за ловушка?

— По данным Росстата, за период с января 2015 года по январь 2016‑го реальные располагаемые денежные доходы снизились на 6,3%, а среднемесячная заработная плата работников в реальном исчислении — на 6,1%. То есть сейчас, в отличие от прошлого года, они вышли на один уровень. Думаю, это связано с недоиндексацией пенсий, со снижением процентных ставок по банковским вкладам, которые были достаточно высокими в первой половине прошлого года. Покупательная способность населения упала на 6—7%, но никто при этом не уменьшает обязательные платежи — траты на коммуналку, обязательства по подоходному налогу и так далее. Растут цены на продукты, на одежду, на «белую» технику. А ведь людям надо еще и лечиться, отдыхать, оплачивать образование, другие услуги, которые все больше и больше становятся платными.

— Руководство социального блока правительства бьет тревогу относительно возможного роста безработицы. Но пока цифры тут вполне благополучные в сравнении, скажем, с европейскими странами. Действительно ли эта проблема актуальна для России?

— У нас очень специфическая ситуация — еще с 1990‑х годов. При относительно небольшой численности официально безработных мы имеем достаточно большие ресурсы скрытой безработицы. По данным на январь, в России 1 млн официально зарегистрированных безработных. Это те, кто стоит на учете в центрах занятости и кому государство обязано по закону оказывать всевозможную поддержку — платить пособие, профессионально переподготавливать и так далее. Общая же численность безработных, по данным Росстата, — 4,4 млн человек. Эта разница в 3,4 миллиона говорит о том, что люди не обращаются в службы занятости. Значит, у них есть другие варианты выживания.

Скрытая безработица растет, одна из ее форм — неполное рабочее время, в режиме которого в четвертом квартале 2015 года работали 860 тыс. человек. Вроде бы не так много, но к ним можно добавить 300 тыс. граждан, находящихся в простое. Еще больше число тех, кто ушел в отпуск без сохранения заработной платы, — 2,6 млн человек. Что ждет эту категорию в дальнейшем, не очень понятно. На что они живут, как выживают в нынешних условиях? Перетекут ли они в открытую безработицу, зарегистрируются ли в службах занятости, или все-таки какие-то производства будут восстановлены и сохранятся рабочие места? Пока не ясно.

— Можно ли говорить о том, что население приспосабливается к падению доходов и зарплат, потере социального статуса?

— Конечно, население приспосабливается. Одна из моделей адаптации, получившая распространение в последнее время, — коллективная форма выживания. Это когда заинтересованные лица, скажем, родственники, собираются под одной крышей, начинают вести совместное хозяйство, а освободившуюся жилплощадь сдают и получают дополнительный источник дохода. Другая модель, проверенная временем, — когда совмещаются несколько мест работы.

Что касается потери социального статуса… Тут мы исторически инертны, предпочитаем ругать внешнюю среду, нежели проявлять инициативу и пытаться что-то изменить. Вместе с тем я считаю, что чем глубже кризис, тем больше социальная мобильность. В начале 1990‑х годов, когда государство не имело денег в бюджете, а инфляция галопировала, многие наплевали на свой социальный статус и стали адаптироваться к новым условиям. Например, в челночную торговлю смело окунулись преподаватели, библиотекари, научные работники. Открыли свой маленький бизнес, который помог им вновь выйти на достойный уровень жизни. Сегодня о социальной мобильности такого размаха говорить, конечно, не приходится.

— Результаты последних соцопросов свидетельствуют о том, что люди, попавшие под кризис, экономят на всем — даже на еде. Налицо переход от потребительской модели поведения к сберегательной. Какие риски несет эта модель?

— Недавно я анализировал последние данные исследований бюджетов домашних хозяйств, и выяснилась одна парадоксальная вещь: в целом по России доля расходов граждан на культурный досуг, на турпоездки и тому подобное не уменьшилась. Впрочем, это не касается среднего класса — он как раз начал активно экономить на «необязательных» сферах. Далее, если мы посмотрим на банковские вклады, то увидим, что в январе 2015 года депозиты физлиц в финансово‑кредитных учреждениях составляли 18,6 трлн рублей, тогда как в январе 2016 года — 23,2 трлн рублей. Налицо прирост где-то на четверть. Значит, люди, у которых в памяти кризис 2008—2009 годов, нашли для себя такую тактику адаптации. Понимая, что их средства в банках застрахованы, они откладывают некие суммы на «черный день». Это свидетельствует о том, что население правильно воспринимает происходящее в экономике.

Другой момент — задолженность россиян по кредитам. Она не выросла, более того, по сравнению с январем прошлого года даже несколько сократилась — с 11,3 трлн рублей до 10,6 трлн рублей. Значит, люди не желают жить в кредит и стремятся погасить долги как можно скорее.

Что касается рисков сберегательной модели поведения, то это палка о двух концах. Для части россиян — это подушка безопасности. А вот экономика страдает: сужается потребительский спрос, соответственно, производители не заинтересованы в наращивании производства и — как следствие — в создании новых рабочих мест. Растет число безработных, а вместе с ним и обязательства государства по выплате пособий. Пособия при этом маленькие и росту платежеспособного спроса не способствуют никак. Круг замыкается.

— Куда россияне вкладывают деньги во время кризиса? Или они держат их дома, «под матрасом»?

— По данным Росстата, за минувший год практически не изменилась доля денежных доходов, использованных на покупку товаров и оплату услуг. На январь 2016‑го она составила 71,3%. Обязательные платежи, взносы и налоги — 10,9%. Объем сбережений уменьшился на 3,4%, а прирост денег на руках — на 6,4%. В то же время на 4,3% выросли траты на покупку валюты.

— Экономический кризис в стране продолжается уже более полутора лет. Как за это время изменилось социальное самочувствие людей?

— С точки зрения той системы управления, которая выстроена в России, тут наблюдаются вполне закономерные вещи. По последним данным ВЦИОМа, 74% граждан собираются голосовать на выборах за действующего президента. Иными словами, большая часть населения не связывает то, что происходит в экономике, в социальной сфере, с просчетами первых лиц. Мы стали жить хуже, но считаем, что власть тут ни при чем.