Знаменитую Фултонскую речь Уинстон Черчилль произнес 5 марта 1946 года. 70 лет назад. Но, судя по событиям последних лет и месяцев, — будто вчера. Или в феврале — на Мюнхенской конференции по безопасности. Уж больно перекликаются та и нынешняя ситуации.

Примерно за две недели до речи Черчилля секретарь посольства США в Москве Джордж Кеннан также внес вклад в историю — отправил в Штаты депешу, известную как «Длинная телеграмма». Она вполне соперничает с Фултонской речью как провозвестница эры глобального столкновения двух социальных систем. Ряд фрагментов «телеграммы» до того актуален, что диву даешься: как это он ухитрился послать ее нам — в будущее.

Кеннану хватает 8 тысяч слов, чтобы заложить основы доктрины сдерживания агрессии, исходившей, по его убеждению, из Кремля. Он разъясняет: русские думают, что окружены врагами, и боятся свободного мира. Это мешает им вести диалог. Москва хочет укрепить свои позиции и ослабить Запад. Кремль коварен и воинственен, а его хозяин способен на всё.

При этом, любя Россию и русских, Кеннан отделяет власть от народа. Ему, считает Кеннан: чуждо мировоззрение элит, навязанное пропагандой, склеивающей патриотизм с лояльностью режиму, рождающей страх перед всем «чуждым» и агрессию к нему.

Этот текст Кеннана открывает глаза властям США. А после выхода в журнале Foreign Affairs c заголовком «Истоки советского образа действия» — публике. Автор советует отбросить иллюзии и принять «стратегию сдерживания». Но настаивает при этом — без войны. Пусть спор идет в сфере хозяйства и идей. И тогда соперник падет под грузом собственных неразрешимых проблем.

«Телеграмма» — проекция 1946-го на наши дни. Разве сегодня пропаганда не внедряет в сознание веру, что «внешний мир… злобный, враждебный и грозный», но — «обреченный на разрушение»? Разве не служит она «изоляции русского народа»? Разве Дмитрий Медведев в Мюнхене не признает: «Мы скатились, по сути, во времена новой холодной войны»?

И разве его слова не подтверждают нарушение положений Будапештского меморандума, применение силы для изменения контуров мира, «гибридная война», создание образа врага? Вот генеральный секретарь НАТО Йенс Столтенберг объявляет, что ядерное оружие — важный фактор сдерживания. А сдерживание — стратегия холодной войны: в нынешнем прочтении — конфликта демократии, устремленной к развитию, и «альтернативной модели», обреченной на отставание.

Но и Столтенберг не зовет Россию противником. «Мир слишком сложен, — считает он, — чтобы делить его на друзей и врагов».

Никто не хотел холодной войны и 70 лет назад. 1946-м госсекретарь Джеймс Бирнс взывал: «Державы… должны вместе строить более дружеский и счастливый мир». А тем временем Кремль старался прибрать к рукам территории в Маньчжурии и Иране. И посматривал в сторону Индии, Вьетнама и Ближнего Востока, где положение кого-то тревожило, а кому-то всё больше обещало — Запад сбрасывал с плеч «бремя белого человека».

Москва вводила свои порядки на Востоке Европы. Но общественность и многих политиков Запада это, казалось, не волнует. Черчилль знал: в Штатах уважают «бойких русских» за победу над общим врагом. И потому, как лидер «стойких британцев», призывал перейти от мягкотелости к твердости. Советовал: «Желаете мира? Качайте мускулы!» Потому и сменил название Фултонской речи с «Мир во всем мире» на «Жилы мира».

Черчиллю не нравился мир, где «от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике… опустился железный занавес». А «в ряде стран неограниченную власть имеют диктаторы… правящие через привилегированную партию и политическую полицию».

Тогда враги Черчилля — война и тирания. Они и сегодня — враги миллионов людей. Тех, которые, как и сэр Уинстон на руинах послевоенной Европы, помня о «доблести русских в битве с общим врагом, и восхищаясь ими», были бы рады видеть Россию мирной и процветающей — «среди ведущих наций Земли».