В годовщину убийства Бориса Немцова на улицы вышли десятки тысяч. Прошлой весной траурное шествие было не менее грандиозным. Что-то подобное уже было, когда провожали в последний путь Ленина, Высоцкого, трех ребят, которые погибли в Новоарбатском тоннеле, защищая Белый дом… Что такое похороны по-московски и откуда идет эта традиция, рассказывает писатель Борис Минаев.

Год назад я вышел на Славянской площади и оглянулся вокруг. Движение было перекрыто. Люди бессистемно и беспорядочно переходили и перебегали площадь. Стояли при входе к Славянскому проезду скучные металлические рамки. На ветру трепыхались флаги. Девочки раздавали бумажные портреты Немцова.

Так начиналось шествие. Насколько оно было громадным, я оценил позже, когда взглянул на набережную с того самого моста. Люди шли медленно, тихо, переговаривались мало, с каким-то тяжелым чувством. Но смотрели друг на друга все же с надеждой. В общее горе примешивалась и радость — мы все-таки вместе.

Вообще, на всех этих митингах, начиная с 4 февраля 2012 года, у меня было это ощущение, что я попал в историю. Но тут оно было даже другим: я прикоснулся не просто к истории, а к главной, может быть, московской традиции.

Традиции великих похорон.

Иконы советского пантеона

Московский Танатос, бог смерти, он ведь совсем не прост. Он особенный. Москвичи, как это ни грустно звучит, любят хоронить. Чьи-то похороны, коль уж сойдутся все звезды, становятся для них редким моментом единения и просветления. Высвобождается человеческая энергия, происходит вознесение коллективного духа. Первый раз я это понял, когда наткнулся в книге «Между двух революций» Андрея Белого на такой отрывок. 1905 год. Похороны Николая Баумана. Вот как он их описывает: «Я ждал процессию в начале Охотного ряда… От Лубянской площади… точно от горизонта, что-то пробагрянело; заширясь, медленно текло к «Метрополю»; …Сдержанно, шаг за шагом, под рощей знамен, шли ряды взявшихся под руки мужчин и женщин с бледными, оцепеневшими в решимости, вперед вперенными лицами; перегородившись плакатами в ударах оркестров, шли нога в ногу: за рядом ряд: за десятком десяток людей — как один человек; ряд, отчетливо отделенный от ряда, — одна неломаемая полоса… Протекание полосато-пятнистой и красно-черной реки, не имеющей ни конца, ни начала, — как лежание чудовищно-огромного кабеля с надписью: «Не подходите: смертельно!». Кабель, заряжая, сотрясал воздух — до ощущения электричества на кончиках волос; било молотами по сознанию: «Это то, от удара чего разлетится вдребезги старый мир».

Сегодня Бауман совсем не воспринимается нами как жертва. Хотя это странно — убит он был, по легенде, черносотенцами, и пострадал не только за свои революционные убеждения, но и за свое еврейское происхождение. Бауман — ныне всего лишь фигурка из многочисленного советского пантеона. Сад имени Баумана, метро «Бауманская» — невнятные следы в московской топографии, это все, что от него осталось. Однако, по свидетельству Белого, именно похороны этого инженера и страстного социал-демократа, который ходил на демонстрации с развернутым красным знаменем, сплотили Москву начала века, и этот общий дух протеста было уже не остановить.

Великие московские похороны бывали разными. Однако они всегда означали некий переход границы. Рубикон, за которым открывалась иная эпоха. Открывалась причем далеко не сразу: когда выносили из Театра на Таганке Высоцкого в 1980-м, никто и не предполагал, что означает это невероятное море людей и общий народный плач. Так в смерти Москва всегда открывает истину. Вернее, в протесте против чьей-то смерти. Никто не знал тогда, что этот протест означает гибель всей системы. Прошло несколько лет, и смысл — открылся.

Очень горько, с рыданиями и воплями оплакивали в Москве самых разных людей. Город любит траур, он строит вокруг похорон не только историю, но и эстетику, свой характер. Похороны Маяковского в 1930 году породили целую волну общественных движений. Волну горечи, разочарования, даже самоубийств среди молодежи, которая, казалось бы, была так оптимистична, так бодра, с таким энтузиазмом глядела в будущее, была такой советской и искренней. Но Маяковского похоронили — и вдруг стало очевидно, что что-то не так. Отчаяние носилось в воздухе той Москвы. Сам Маяковский за 15 лет до своих похорон вот так описывал эту московскую традицию:

Мрачные до черного вышли люди, тяжко и чинно выстроились в городе, будто сейчас набираться будет хмурых монахов черный орден. Траур воронов, выкаймленный под окна, небо, в бурю крашеное, — все было так подобрано и подогнано, что волей-неволей ждалось страшное.

Мавзолеи для новых вождей

Похороны Ленина в 1924-м. Рыдающий народ. Стук топоров на Красной площади. Деревянный мавзолей. Очень странная история с этим мавзолеем, если честно… Дело в том, что такие вот деревянные «мавзолеи» стояли тут, что называется, «спокон веку», как только город возник. Здесь, на Красной (тогда Торговой) площади, казнили преступников (и объявляли царские указы). Родственники казненных отпевали этих преступников во временных деревянных часовнях, стоявших возле рва, окружавшего белую Кремлевскую стену. Потом эти временные часовни безжалостно сносили и строили новые — для новых казней. Деревянный щусевский мавзолей, таким образом, отсылал знающих людей вовсе не к египетским пирамидам или к бонапартовскому пантеону, как тогда казалось многим. Нет, он отсылал к казненным преступникам. Ленин становился именно в этот ряд — поневоле, но становился…

Я сознательно не упоминаю здесь страшные и торжественные похороны Сталина, поскольку они выпадают из этого ряда — тогда ведь хоронили не совсем человека, а целый политический строй. В дальнейшем такие похороны (Брежнева, Андропова, Черненко) становились лишь пародией на эти канонические «похороны Сталина», хотя по всем внешним деталям они совпадали практически текстуально.

Самое знаменитое московское капище — бывшее Дворянское собрание (Колонный зал Дома союзов), где-то здесь стоял Андрей Белый в 1905 году, всматриваясь в далекое марево «страшных похорон».

Трое из 1991-го

И еще одни великие похороны вспомню — похороны в августе 1991 года. Когда толпа окружила ЦК КПСС и милиционеры сделать уже ничего не могли, оставалось только упирать на сознательность москвичей. В эти же самые дни и часы по Москве двигалась огромная похоронная процессия — хоронили трех погибших под Новоарбатским тоннелем. Комарь, Кричевский, Усов. Наверное, тогда именно похороны Кричевского, Комаря и Усова (их транслировало, кстати, Центральное телевидение) возвращали Москву к каноническим «похоронам Баумана».

Сегодня память о трех ребятах, погибших в августе 1991 года, — это не только памятный знак над Новоарбатским тоннелем. Особая экспозиция теперь есть в Ельцин-Центре, в Екатеринбурге. Там в экспозиции — гитара Дмитрия Комаря, этюдник и рисунки Ильи Кричевского, личные вещи ребят, переданные в музей родственниками, и даже выпущенные в честь них марки. Тогда эти трое были общенациональными героями (и последними Героями Советского Союза). Как быстро это забылось!

Но вернусь на Славянскую площадь.

Сегодняшняя администрация президента — как и прежний ЦК КПСС — живет в комплексе исторических зданий «Боярский двор» (строил его среди прочих знаменитый Федор Шехтель).

Однако для понимания биографии Москвы это средоточие силы и власти, которое здесь образуется, проходит через Ильинку и кончается в Кремле, в так называемом первом корпусе, — это важная, но локальная история. Чтобы понять дух города, гораздо важнее обсмотреть скромную красную церковь Всех Святых на Кулишках, что напротив выхода из метро «Китай-город».

Храм на Кулишках — первый в Москве воинский мемориал. Заложен в честь героев Куликовской битвы. Конечно, тогда, в 1380 году, церковь выглядела не так, была деревянной. Но кладбище славных героев в Москве уже было! Куда ж оно потом делось? Одни москвоведы отвечают уклончиво: мемориальные плиты исчезли еще при советской власти. Другие говорят: этих могил и этих плит никто никогда не видел, возможно, славные герои похоронены вовсе не здесь. Однако легенда есть легенда, и ее нужно уважать. Потом их будет много — храм Христа Спасителя… Красная площадь… Поклонная гора… Но идет традиция именно отсюда. Здесь зародился московский Танатос, бог великой смерти. И здесь он прописан снова.

Консультант рубрики: Константин Полещук, историк, москвовед, старший научный сотрудник Музея Москвы