— Полагаю, у немцев о русских, а у русских о немцах больше в сознании легенд и мифов, чем правды. По моей версии, барон Мюнхгаузен, вернувшись из России домой, стал рассказывать именно о том, что видел. Но бюргерам это показалось настолько невероятным, что они прилепили барону ярлык фантазера и к его историям стали досочинять свои, совсем уж фантазийные.

Что же до меня, то все стереотипы о предельно педантичных немцах были поломаны быстро. В Германии я начал общаться с одним художником, который приходил всегда на пару часов позже, чем обещал. Есть и сейчас знакомая немка, с которой если договариваешься встретиться в 7 часов, жди ее не раньше половины девятого. Я сам гораздо больший немец, чем некоторые из моего окружения, — стараюсь никогда не опаздывать.

Некоторые из тех, кого я поначалу за границей встречал, были искренне убеждены: в СССР все неграмотные! Об этом я однажды корреспонденту «Штерна» рассказывал. Предваряя историю, как заявление в Литинститут посылал. Не приняли. Выяснилось, что мое дело передали на изучение некоему поэту по фамилии Коваленков. И он нашел фамилию «Войнович» подозрительной, еврейской.

Уже в 90‑е, когда из-за границы в Москву вернулся, стал я подробнее рассказывать о своей родословной. На ТВ, в частности, объяснил: один из Войновичей был адмиралом, командующим Черноморским флотом.

Одна добрая знакомая передачу посмотрела и обиделась: «Вы так старательно объясняли, что вы не еврей!» Теперь, когда я рассказываю про предка-адмирала, всегда оговариваюсь: «Но мама у меня еврейка, хотя фамилия сербская».

Все эти сведения занес кто-то в мою базу данных. И с учетом того, что я когда-то говорил журналистам, — родился, мол, в Душанбе, начинал трудовую биографию в России, — стало появляться в некоторых предисловиях к заграничным изданиям нечто невообразимое: «Автор нового романа, Владимир Войнович, простой таджикский рабочий, отягченный еврейской фамилией, вынужден был бежать из Советского Союза…»

Я в Германию в 48 лет приехал, а на мое 60‑летие в Мюнхене выходит публикация в «Абендцайтунг». Соседка Ире, жене, ее приносит. Та мне не показывает. Вырвал из рук газету, читаю: «Таджикский сатирик герр Войнович… из-за еврейской фамилии… бежал».

А тут просит корреспондент «Зюддойче цайтунг» дать интервью.

— Хорошо, говорю. Но если будет про таджикского рабочего и еврейскую фамилию как причину побега… В общем, убью!

…Потом читаю: «Войнович родился в Душанбе и рос в Таджикистане до восьми лет… Когда началась война, он вынужден был бежать от немцев из Таджикистана в Украину…»

А насчет угощения, да. Многие из гостей ждали, что их непременно будут угощать борщом. А когда вино выставляли, изумлялись — это же русский дом, здесь водка должна быть!

Меня встречали в аэропорту Виктор Некрасов и другие люди, с которыми я прощался дома навсегда. Возникло ощущение: я попал на тот свет. Было так странно: люди, числившиеся в моем списке как ушедшие безвозвратно, вдруг появляются за стеклом и мне машут.

Потом я ходил как в тумане какой-то срок. От магазинов не сходил с ума, нет. Но поначалу казалось, все эти переполненные витрины и стеллажи — это только на сегодня-завтра. А послезавтра изобилие кончится. Потом началось общение с немцами. В нашу деревушку приехал один немец, которому сказали, что русские писатели сильно могут влиять и на общество, и на отдельных личностей. Вот он и приехал с просьбой повлиять на его жену. Эта бывшая советская женщина то одну шубу купит, то другую, то третью…

— Я, — плакался немец, — объясняю ей как могу, что норковые шубы у нас никто не носит и тебе необязательно, что зарплата у нас такая вот, а налогов столько… А ее такие разъяснения оскорбляли. Потом приехал ее отец. Завез его в первый попавшийся супермаркет.

— Это у вас для иностранцев, конечно! — заявил мне тесть.

Поначалу и у нас было непросто. Оказалась советская семья в деревне Штокдорф близ Гаутинга. Оле, дочке, было тогда 7 лет. Приводим ее в школу, знакомимся с учительницей, фрау Гербер, она заводит Олю к местным ребятишкам и говорит: «Дети, эта девочка приехала из России, и она не знает ни одного немецкого слова! Будем ей помогать?»

Все тут же захотели с Олей дружить. А родители подружившихся детей уже с нами дружить захотели. Получилась целая деревня знакомых и друзей. Дочь теперь преподает немецкий язык в Германии, пишет книги на немецком и лучшая ее подруга — из того первого класса. А всё с подачи замечательного педагога фрау Гербер, нашего друга.

Бокал поднимает коллега, Адель Калиниченко:

— Вы только что прочитали нам свой давний рассказ про советские привилегии, дорогой Владимир Николаевич. Пью именно за некоторые привилегии. Из 6 миллионов русскоговорящих в Германии единицы получили сегодня счастье с вами общаться. «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…»

— Это к Митяеву Олегу. Моему соседу. Передам ему…

Тут вмешивается, если не ошибаюсь, саркастичный Илья Мильштейн: «Олег Григорьевич начал было однажды исполнять «Как здорово…» и вдруг вспомнил, что выступает в колонии строгого режима».

При упоминании «зоны», понятное дело, я, бывший «мент», встрепенулся: «Владимир Николаевич, — спрашиваю, — а какие у вас сложились отношения с германской полицией?

В Германии только один полицейский разозлил меня однажды. Оштрафовал неправильно. По-немецки говорил я тогда совсем плохо, спорить не стал, заплатил…

К чему придрался? Мол, я не уступил полицейской машине. Я говорю: «Так вы очень далеко были, когда я поворачивал». — «Да? Тогда… Тогда вы ехали слишком быстро!»

С советской милицией было куда проще. С ней я общий язык находил. И даже пугал их иногда. В конце 1970‑х зимой на лысых шинах по гололеду вел свой «Жигуленок». В районе Беговой обогнал гаишник. На новой «Волге» с проблесковыми маячками. Остановил. «Вы меня подрезали и не дали мне проехать!» — «А как же вы оказались впереди меня?»

Он задумался. Потом посмотрел на колеса. «О, да у вас шины стертые!»

— Да. А где мне новые купить?

— Меня это не касается, снимайте номера!

— Чтобы я со своей машины сам номера снимал?! Если вам надо, снимайте!

Капитан подумал опять. «Ну что же, я не гордый, давайте инструмент!»

— Мои инструменты, чтобы снять мои номера? Ну рассмешил!

А потом я совсем рассердился и перешел на «ты». «Знаешь, что я думаю? На новой машине рассекаешь, ищешь с кого бы содрать? Поехали в отделение разбираться!» Он дольше, чем первые два раза, подумал… и отпустил. Нет, с нашей милицией проще, чем с немецкой. С той не договоришься.

С советской милицией у меня один анекдот связан. Сдавал после публикации первой повести («Мы здесь живем», «Новый мир», № 1, 1961 г. —С. З.) на права мотоциклетные. Майор берет листок с моими данными, читает фамилию:

— Хм, писатель есть такой…

Я начинаю раздуваться от гордости: надо же, только напечатался…

Но тут майор припоминает:

— «Овод» называется!

— Ну, за правду и справедливость, Владимир Николаевич!

С благодарностью организаторам встречи Наталье ГЕНИНОЙ и Андрею РЕВО, «тамадил» Сергей ЗОЛОВКИН, соб. корр. «Новой», Мюнхен, Германия