По данным Росстата, доля доходов граждан, направленная на покупку товаров и услуг, в 2015 году оказалась минимальной за пять лет. Потребление товаров и услуг сократилось на 9,1%. Это произошло на фоне спада самих доходов — на 4% в реальном выражении. В то же время объем наличных на руках россиян сократился за год на 418 млрд рублей. Еще одна примета нехватки денег: люди перестали массово скупать валюту — слишком дорого. Эти тревожные цифры и факты мы обсудили с Татьяной Малевой, директором Института социального анализа и прогнозирования Российской Академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ.
«Главный риск — опасный процесс обеднения»
— И данные Росстата, и результаты последних соцопросов свидетельствуют о том, что люди в условиях кризиса экономят на всем, как могут. Налицо переход от потребительской модели поведения к сберегательной. Какие риски несет эта модель?
— Риски разные для населения и для экономики в целом. Снижение потребительской активности и уход в сбережения означает снижение внутреннего спроса и отсутствие стимулов для экономического роста. Если потребление падает, падает и спрос. Соответственно, меньше экономической заинтересованности для производства. Было бы еще полбеды, если бы эти накопления граждан конвертировались в какие-нибудь активы — в инвестиции, в производство. Либо, если бы люди могли инвестировать эти деньги в себя, — в свое образование, в свое здоровье. Тогда эти деньги «работали» бы в экономической и социальной сферах. Но, поскольку речь идет об «окаменевших» сбережениях в рублях, которые неумолимо обесцениваются вместе с динамикой валютного курса, это означает, что население готовит «подушку безопасности» в ожидании худших времен. Стимулом для развития экономики эти средства точно не являются.
— А в чем риски для населения?
—По очень многим позициям мы вернулись на уровень 2009 года. Отличие в том, что тогда быстро падали доходы, но удалось удержать заработную плату. Сейчас же ситуация обратная: доходы падают медленнее, чем зарплаты. Тогда у страны были большие резервные фонды, накопленные в предыдущие «тучные» годы, и тот кризис, по сути, удалось засыпать деньгами. Сейчас такого запаса прочности нет, у государства не оказалось возможности предотвратить падение заработной платы и субсидировать предприятия, попавшие под жернова кризиса. В результате
в доходах потеряли прежде всего люди из группы «работающие бедные», нетипичной для здоровой экономики. Главный риск, таким образом, понятен — это опасный процесс обеднения.
В эффективной экономике, если у человека есть работа, она не всегда сопровождается высоким статусом и высоким потреблением, но уж бедным такой работник не является. В России же группа «работающие бедные» была и прежде, а сейчас она растет. И у представителей этой группы сбережений нет. Сбережения концентрируются на другом полюсе доходной пирамиды — у российского «среднего класса». Их стратегия — это рационализация потребительского поведения в соответствии с их бюджетом. И вот они откладывают сбережения на «черный день».
— Насколько в регионах ситуация со сберегательной моделью отличатся от той, что сложилась в Москве и Петербурге?
— Вопрос надо ставить иначе: чем Санкт-Петербург и Москва отличаются в этом плане от остальной России? Мы тут живем в особой агломерации, доля среднего класса выше, как и доля обеспеченных людей. Здесь и концентрируются те, кто следует сберегательной модели поведения, кто вкладывает в валюту, кто более грамотен в финансовом отношении. Соответственно, в Москве и Санкт-Петербурге сложилась особая модель потребления, люди вели себя в потребительском смысле сопоставимо со стандартами современной Европы.
Между тем наша страна по экономическим показателям не достигла того, чего достиг Запад, — развитых рынков, развитой экономической инфраструктуры и так далее. И уровень проблем в столицах и регионах разный. Если население в рамках рационализации потребительского поведения будет вынуждено отказываться от необходимых ему благ, например, лекарств, — это крайне плохо. А в том, что московская «золотая» молодежь начнет испытывать затруднения в семикратном посещении ресторанов в течение одной недели, я никакого драматизма не вижу.
«Долгосрочные сбережения всегда сгорают»
— Глава Минэкономразвития Алексей Улюкаев заявил на днях, что при всех рисках переход населения к сберегательной модели может стать мощным драйвером развития. Вы с этим согласны?
— Действительно, если на свои сбережения люди оплачивает образование своих детей, покупают дополнительную медицинскую страховку, делают отчисления в добровольные пенсионные системы, то это — драйвер экономического роста. Если же деньги лежат просто так в загашнике, они никому никакой пользы не приносят. Более того,
жизнь показывает, что долгосрочные сбережения всегда сгорают — либо под влиянием форс-мажоров в банковском секторе, либо просто в результате высокой инфляции.
В последние два-три года правительству никак не удается запустить инвестиционный процесс. В экономику не верят ни инвесторы, ни население. Поэтому сейчас никто не понесет свои сбережения в негосударственные пенсионные фонды, не потратит их на новые образовательные программы. Как пережили Соединенные Штаты первую фазу своего экономического кризиса 2008—2009 годов? Да, многие там потеряли работу, возникла высокая безработица, но граждане стали вкладываться в свое образование, а государство всячески стимулировало их. Работали программы дистанционного обучения, всевозможные краткосрочные курсы. Логика была в том, чтобы на этапе выхода экономики из рецессии быть более конкурентоспособными и компетентными. США довольно успешно справились с этой фазой кризиса.
В России такой подход не работает: ни один из экономических субъектов не готов сейчас инвестировать в экономику, поскольку для него совершенно не ясны долгосрочные риски. Население ведет себя точно так же. Если бы массово создавались рабочие места в каком-то секторе, например, IT, если бы этот сектор бурно развивался и сулил какие-то перспективы, ситуация была бы иной. Но сейчас все высокотехнологичные сектора находятся в кризисе. Людям важнее думать о сегодняшнем и завтрашнем дне, о сохранении хоть каких-то денежных средств для минимального потребления. Сбережения для них надежнее, чем инвестиции.
— Насколько правильно действуют люди, выбирая подобную тактику индивидуального выживания?
— У нас это уже четвертый кризис за последнюю четверть века. Можно сказать, что мы большую часть своей жизни провели в состоянии кризиса. Рост у нас был на протяжении всего 7 лет. С точки зрения социального развития мы все время находимся в состоянии либо открытого, либо латентного, скрытого спада. Но
если посмотреть на поведение населения, оно в целом рационально.
Люди себя ведут соответственно тем возможностям, которые они имеют, и тем рискам, которые они в состоянии оценить. И, как правило, они не ошибаются. У меня, например, нет аргументов, чтобы сказать им: «Берите свои сбережения и отнесите в НПФ (Негосударственный пенсионный фонд. — Ред.) или вложите в обучающую программу». Я не могу гарантировать, что, потратив свои деньги и время, они найдут потом достойное рабочее место с достойной оплатой.
«Произошла негативная стабилизация»
— Куда все же россияне вкладывают свои деньги? Или же они в основной массе держат их дома, «под матрасом»?
— Информация на сей счет достаточно противоречива. По данным Центробанка, в 2015 году был рост числа депозитов — то есть люди несли деньги в банки. Но это касается прежде всего пенсионеров, которые держат деньги на счетах в государственном и давно привычном Сбербанке. Все же ситуация в банковском секторе тревожная, очень много банков не проходят проверку со стороны ЦБ, соответственно, люди боятся доверять им средства. Поэтому значительная часть сбережений остается у населения на руках.
— Один из последних трендов: население экономит уже не на покупке бытовой техники, не на походах в кино и рестораны, не на турпоездках, а на еде. Можно ли сказать, что мы дошли до некоей крайней черты абсолютного потребительского минимализма?
— Движение в этом направлении, к сожалению, идет. Но понятие «крайность» применимо к тем местам, где плохо было и раньше. Бедность в российском селе — не новость, и не порождение 2014—2015 годов. Этому явлению минимум четверть века. По результатам многолетних исследований новосибирской социологической школы,
сибирские села не заметили ни кризиса 1998-го, ни кризиса 2008-го. Возможно, не заметят и нынешнего. Как говорится, «если у вас нету дома, пожары ему не страшны». В селах просто нет живых денег, там выстроены совсем другие стратегии выживания.
А в городах этот процесс действительно есть. Сокращение заработной платы на 10% — это очень много. Так что экономить на всем, включая питание, — поведение вынужденное, а потому — рациональное.
Но хочу обратить ваше внимание и на другой момент:
в сфере продовольствия произошло не импортозамещение, а извлечение импортного ассортимента из торговых сетей.
Может, какой-то потребитель и хотел бы купить лосося, пусть дорогого. Но, поскольку в магазинах его нет, он покупает дешевую пикшу, хотя пока денег на лосося хватает. Поэтому уменьшение трат на продукты питания связано в том числе и с тем, что предложение существенно сузилось, ассортимент обеднел.
— Как нынешняя ситуация влияет на социальное самочувствие, электоральное поведение и политические предпочтения масс? Верно ли, что холодильник окончательно одержал победу над телевизором?
— Политические предпочтения нам покажут выборы 2016-го и 2018 годов, и ни что иное. Для меня же, как эксперта в социальной сфере, основной вопрос заключается в том, каково социальное самочувствие и настроение людей. Первые полтора года с начала кризиса, с зимы 2014-го, население в значительной степени ориентировалось на телевизор. И, поскольку телевизор устами первых лиц государства призывал потерпеть года два,
люди все это время оценивали ситуацию лучше, чем она была на самом деле. Бросались в глаза повышенный оптимизм и повышенная готовность к долготерпению.
Но в конце 2015-го все существенно изменилось. Истекшие два года не принесли ничего чудодейственного. Люди поняли, что обещанный срок вроде как позади, а перспектив… никаких. В плане их настроений произошла так называемая «негативная стабилизация»: люди исходят из того, что дела в стране, в мире и в их личном кругу будут ухудшаться. Пока никто не демонстрирует готовность бунтовать, но это ничего не значит. Раздражение может накапливаться в геометрической прогрессии. Если возникнет какой-то детонатор, путь в виде внешне совершенно малозначимого события, можно ожидать всего чего угодно — в том числе и социального взрыва.
