О феномене выставки, вызвавшей массовое паломничество. Об особенном месте в истории российской культуры художника, портреты которого по праву сравнивают с работами Тициана и Веласкеса, Тинторетто и Рубенса, — говорим с режиссером и художником Юрием Норштейном.

— Завершилась самая масштабная из выставок Серова, привлекшая внимание сотен тысяч жаждущих встречи с искусством. Но настоящий ажиотаж вокруг выставки вспыхнул после визита в Третьяковку Владимира Путина. О чем это свидетельствует?

— На мой взгляд, это скверный знак. Если президент находится под столь внимательным взором публики, если его пристрастия и интересы начинают тиражироваться… Ведь Серов выставлялся в огромном количестве и в Третьяковке, и в Русском музее. Совсем недавно в корпусе Бенуа прошла прекрасная выставка «Серов не портретист» с показом около 250 работ! И подобного ажиотажа не было.

— Почему-то именно после визита наших сановных чинов на выставку у многих сложилось ощущение, что Серова следует отнести к разряду дворцовых, главных придворных художников. Некоторые забубенные головы даже сравнивали выдающегося живописца с Глазуновым.

— Упаси боже. Хотя быть придворным художником — дело вовсе не постыдное. Веласкес, молодым приглашенный во дворец и проживший там жизнь, писал королевских особ. Но рядом с вельможами писал людей с изувеченной судьбой — карликов, подростков с синдромом Дауна, прях, шутов. Людей, о которых не мог забыть и кому сочувствовал. Был проницателен по отношению к текущей жизни. Поэтому писал такой силы портреты, не скрывая того, что таилось в душе императора, по существу — хозяина. И надо сказать, что сам Филипп IV был человеком, безусловно, умным. Иначе не позволил бы дерзкому художнику быть правдивым, раздвигать горизонты живописи. Серов не был бытописателем жизни царских особ. Но собранные на этой выставке портреты многое объясняют. Хотя суть экспозиции составляет сам Серов, его сложная личность. Мощная. Непредсказуемая. Он художник в самом крупном смысле слова, и безусловно, гражданин, говоря словами Некрасова. И никогда он не подрифмовывался под чье-то мнение.

— Не только мнение, но и под моду, традицию, а подчас и давление. Оставался самим собой.

— Хотя при этом внимательно вглядывался в искусство, которое сопровождало его жизнь. Написал «Похищение Европы» под впечатлением от Матисса. Был не только творцом, но и аналитиком. В одном из писем говорил: «Чувствую в Матиссе талант и благородство, но все же радости не дает, и странно, все другое зато делается чем-то скучным». И темперный портрет собирателя Морозова пишет на фоне Матисса. Серовский постулат: главное — человек во всей его многосложности и открытости.

Пишет ли Серов Чехова или портрет Лукомской, на первом месте индивидуальная неповторимость натуры, проявленная тончайшими живописными валерами, богатством серых полутонов. В портреты Серова надо долго вглядываться, и они начинают перед тобой медленно открываться. Вспомните портрет княгини Орловой, абсолютный шедевр, вошедший в историю мировой живописи. Глядя на него, можно понять, почему в России произошла революция. В этом портрете время, общественная психология выражены в концентрированной форме. Претенциозная поза, во взгляде, приподнятой брови — пренебрежение, чувство властелина жизни.

— Было известно: у Серова писаться опасно. Слишком откровенен, зорок. При этом всегда что-то недоговоренное. На выставке рядом висели два портрета. Первый — Александра III . По всему внушительному облику хозяина страны видно — монументален, властен, устойчив, непобедим. Стоит, подбоченясь, с одобрительной полуулыбкой, словно врастая в землю. И рядом Николай II . Присевший к столу. В серой тужурке Преображенского полка. Потом Корвин напишет, что в этом лице не только интеллигентность, мягкость, но и слабость императора. А из сегодняшнего дня видится в глазах его обреченность. Впрочем, из будущего все видится в ином свете. Тем более когда вспоминаешь, как оригинал этого портрета был обезображен в 17-м году в Зимнем взбунтовавшимися солдатами: глаза были выколоты… Поневоле подумаешь о роковой связи изображения и натуры.

— У Николая взгляд человека, для которого власть — тяжкая, ненужная ноша. Я читал у Грабаря. Они с Серовым ходили по выставке и вдруг, посмотрев на портрет Николая, Серов замечает: «А в уголках глаз-то — 1905 год». Это обратная перспектива: объем изображения вмещает все то, что «за портретом».

Удивительное качество Серова — особого рода прозорливость. Матросы сводили счеты с портретом? Это варварство. А не варварство, когда Демидов буквально гноил своих рабочих на заводах и шахтах? Это довело до «пугачевщины». Восстание подавлено, Пугачев казнен, а жалованье рабочим увеличили вдвое. Но какой ценой. И как же совмещается варварство Демидова и его стипендии на студентов, просвещение? И у Серова в его работах есть эта полифония многосложной, взрывоопасной реальности. Ведь это носилось в воздухе. И просвещенные люди предугадывали грядущие трагические события. Ведь не народовольцы, а министр просвещения при Александре II Головнин писал слова, которые надо бы сегодня зачитать нашему правительству: «За последние 30 лет правительство много брало у народа, и дало ему очень мало. Это несправедливо. А так как каждая несправедливость всегда наказывается, то я уверен, что наказание это не заставит себя ждать. Оно настанет, когда крестьянские дети, которые теперь грудные младенцы, вырастут и поймут все то, о чем я только что говорил. Это может случиться в царство внука настоящего государя». Внуком Александра был Николай II.

— Когда я рассматривала лицо последнего царя на этом тихом, трагическом портрете, вспомнила о знаменитой злейшей карикатуре на того же Николая, которую, кстати, устроители выставки отчего-то не повесили.

— Совершенно беспощадный блестящий рисунок. Судя по всему, Николай был благородным, не мстительным человеком. Ведь после смерти Серова он помог сделать его выставку и пришел сам. На этой карикатуре монолитный строй лихих солдат — нам лишь ус первого вояки виден. Лицом к ним стоит Николай с ракеткой под мышкой, в руке орденочки. А за его спиной штабелями — «трофеи»: убитые. Но ведь дальше еще одна красноречивая деталь. Карета с императрицей…

Как досадно, что в этой портретной галерее и другие важные работы были показательно «пропущены». Например, «Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава?» Картина-песня, сдержанная по цвету, но жуткая по сути. Выдающаяся работа по композиции. По движению. Конница летит на толпу, которую художник сделал одним целым. «Уж серых лиц не разберешь».

— Зато на первом плане страшно поблескивают сабли. Наизготове.

— Потому что на них сфокусировано внимание. Он словно рассек композицию. Впереди всадник на черном коне — абсолютно апокалипсический образ. Серов даже неправильную фазу движения лошади преднамеренно прописал: загнутые передние и задние ноги. То есть дал ей толчок сразу четырьмя ногами, что дает ощущение страшного полета. Никакого благородства.

Он же был необыкновенно образован.

— Этой просвещенностью объясняется ощущение от его лучших портретов, будто автор знает что-то важное, сущностное о своих моделях.

— Он не гонится за эффектами, но в этих лицах судьба, как говорили современники: «каждый портрет — биография». И в этой галерее лиц судьба страны. Поэтому так раздражает, когда из него делают конфетного художника. Он был чрезвычайно внимателен по отношению к своим моделям. В портрете Левитана вы обнаружите черты, знакомые по левитановским пейзажам: нервную умиротворенность. Портрет удивителен по свету — лицо погружено в полумрак. Световым пятном выделяется кисть руки, безжизненно свесившись с кресла в белой манжете. Но после смерти Левитана он пишет другой портрет, где Левитан весь исковерканный, искореженный своей нервностью. Смотрит уже не глазами, а глазницами, словно из темноты. Это же не фиксация реальности, это портрет-представление.

— У самого Серова, по свидетельству очевидцев, характер был не только не конфетный, но даже вздорный, непредсказуемый. Он не льстил натуре.

— У нас любят из неудобного человека сделать гламур, залакировать до предела. Серов был беспощаден к своей натуре. Например, портрет Шаляпина, которым он восхищался, любил писать его.

А ведь Серов делает угольный портрет Шаляпина. Кто знает, может, задумал его как живописный, но сделал углем набросок — и понял, что дальше его некуда продвигать. Там все сказано. И поворот головы, и как вальяжно рука держит отворот сюртука. И артистизм, но очень земной. Вы же знаете, сам Серов среди сотен своих работ считал лучшими два ранних портрета. «Девочку с персиками» и «Девушку, освещенную солнцем». Признавался в этом Грабарю: «Вот я вроде тогда, как с ума сошел». А ему в момент достижения этой вершины было 23 года. Но дальше он все равно шел к следующей вершине. Вот, к примеру, замечательная «Ида Рубинштейн».

— Одна из самых современных, модернистских работ, неразрешимая тайна, «очарование на грани уродства».

— И в этой современности «лицо древней эпохи». А еще глубочайшее открытие Иды Рубинштейн как личности, мощного творца. Сам Серов сказал: «Портрет раненой львицы». Этот рот с красными напомаженными губами уголком вниз. Невольно вспоминаешь ассирийский барельеф «Раненая львица». В нее воткнуты пучки стрел. Ноги задние отнялись. Она на передних поднимается. Это такое страдание, и в то же время борьба жизни со смертью. Кто знает, в каком направлении развивалось бы творчество Серова, будь у него в запасе больше времени.

— Насколько важно для художника подобного масштаба самостояние, «неугождение» сильным мира сего? Тема актуальная для нынешних творцов. После расстрела демонстрантов в 1905-м Серов выходит из Академии художеств, рвет отношения с ее президентом великим князем Владимиром Александровичем, имеющим к кровавой акции прямое отношение.

— Этот же расстрел был на его глазах. Он подал прошение, тот умолял его остаться. Но Серов был единственный, кто ушел с кафедры. Насколько же сердечно он был настроен по отношению к миру. Глубоко сопереживал всему живущему. Это могла быть и стайка взлетающих воробьёв из его рисунка Крылову, и ворона, и квартет с мартышкой, мишкой, ослом и козлом, или такое чудовищное событие, как 9 января.

— Наверное, он очень уважал в себе художника.

— Вот вы сказали точную фразу.

— Когда он писал Николая II , а Александра Федоровна, войдя, начала делать замечания, он протянул ей палитру и кисть: «Рисуйте сами, если так хорошо умеете».

— Она же фыркнула. Серова после этого не приглашали во дворец… Он ее уже просек. Если помните, есть акварелька — императрица идет к церкви. Казаки, замерев, смотрят на нее. Она в черном платье с обрисованной фигурой. В этом маленьком рисунке он «сделал» ее всю ту, которая потом в своих записках убеждает Николая, что он должен быть решительным, поступая с этой чернью так, как должен поступать царь. Вот он это увидел. Во многих поздних его работах можно узреть горькое пророчество, он предугадывает драму в человеке, которую тот еще не пережил.

— За видимым усматривает и обнажает подлинную сущность. Но что еще важно, остро чувствует конфликт времени.

— Для меня уход Серова непостижимым образом связан со смертью выдающихся личностей. Примерно в одно время, словно по какому-то темному знаку… В 1900-м умирает Левитан, в 1904-м — Чехов, в 1910-м — Врубель и Толстой. В 1911-м — Серов. Рассуждаем о нем, как о пожившем, степенном авторе, а ему было всего 45. Я все время думаю, что если бы он прожил еще лет семь; мне кажется, в России жизнь могла бы пойти иначе. В общественном плане. Он был абсолютным светом общественной мысли, совестливости. Хотя никогда ни в какой внешней политической жизни не участвовал. А вот какая-то незримая тайная связь его с внутренней жизнью страны была.

Вот не было в нем «Федора Ивановича Шаляпина» в этом смысле. Хотя оба гении.

— Но один артист. А другой художник, обладатель, как полагал Дидро, двумя главными чувствами: нравственности и перспективы. Это про Серова.