У Кати почти всегда было драматическое или в лучшем случае печальное выражение лица, склонность к меланхолии, способность писать хорошие романтические, очень личные рифмы (и сценарии, кстати), не то чтоб акцент, а странный привкус в языке, внезапный смех, почти контральтовый, и такой же внезапный обрыв его, и при этом феноменальной красоты профиль (куда там Нефертити) с нисколько не мешающим шрамиком на носу и широко поставленные умные глаза с неубывающим ожиданием тревоги.

Кажется, она родилась для кинематографа, но опоздала лет на сто. Она была бы невероятно востребована в немом кино.

Чрезмерно спокойна, словно обречена на не свое решение собственной жизни, и одновременно уверенно отстраняющая все, что не укладывается в ее представление о добре.

Сложена была Катя, словно тот, кто ее строил, был яхтсменом. Руки, ноги, корпус — все спроектировано с огромным вкусом и пониманием совершенства обводов.

Я бы не назвал ее красавицей, поскольку не знаю, что это такое. (Хотя вопрос занимал меня и претенденток на это звание — немного! — могу перечислить. Впрочем, большинство их из прошлой жизни.) Однако в некоторых ракурсах Голубева была невероятно красива. Лицо, словно на персидской миниатюре, сказал о Кате мой друг, польстив персидской миниатюре. Мужчины забегали вперед, чтоб посмотреть на довольно высокую молодую женщину, шагающую широко и, казалось, уверенно. Она была приветлива и отзывчива, но печать отрешенности не покидала прекрасное лицо. Кто узнавал, тот видел.

У меня, знавшего ее с девятнадцати лет, было ощущение, что она в своих любовях (если они действительно случались, а не были нафантазированы, как стихи), в рождении детей (трех), в фильмах и замужествах за режиссерами этих фильмов — всегда готовилась к разрыву с миром, который не вполне соответствовал тому его образу, который она в себе построила.

Мы с Бэлзой вышли в Питере на Октябрьском вокзале и увидели стоящую у столба с довольно большой собакой на руках порадовавшую нас своим совершенством женскую фигуру.

— Если еще и лицо… — сказал Слава.

Тут она оглянулась.

— По-моему, вам по дороге.

— Если она едет в сторону Гражданки…

Туда она и ехала — на проспект Художников.

Всю дорогу она мне рассказывала ровным, почти монотонным голосом про свою жизнь. Про то, что собирается стать актрисой и уже не раз поступала к разным мастерам, но ее не устраивало то, что там преподавали, и она уходила из знаменитых театральных училищ и ВГИКа. К моменту нашей поездки на край города, где она родилась, Катя работала в кордебалете в цирке, но не собиралась там задерживаться. Впереди был новый сезон поступлений в актерские училища.

Я сидел на заднем сиденье такси и рассматривал ее профиль. Всю дорогу.

Мы доехали. Я записал ей свой телефон на билете Москва — Ленинград и спросил, как ее зовут. К этому моменту мы были знакомы минут сорок.

— Катя Голубева. А вас?

Я задумался. Не то чтобы не помнил своего имени, но передо мной со скоростью обратной перемотки ленты прокрутились все мои тогдашние жизни, и я размышлял, впадать ли в новые отношения. То, что они простыми не будут, я почувствовал, глядя на Катю. Пауза затянулась.

— А вас?

…………

Мы попрощались. Прошло немало времени, прежде чем я услышал в телефонной трубке:

— Юрий Михалович (именно так), это Катя, я в Москве. Можно зайти?

Она приходила сначала часто, потом реже, исчезала вовсе и внезапно звонила из-под окон.

Заходи, Катя, заходи! Она пила чай, ела яичницу, или что было в доме, читала свои стихи (это были, правда, стихи) и уходила. Перед уходом я незаметно засовывал ей в карман какие-то деньги, которые она по концентрированной рассеянности, находя, не связывала со мной. Был долгий период, когда она подрабатывала дворником в правительственном доме на улице Грановского. Там же и жила в заброшенной огромной «служебной» квартире. Я никогда не пытался ее оставить у себя, понимая, что при самой первой встрече (в машине) была установлена граница, которую никто не охранял, но и не переходил.

Некоторые мои друзья, красивые и талантливые, пытались впасть в серьезный роман с Екатериной Николаевной Голубевой, но потерпели фиаско. Я даже стал подумывать, что мужчины ее вовсе не интересуют, но ошибся.

Мы сидели на балконе спиной к Чистым прудам, лицом к комнате и слегка выпивали: великий (настаиваю) современный живописец Наталья Нестерова, знаменитый искусствовед Савелий Ямщиков и я.

Было лето. Я услышал звонок и снял трубку:

— Юрий Михалович, это Катя. Можно я зайду переодеть сына в сухое?

Заходи, Катя, заходи!

Я открыл дверь и пошел на балкон. Через несколько минут я увидел, как у Саввы от удивления выпучились глаза. По ровному полу полупустой комнаты шел совершенно голый маленький мальчуган. За его спиной искусствоведу почудились крылья.

— Ангел! — сказал Ямщиков.

Так я понял, что у Кати есть сын. Через некоторое время она позвонила и попросила помочь с разрешением на съемку, поскольку литовский кинорежиссер Шарунас Бартас не мог добраться легально до каких-то мест и снять там жену Катерину в своем кино. Ирена Лесневская, владелица РЕН ТВ, достала им необходимое разрешение. Так я понял, что у Кати есть муж. После его фильма — «Три дня» — Голубеву пригласили сниматься в Париж. Помотавшись между Литвой и Францией, где она, по выражению Андрея Плахова (а он знает), стала символом нового артхаусного кино девяностых и нулевых.

Успех! Как будто. И как будто новая жизнь. С двумя уже детьми она затевает новый поиск счастья с французским режиссером Лео Караксом, снимается в его фильме «Пола Икс» и рожает ему дочь. Или себе.

В парижский период лишь однажды я услышал:

— Юрий Михалович, можно я опять зайду.

Заходи, Катя, заходи!

Он была так же хороша и так же печальна.

— Все хорошо! — говорила она и отрывисто смеялась. Странно, но смех не шел ей. В фильмах, что я видел, она играла свое неустройство в этой жизни. Себя, собственно Катю Голубеву. У нее был мощный внутренний потенциал, но она расходовала его, не пополняя. Может быть, она не вполне умела любить, или это для нее было такое занятие, которое не приносило жизни, а отбирало ее.

И отобрало.

Мне очень жаль Катю Голубеву, такую красивую, необыкновенную девочку, наткнувшуюся на жизнь. Как на нож.

P.S.Да, читатель, за мной должок: я расскажу, как закончился диалог при расставании в Питере на Живописном проспекте в первый день знакомства:

— Как вас зовут?

– Катя Голубева. А вас?

Я тогда подумал и сказал:

— Юрий Михайлович. — И в ту же секунду понял, что это — всё!..

И правда романа не случилось, а длинная история добрых необязательных отношений тянулась до самой смерти, к которой Катя Голубева шла всю свою короткую жизнь.