В прошлом году «Новая газета» объявила: мы приложим все усилия для того, чтобы между Украиной и самопровозглашенными республиками Донбасса прошел обмен пленными по принципу «всех на всех».

В начале января, когда сначала в Минске, а потом в Киеве прошли переговоры Контактной группы с участием Бориса Грызлова со стороны России и Петра Порошенко со стороны Украины, показалось, что лед тронулся. Принцип «всех на всех», закрепленный февральскими Минскими соглашениями, был акцентирован публично. Однако очередной раунд переговоров на прошлой неделе ни к чему не привел.

И дело здесь не только в политических противоречиях. Высокие представители могут договариваться об общих принципах, но реальную работу, связанную с составлением и утверждением списков, «ведут люди на земле». А у них могут быть свои резоны и интересы, в том числе финансовые.

На ранних этапах противостояния обмены шли активно и спонтанно, между отдельными группами и батальонами, в них участвовали как власти, так и волонтеры.

Сейчас все централизованно.

Со стороны Украины представителем в Межконтактной группе выступает Ирина Геращенко, от СБУ работу курирует советник главы службы Юрий Тандит, политическое руководство возложено на Виктора Медведчука.

Мы дозвонились до Ирины Геращенко, но она отказалась разговаривать, повесив трубку.

Однако нам известно, что в списке украинцев, утвержденных на обмен, всего 25 человек, и все они военнослужащие.

Часть украинцев числится пропавшими без вести. Ирина Геращенко ранее озвучивала цифру — 762 человека. Однако ветераны-афганцы, Виктор Муха и Сергей Шонин, которые ранее занимались обменами и поиском мест захоронений погибших на территории «ЛНР», предполагают, что в районе населенных пунктов Хрящеватое, Новосветловка, Цветные Пески, Веселая Гора, Должанка могут находиться не менее 1000 неопознанных трупов украинских военных. В «ДНР» ситуация похожая.

Со стороны «ДНР» обменами занимается уполномоченный по правам человека Дарья Морозова, ранее эта функция была закреплена за Лилией Родионовой.

Со стороны «ЛНР» обменами занимается народный депутат Ольга Кобцева. Она прокомментировала ситуацию для «Новой газеты»:

«В данный момент списков военнопленных не существует. Мы даем запрос Украине и предоставляем список людей, которых мы хотели бы, чтобы она освободила. За 2015 год Украина нам освободила всего лишь 21 человека. А сейчас Украина всячески пытается уйти от выполнения Минских соглашений. И не хочет выполнять пункт об обмене «всех на всех», потому что на Украине продолжается преследование по политическим статьям, количество удерживаемых лиц в связи с событиями, произошедшими в отдельных районах Донецкой и Луганской областей, увеличивается, чего не скажешь о нашей стороне. У нас если задерживаются, то это люди, которые могут совершить диверсию например. Поэтому соотношение задерживаемых людей отличается во много раз. Сейчас в наших запросах много людей содержатся, но это рабочая информация, я ее вам не предоставлю. Украина не предоставляет полную информацию о количестве удерживаемых людей в тюрьмах и подвалах».

В любом случае обмен равноценным быть не может. Но с точки зрения принципа «всех на всех» это и не важно.

Для того чтобы его важность стала абсолютно очевидной, мы расскажем вам несколько историй.

История №1

Мать казака

Луганск, середина января. Передо мной Галина Федоровна, пожилая женщина. Она то и дело звонит по телефону.

— Здравствуйте, Виталий Васильевич, ну что? Суд идет? Еще не кончился? Что там ему грозит? Хорошо, давайте. А хто там еще есть? ОБСЕ есть? Есть, да. Передавайте Мише, что я с ним. Все, давайте.

Она ищет валидол у себя в сумке, закладывает под язык и говорит: «У сына сейчас суд идет. Он там, на украинской территории — попал в тюрьму в Старобельске, а суд сейчас идет в Беловодске». Вот ее рассказ:

— Мой сын, Федоров Михаил Владимирович, жил в Ровеньках, ему 42 года. Когда началась война, он вступил в казачество. Военкоматы разбежались, он в ополчение пошел, а там казаки на нашей территории уже были. Мой отец сам с Кубани, из казаков, поэтому мой сын и пошел в казаки. В июле 2015 года попал в плен. Я в больнице лежала на украинской территории с инсультом, а он поехал ко мне. Он деньги передать мне хотел, мне на уколы надо было, очень они дорогие. Он до Полтавы только доехал. Остановился в доме, но кто-то его выдал. Он мне сам говорит, что даже военную форму не надевал. Они ему мешок на голову надели и увезли. Сразу бить стали, заставляли что-то подписывать там. Его бьют страшно. У него и кровь из ушей идет, и бензин ему заливают в горло, и током пытают. Я сама там была, я видела все следы пыток. 6 октября там была. Он сидел передо мной бледный, страшный, говорит, червей мы едим. Я посылки им туда на СИЗО посылаю почтой, у меня все квитанции на руках.

Сначала я звонила по телефону Кобцевой, узнала, что она обменами занимается. Она прием назначила. Я пошла с просьбой включить сына в список на обмен. Она мне заявила, что надо дать 100 тысяч, причем именно гривнями. А где же я их возьму? Я за последние на Донбасс приехала. А потом она мне говорит: «Подтвердите, что он там в СИЗО сидит. Я и не знала, что ей сказать, я ей и квитанции посылок и документы, что я мать, дала, фотографии его, что он в казачестве был. Еще дала телефона номер, который у них там нелегально в камере был. Она позвонила в СИЗО и сказала Мише, что сгноит его в том подвале.

Потом мне позвонил сын и продиктовал фамилии тех, кто там сидит и очень надеется на обмен: Илюх Евгений Павлович, Солев Игорь Александрович, Перетяка Андрей Александрович, Яхно Юрий Николаевич. Остальные боятся себя называть.

У Кобцевой странные помощники, не дай бог к ним попасть, они и угрожали мне, и говорили, что вас уже пора на подвал посадить, за то, что я попросила у них подтверждение, что они вообще делали запрос в Украину — подтвердить, что мой сын там находится. А сегодня ко мне паренек вышел, сказал, что ее еще нет, она в Минске на переговорах.

Галина Федоровна достает из сумки файл, где ксерокопия обращения к председателю Народного совета «Луганской народной республики» Корякину А. В. «Я, Федорова Галина Федоровна, мать Федорова Михаила Владимировича 18.05.1974 г. р., который служил в казачьем полку «Всевеликого войска Донского». В июле месяце 2015 г. попал в плен, на данный момент находится в СИЗО г. Старобельска № 18. О том, что он находится в плену, я узнала в августе 2015 года. Из телефонного разговора с ним. Со слов адвоката мне стало известно, что в отношении моего сына возбуждено уголовное дело за терроризм и сепаратизм. Я неоднократно обращалась к Кобцевой, которая мне отказала в помощи внесения его в список военнопленных на обмен. Прошу вас оказать содействие и внести его в список обмена военнопленных моего сына Федорова Михаила Владимировича».

— Корякин обратился к Кобцевой, — продолжает Галина Васильевна, а та и ему сказала, что у нее нет подтверждения его местонахождения и того, что он военнопленный. У него официальное удостоверение казачества, но он не вступил в Народную милицию. Я даже в ООН обращалась и к представителю Медведчука я ездила. Он обещал, что Украина внесет его в список на обмен. Ну хорошо, там-то они внесут, но если здесь, в «ЛНР», его не подтвердят, то никто его не обменяет. А в декабре мне Ольга Кобцева ответила.

Галина Федоровна достает лист бумаги, с гербом «ЛНР». «На ваше обращение от 12.11.2015 г. на имя Председателя Народного Совета Луганской Народной республики Корякина А. В. по вопросу о внесении в списки обмена военнопленных Вашего сына Федорова Михаила Владимировича, 18.05.1974 года рождения, сообщаю, что Ваш сын был включен в список на подтверждение украинской стороной их местонахождения, переданный в рамках Минских переговоров официальному представителю Украины по вопросам обмена военнопленных Медведчуку В. В. На сегодняшний день, 04.12.2015 г., ответ от украинской стороны по данному списку еще не поступал.

Механизм обмена военнопленных происходит в определенном порядке, согласно которому, мы не можем запрашивать на обмен лицо, которое прежде не подтверждено украинской стороной. Вначале украинская сторона подтверждает, что у них такой человек содержится, лишь затем ведутся переговоры по его обмену».

В это время опять раздается звонок. Галина Федоровна судорожно ищет телефон. Находит его в сумке.

— Алло, Виталий Васильевич? Суд закончился? Нет? Я поняла, я позвоню вам еще.

Галина Федоровна закрывает телефон в руке, потом спрашивает меня, не могу ли я ее подвезти до любой остановки. Она очень плохо ходит, а место нашей встречи было далеко от любого общественного транспорта. Галине Федоровне ехать из Луганска еще в Ровеньки. К семье Михаила.

Мы выходим, садимся в машину, и только после этого Галина Федоровна произносит: «Мише плохо стало в суде, вызвали «скорую», она забрала его. Суд перенесли».

История №2

Хлюпин

Как мне сообщили заключенные СИЗО Старобельска, в камере очень холодно. Хлюпин болен, тяжело кашляет, однако лечения ему не оказывают, медикаментов у него нет. По его словам, у него двусторонняя пневмония. На 10 февраля назначен суд, и к суду его «ломают».

В момент подписания номера у меня была договоренность о телефонном разговоре. Однако трубку взял неизвестный мужчина и сообщил, что Хлюпина отправили в карцер.

История №3

«Шахидка»

Маму Анастасии Коваленко я встретила в Луганске весной прошлого года, в офисе ветеранов Афганистана. Елена, она по-свойски накрывала на стол. В компании были Виктор Муха и Сергей Шонин. Они никогда не ставили приоритетов, никогда никого не обзывали фашистами, карателями, укропами. Они встали над этой войной, потому что за их плечами был Афганистан. Они занимались обменами, вели переговоры. И пока они этим занимались, обмены шли.

Неожиданно посреди разговора Елена сказала мне: «А из моей дочери террористку сделали. Она всю войну дома просидела, ни в одном батальоне не была никогда. Работы не было, а она повар по профессии, вот ее пригласили на собеседование, в Киев».

Если честно, я тогда не придала значения этой истории, потому что была уверена: если Шонин с Мухой пытаются внести человека в список на обмен, то его и поменяют.

С тех пор прошло много времени, Шонина с Мухой от обменов отстранили, а я попала в Луганск только две недели назад. Я снова встретила Елену и узнала, что она пыталась обменять дочь через Ольгу Кобцеву, но та сказала ей, что Украина отказалась вносить Анастасию в список.

Я нашла телефон Анастасии Коваленко, которая сегодня сидит в Лукьяновском СИЗО, для того, чтобы с ней лично поговорить. Мама есть мама, но мне надо составить собственное впечатление о человеке. И вот снова ночной звонок в СИЗО.

Анастасия начинает рассказ:

— Я повар по образованию, у меня есть маленький сын. Никогда в жизни я не была ополченцем, может, поэтому сейчас я и не могу попасть в списки на обмен.

Все обстрелы я просидела дома, сына летом 2014 года я отвезла в Донецк к бывшему мужу. Летом все рестораны в Луганске были закрыты, я смогла устроиться только на рынок. Там ко мне стал приходить каждый день один человек, представившийся Костей, который мне симпатизировал. Откуда он был родом, я не знаю, но говор у него был наш, украинский, явно не российский.

В декабре меня пригласили на собеседование в Киев, и я взяла билет на автобус. Костя тогда сказал мне: «А ты, может, передашь моему знакомому сумку?» Я согласилась, 16 декабря в ночь выехала в Киев, со своей сумкой и с его сумкой, завернутой в черный пакет. Приехав утром 17 декабря в Киев, я спокойно заехала к своему хорошему знакомому, привела себя в порядок, позвонила Косте, спросила, кому кулек отдавать. Он сказал, что нужно к трем часам прийти в один сквер. Я так и сделала, пришла в сквер, села на скамеечку и позвонила Косте. А в следующую минуту меня уже арестовывали.

Задерживали полковник и подполковник. Мне завернули руки за спину, завязали ремнем, надели пакет на голову. Меня допрашивали, я им говорила, что не знаю про содержимое пакета. Это правда, я его не раскрывала. Кстати, я этот пакет не раскрывала, на содержимом просто даже в теории не могло бы быть моих отпечатков. Но я думаю, что если бы там было содержимое, которое могло снести половину торгового центра, как мне инкриминируют, то они не взрывали бы сумку во дворе СБУ, а, наверно, вывезли бы на какой-нибудь полигон.

Так или иначе, они требовали рассказать, как меня тренировали в России, что меня вербовали в ГРУ. Заходил Наливайченко, злился на меня, ругался нецензурной бранью. Потом они сказали: раз по-человечески не понимаешь, будем говорить по-другому, и завели двух ребят, у которых на бронежилетах было написано «Азов». Они сразу же стали меня бить прикладами, руками и ногами, очень сильно.

Тогда пригрозили забрать меня к ним в батальон, где со мной сделают что-то ужасное, и вытащили меня в коридор. Ходить я уже не могла, так как у меня была повреждена нога. Они вдвоем протащили меня за волосы, метров 15—20 по коридору СБУ, я кричала о помощи. Из всех кабинетов выходили люди, они видели, что со мной делают, но никто не вступился. Только полковник, который азовцев и привел, сказал им уйти, мне дал валерьянки, салфетки, чтобы привести себя в порядок. Он сказал: не переживай, они больше не придут. Мы вместе, под его диктовку, написали мое признание во всем. После я этот текст зачитала на камеру, а вечером меня уже крутили по всем украинским каналам. Это было 17‑го числа. Ночь я проночевала на матрасе в СБУ, утром мне стало плохо, я потеряла сознание. Они отвезли меня в больницу СБУ, сделали мне томографию головного мозга, еще что-то, потом врач надел мне на шею корсет, так как оказались выбиты три позвонка.

В 18.00 наконец-то решили оформить официально мое задержание и пригласили адвоката. Когда адвокат мой увидел меня, он ужаснулся и позвонил своему руководителю, по телефону сказал: «Если я пропаду, вы знаете, где искать корни». 19 декабря был суд, и судья тоже ужаснулась: а я была вся черная, и без обезболивающего даже лежать не могла. Судья назначила судебную медицинскую экспертизу. В итоге эта экспертиза показала не менее 16 ударов тупым предметом. По факту избиения было возбуждено уголовное дело. В мае месяце 2015 года ко мне пришел врач от омбудсмена украинского. Но даже к маю были видны следы побоев, и этот врач зафиксировал гематому на ноге.

Сейчас я в СИЗО, знаю, что здесь сидят люди из «Правого сектора» (организация, запрещенная в России. — Ред. ), из батальона «Торнадо» (украинский добровольческий батальон, был разоружен ВСУ.— Ред. ).

Моя мама с первого дня пытается поставить меня в список на обмен, и если честно, то лучше голодать там, чем сидеть в этом СИЗО. Ольга Кобцева и Дарья Морозова, это уполномоченные по правам человека в «ДНР» и «ЛНР», сказали моей маме, что в списки на обмен меня подали. Но на днях ко мне пришел мой адвокат Юрий Грабовский, он участвовал в подгруппе Минских переговоров по обмену пленными. Этот адвокат защищает еще россиян Ерофеева и Александрова. Так вот, он выяснил важную вещь. Меня последний раз вносили в списки на обмен в июне 2015 года. А сейчас они просто меня не внесли в список. Украина тут ни при чем, понимаете?

История № 4

Матери украинских военных

Елена Cугак, «мама Иловайского котла»:

— Мы сами объединились — мамочки. Есть у нас «мамы и жены Иловайского котла» и «Дебальцевского котла». Иловайские, получается, год и пять месяцев не получают никакой информации от наших детей. Мы не знаем, как они там и что с ними. Раньше хотя бы волонтеры привозили весточки, а с марта 2015 года мы не имеем никакой информации. Мой сын Руслан из 40‑го батальона в августе 2014 года был под Иловайском, он постоянно мне звонил. Я 27 августа 2014 года звонила на горячую линию, сказать, что хлопцы остались без командования. Командование именно 40‑го батальона их бросило и сбежало. По идее 40‑й батальон не должен был оказаться в котле, они вообще должны были стоять на блокпостах вокруг Днепропетровска. Но так как в армии людей не хватало, их кинули на передовую, абсолютно не подготовленных.

Когда штаб «Градами» разбили, то штабисты, командование и охрана — все убежали, а солдат бросили. Им даже указания отступить не дали. Пытались их с боем забрать оттуда, не получилось. А эти все стояли и никуда не уходили, команды же не было, без еды, без воды. Потом они сами выбрали себе старших.

Мы, мамы, все бросили и поехали в Киев, под Верховную раду, ходили к президенту, просили помощи. Потому что не только 40‑й батальон оказался в такой ситуации. Нам сказали писать заявление в прокуратуру, ну мы, мамки, и написали заявление на комбата, но тогда нас убедили, что нашим детям дадут зеленый коридор, и через два дня они уже будут дома. Сын позвонил мне и сказал, что объявили трехдневный режим тишины: у них будет передислокация. И мы их все начали убеждать, что с ними все будет хорошо, что их выведут из котла. Они нам так поверили, а теперь мы за собой все чувствуем вину.

Тогда для зеленого коридора они собрали их в единую колонну, чтобы вывести ребят. Наши дети в десять утра начали звонить нам на телефоны, что их будут выводить. А мы звонили командованию, генералу Хомчаку, он убеждал нас, что все будет хорошо с нашими детьми, это потом мы узнали, что сам он «бежал дальше, чем видел». В районе Новоекатериновки Старобешевского района мальчики попали под обстрел. Мой Руслан был шофером. Он из двух машин собрал одну, чтобы сесть за руль и вывезти из котла ребят, которые с ним стояли на блокпосту.

Это был мой последний разговор с моим сыном, больше на связь он не вышел. На меня вышел мальчик Сережа из батальона «Днепр‑1», сказал, что мой сын числа 6 сентября, переходя поле при выходе на трассу, подорвался на растяжке. Сережа пошел искать помощь, поскольку Руслан из-за травмы двигаться особо не мог, а когда вернулся, то Руслана не нашел. Та сторона, собирая раненых, забрала и моего сына.

Дальше от волонтеров я узнала, что он в Снежном, потом — что у казаков, у какого-то «Бати».

Сначала в 40‑м батальоне числилось много пропавших без вести, а потом много кого нашли среди «двухсотых», но кого-то из плена отпустили. Сейчас без вести пропавших числятся 11 человек. По спискам министерства обороны Украины они числятся в плену, поскольку есть свидетели их попадания в плен, а СБУ вписала их уже в списки без вести пропавших, так как они не могут идентифицировать их местонахождение.

Вот мы, мамы, сейчас приехали с приема в СБУ, которая уполномочена заниматься нашими детьми. Мы ничего от них не получили, никакой информации. Мы не знаем, что делать: ехать в Минск и стоять у дверей, где идут переговоры Контактной группы, или ехать к Владимиру Путину, или в Америку, чтобы хоть кто-то обратил на нас внимание. Мы никому не нужны. Мы постоянно ездим в СБУ, иногда по три, по четыре раза в месяц. Знаете, что мне сказал советник главы СБУ Юрий Тандит? Сказал: «Я не могу туда послать людей, потому что там стреляют». В 2014 году, по их последним данным, мой сын находился в Калининской больнице Донецка. Мы приехали и стали опять просить помощи, а нам в очередной раз тогда сказали, что не могут никого отправить, «потому что там стреляют, а мы не ищем, мы анализируем». Вот так мне и сказали в Межконтактном центре СБУ.

В СБУ говорят: «Понимаете, он давно не выходил на связь, а нас там считают «укрокарателями».

Мы, мамки, как-то поехали в приемную президента и спросили секретаря, читал ли президент наши обращения, хотя бы одно за прошлый год, а их было девять. В секретариате нам сказали, что нет, не читает президент наши обращения.

Вместе с моим сыном был мобилизован Саша, который был убит под Новоекатериновкой. 8 сентября мать Люба его похоронила. А на днях она звонит ко мне и рыдает: «Лена, что мне делать? Мне позвонил какой-то парень и сказал, что за выкуп нашли Сашу. И если заплатите, мы можем вытащить его из плена. Если вы с ними хотите поговорить, то это дороже будет. Назначил 30 тысяч долларов выкупа. Говорят, ваш Саша живой, в Чечне находится».

Мы стали проверять номер. Звонили из житомирского СИЗО. Мы написали заявление в СБУ и теперь ждем ответа.

Моему сыну на момент мобилизации было 29 лет, в этом году ему 31 год. У него осталось двое детей. Сын в копилку все собирал всякие шарики (его «драгоценности детские»), а на момент попадания Руслана в плен ему было 3 года. Сейчас 5. Он надеется выкупить папу.

Вы понимаете, мы не знаем, что уже делать. И с той стороны мамы плачут, и мы. Я думаю, нам надо с теми мамами объединиться и прекратить уже всю эту разруху.

Алла, мать Александра Макуха:

— Мой сын Александр был мобилизован в 40‑й батальон. Ребята наши попали в плен 9 февраля 2014 года между Дебальцево и Артемовском, в районе поселка Логвиново. Их взяли в плен казаки донского атамана Сопроненко. По «Лайфньюс» вышел сюжет.

Мы сразу в СБУ написали заявление. И 3 месяца мы от них не имели никакой весточки. Мы выходили на волонтеров. Нам говорили, что они то в Снежном, то в Луганске, то в Донецке, то в России, в Ростове-на-Дону. Потом оказалось, что 30 апреля военные «ДНР» разоружили казачий полк, был убит атаман Сопроненко. В подвале у казаков нашли наших ребят, их никуда не вывозили.

Полковника, которого вместе с ним взяли, обменяли через Луганск и корпус Рубана. Так вот он нам потом рассказал, что их один раз подняли помыться. Кормили один раз в день, били прикладами, тушили об них сигареты, если ребята пытались увернуться, их еще больше пытались бить. Спали они на поддонах деревянных в подвале. После того как их отбили у казаков ополченцы, их перевели в МГБ «ДНР». И с тех пор они там находятся. Мы выходили и на волонтеров, и на СБУ, и на Медведчука — все пытались их вытащить. Организовывали митинги. Мы выходили и под администрацию президента, и под Верховную раду — ничего не добились. В ноябре месяце мы, три мамы, собрались и на свой страх и риск поехали в Донецк. Нас приняла Дарья Морозова и Дмитрий Попов, ее помощник. Нас также принял Кононов, тамошний министр обороны.

Мы состыковались с мамами, у которых дети сидят на территории Украины. И вот мы, уже шесть мам, вместе ходили по всем инстанциям. У Кононова мы были, и он очень сильно на нас кричал, мы, конечно, стресс сильный перенесли, все выдержали, потому что мы приехали увидеть своих детей. Мы просили встречи с Захарченко, нам в этой встрече было отказано, мы просили о встрече с детьми, и нам сказали, что нет, это невозможно. Утром мы уехали на территорию Украины, внезапно позвонила Дарья Морозова и сказала, что разрешили встречу с детьми.

Каждый раз мы живем от Минска до Минска, и ничего не решается.

В СБУ нам дали список мам, которым готовы отдать их детей, мы созванивались с этими женщинами и говорили, что Украина готова отдать ваших детей, звоните Дарье Морозовой, звоните Денису Пушилину (представитель «ЛНР»). Как нам сказала одна из мамочек, которая позвонила Пушилину, он ей ответил, что ее сын не ополченец и он им не нужен.

А с теми тремя мамами, с которыми мы познакомились в Донецке, мы общаемся. Только одной удалось освободить своего мужа, ее сына вернули в луганском обмене, осенью 2015 г. Остальные ждут.

Лилия, жена Алексея Кириченко:

— Группа, в которой был мой муж, в августе 2014 года стояла на обороне Саур-Могилы. 24 августа постамент рухнул. Где-то 28 августа они стали выходить по тропинке и наткнулись на каких-то солдат, и в этот момент они их взяли. Была суматоха, Алексею удалось сбежать. Но 3 сентября он уже попал в плен под Старобешево. Я начала мониторить форумы, стала выходить на всех донецких, пыталась найти мамочек, сестер обычных местных жителей. Выстроить свою какую-то сеть. Потом был звоночек, мне он показался странным. Мне сказали, что Алексей в Комсомольском. Тогда я попросила знакомых журналистов о помощи. Один попытался попасть в Комсомольское, но сам чуть не попал в плен, там началась бомбежка, и потом на блокпосту кто-то ему сказал, что там есть пленные. Тогда я уже усиленно начала выстраивать поиск. Пошли звонки местных жителей, которых задерживали свои же, но на несколько суток.

Через некоторое время комендатура Комсомольского разрешила Алексею звонить мне. Но вскоре его вывезли, мне сообщили неофициально, что — в Донецк.

Около двух месяцев «ДНР» официально не подтверждала, что он у них. К концу декабря пришло подтверждение от украинской стороны, а «ДНР» продолжала отрицать. Но в марте Алексей сам позвонил из МГБ «ДНР». Я подавала официально заявление в СБУ, Алексей был во всех списках.

В ноябре я услышала, что в России есть правозащитница Елена Васильева и что у нее есть списки людей, которых якобы вывозят в Россию. Я ей написала запрос, и она вставила информацию по Алексею в свой список, ровно то, что я ей дала. Это была ложь: с территории Донецкой области его не вывозили.

«ДНР» накануне каждого обмена подтверждает, что он есть в списках и они готовы его отдать, украинская сторона подтверждает, что он есть в списках. Я не знаю, что происходит в этот период, но факт есть факт: он до сих пор сидит там. Он уже старейшина среди сидельцев.

История №5

Контрактник

В украинские СИЗО (как, впрочем, и в российские) можно дозвониться, но только ночью, когда охрана закрывает глаза на незаконное наличие мобильных в камере. Александр Дубинин очень бодрым голосом вступает со мной в диалог — на украинском языке.

— Мне легче на украинском говорить, я больше двух лет тут сижу. Я никогда не принимал участия в боевых действиях, потому что арестовали меня раньше, чем они начались, тогда еще Януковича не свергли. Я сам астраханец, то есть конкретно россиянин. В 2013 году я служил по контракту в российской армии. Я хотел перевестись в другой полк, мне нужно было взять у командира части документы на мой перевод. Командир сказал, что меня не отпустит, посоветовал пересечь границу, чтобы меня уволили с военной службы по статье. Я так и сделал, поехал в Измаил Одесской области, но командир мне позвонил и велел приехать назад. Я ответил, что раньше конца января не смогу. Интересно было, что на Майдане творится. Но вернуться мне было не суждено. Меня арестовали. Была целая спецоперация с болгарками и взрывами.

Меня задержали по подозрению в шпионаже. У меня был паспорт гражданина РФ, а еще военный билет. Этого оказалось достаточно. Они посмотрели мои документы, и через три дня меня арестовали, привезли в СБУ Киевской области. На все вопросы я просил предоставить адвоката, получил по зубам, у меня вымогали деньги, сначала 15 тысяч долларов, потом 45 тысяч долларов. Я их послал, сказал, что денег нет.

Ну вот, я не ополченец, не политзаключенный, не убийца. Кто я вообще? Я ничего не могу доказать два года и один месяц, но я очень надеюсь, что мне изменят меру пресечения, поскольку обвинения в мой адрес несостоятельны.

В СИЗО мы все нормально общаемся, меня приняли заключенные. Тут очень много политических: одесситов с Куликова поля, арестованных беркутовцев. Со мной сидел Корчагин Николай, он был в ополчении, позывной его — Колчак, его уже осудили и отправили на зону в Ровно. Он россиянин, с хорошей физической подготовкой, но вряд ли он был военным, потому что в России он был судим. Взяли его в плен в Славянске, он вывел свою группу и решил зачем-то вернуться. Он считает, что его предали. По рации вывели на вражеский блокпост, он увидел: по нему открыли огонь. Но он выжил.

От этих разных политических и пленных я узнал, что между Украиной и «ЛДНР» идут обмены пленными. Я обратился к Ольге Кобцевой из «ЛНР» и Дарье Морозовой из «ДНР». Я звонил и к той, и другой сам из СИЗО по телефону, вот как мы с вами сейчас разговариваем. Ольга откровенно назвала сумму за внесение меня в списки на обмен. Потом я позвонил еще раз, она мне угрожать начала. Но мне глубоко плевать на ее угрозы. А вот Дарье Морозовой и Лиле Родионовой я очень благодарен, они услышали меня и пообещали попытаться включить в список на обмен. Потом к нам приходил Рубан, он долго беседовал с нами. Он произвел на меня хорошее впечатление. А вот группа обмена пленных под названием «Патриот» мне сразу не понравилась. Они оказались мошенниками, теперь некоторые из этой организации уже сидят с нами в СИЗО.

Вы понимаете, к чему все идет? Война полностью уничтожает патриотов и с той, и с другой стороны. Политзаключенные и незаконно задержанные, в том числе военнопленные, есть и с той, и с другой стороны. Они стали большими козырями. Список пленных — это деньги, большие деньги.

История №6

Правозащитник

— Я занимался, занимаюсь и буду заниматься розыском людей, обменом и участвую в уголовных процессах, — Александр Кудинов, правозащитник из Донецка, который сейчас живет и работает на территории Украины. Сам он пробыл в плену в «ДНР» 35 дней. — Я не принимаю ни одну из сторон в этом конфликте и не работаю на какую-либо организацию. Я не верю политикам, меня интересуют только люди.

И с той, и с другой стороны, да и в России, все можно сделать по звонку. Это недостаток системы. Можно выдумать много законодательных актов, но они все равно работать не будут. В рамках Минских соглашений и переговоров Контактной группы каждая из сторон хочет получить свое. Минские договоренности на то и договоренности, что они не регулируются международным правом, это личные переговоры.

Вот конкретный пример. В «ДНР» дали добро на обмен пленного, которым я занимаюсь, Вадима Петренко. Я поехал в Киев, уполномоченные лица дали мне добро, а уже на пути в Донецк я услышал от них же, что все отменяется. Что я мог сделать? Я неофициальное лицо. Но я единственный, кто регулярно ездит к украинским пленным в Донецк, возит им передачки.

Вадим очень болен, у него цирроз печени. Он не участвовал в боевых действиях, хотя бывший воин-афганец. Он украинец, кому это запрещено? Он жил в Горловке (территория «ДНР». — Ю. П. ), работал начальником участка на амиакпроводе, для обслуживания участка ему приходилось проезжать с одной территории на другую.

Сидит он в СИЗО № 5 Донецка, уже 8 месяцев. А ему каждые полгода надо лежать в больнице, проходить специальные процедуры под наблюдением врача. Вадим мог бы еще жить и жить, но, наверное, время уже упущено. Жена, чтобы его освободить и лечить, продала квартиру. Это женщина, которая идет на все, только чтобы спасти мужа.

Дария Морозова дважды обещала меня принять, но в последний момент отказывалась. Я разговаривал с Кононовым, министром обороны «ДНР». Говорю: под мою гарантию отпустите человека. Вопрос не стоит, осудят его или нет, вопрос состоит в том, будет он жить или нет. Но он меня не услышал.

Понимаете, он гражданский человек, а гражданскими никто, кроме меня, особо и не занимался, и такого понятия, как «обмен гражданскими», не существует.

Я также организовывал юридическую защиту россиянина Александра Дубинина. Мы готовимся к суду, я уверен, что он не виновен в убийстве, в котором его обвиняют. Плюс к этому я тоже пытаюсь внести Дубинина в список на обмен. К нему применялись жестокие пытки, последствия которых останутся на всю жизнь.