При лучезарной делоновской внешности, которую готов нещадно эксплуатировать кинематограф, Данила Козловский обожает тотальные преображения: от травести в трагикомедии «Весельчаки» до монстра-альбиноса в фантастическом боевике «Хардкор». А пока по нему сохнет глянец… он месяцами репетирует Гамлета. Ведущий актер Малого драматического театра играет Шекспира, Шиллера и Мюссе, Чехова, Гроссмана и Равенхилла. Без преувеличения сегодня он самый востребованный актер российского кино. В ближайшее время выходит гротескная комедия «Статус: Свободен», история про расставание, которую он сам и продюсировал. Следом главный блокбастер года «Викинг», исторический кинороман «Матильда», хоррор «Хардкор», триллер «Экипаж», комедия «Пятница»… Продюсеры и режиссеры под него дают деньги, поклонницы ездят за своим кумиром по свету, он снимается в громких хитах, поет в Большом театре, его приглашают на работу в Голливуд. Причем не на шаржи «злобных раша»; в «Академии вампиров…» он — романтический герой.

С Голливуда, пожалуй, и начнем.

— Это удивительный опыт. Работая на одной площадке с американцами, англичанами, ирландцами, понимаешь, насколько все возможно в этом мире. Ксения Раппопорт как-то заметила: «Когда я снималась в Италии у Джузеппе Торнаторе, ощущение было, будто идешь по воде». Вот и мне представилась «возможность невозможного». Хотя всюду те же страхи, сомнения, прозрения, комплексы. Голливудская съемочная группа — сплоченная интернациональная команда, создающая кино для мирового проката. С точки зрения индустрии работа слаженная, как симфонический оркестр. Каждый отвечает за то, что делает. Во главе угла вопрос репутации, личной ответственности.

— В кинематографе вашим крестным отцом стал Алексей Герман-младший, в «Гарпастуме» передавший ощущение веселой и страшной энергии, охватившей страну, как предвестье глобальной катастрофы Первой мировой. Потом были гробокопатель Борман в «Мы из будущего», «истраченный жизнью» Митя в «Мишени» Зельдовича, фанатично преданный хоккею Харламов в «Легенде №17», силящийся прорвать круг глянцевой бесплодности Макс в «Духлесс», истово верящий в сталинскую утопию выпускник разведшколы Дорин в акунинском «Шпионе». Может, вы сознательно вшиваете в роли какие-то нерешаемые темы нынешнего дня? К примеру, ваш рискованно осовремененный Дубровский всего-то хочет быть честным. Но сегодня это уже практически невозможно, порой смертельно опасно.

— Наверняка вы обращали внимание на неадекватность реакции в ответ на нормальное поведение. «О, ты сказал "спасибо"! Ты такой воспитанный!» Уступил место, дверь кому-то открыл. Помог деньгами. Вроде всё, как в детских книжках, как мама учила. Но сегодня такие вещи вызывают изумление. «Ты меня не кинул? Не подвел, не обманул? Вот это да. Старик, спасибо!» Сам факт этого изумления говорит о времени. О нас. Когда человек не соглашается на что-то, с его точки зрения, неправильное, ведет себя нормально, часто это вызывает бурную, не совсем адекватную реакцию. Редактор глянца с многомиллионным тиражом звонит: «Вы действительно отказались от нашей обложки? Почему?» Объясняю вескую для меня причину. И она признается, что поражена… не могла поверить: артист отказывается от обложки?!

— Судя по всему, вы значительно реже говорите «да», чем «нет». Слышала: вы отказались от съемок в продолжении успешнейших «Мы из будущего». Сочли, что сценарий второго фильма спекулятивный с привкусом ксенофобии. А еще говорят: что взять с артиста — профессия зависимая. Каковы ваши аргументы для работы?

— Не могу согласиться с коллегами, убежденными, что дело наше подневольное, мол, мы всего лишь чужие тексты произносим. Недавно по одному из телеканалов шел отвратительный сериал. Знакомый актер, снявшийся в нем, страшно переживал. У нас же не только успех публичен, но и позор. Потом пил неделю, оправдывался: «Я не политик, даже не режиссер. Не мне отвечать за идеологию и качество фильма». Полагаю, за то, что происходит в кадре, во многом все равно отвечаешь ты. Конечно, никто не защищен от ошибок. Случается, затевают одно, в итоге что-то не срастается. Кино — плод усилий многих и потому непредсказуемо. Но если ясно, какова идеология фильма как высказывания… Ты не должен себя обманывать и надеяться: как-нибудь пройдет. Вот ни фига не пройдет.

— Для меня ваш Лопахин — центр додинского спектакля «Вишневый сад» — тихой драмы мира, катящегося в пропасть. Ермолай Алексеевич — сплав обаяния и цинизма, беспощадности и водевильности. С неуемной жаждой реванша, отмщения за прошлые обиды этот характер напомнил Карандышева Островского. Но Лопахин крупнее, опасней, современней.

— Думаю, успех спектакля в разных странах и связан с его актуальностью. Но созвучие с сегодняшним днем достигается не за счет плазменных панелей, мобильных телефонов и солярия на сцене. Все аутентично, и мои часы (Данила говорит «не часы Лопахина, а мои часы». — Л.М.) действительно часы начала ХХ века. При этом Ермолай Алексеевич вполне сегодняшний человек. Можно, конечно, сыграть эдакий привычный образ влюбленного в Раневскую купчишку… Но ведь там про другое. Все крупнее, трагичнее. Конечно, в нем подобная женщина — особенно если учесть, что ее играет такая женственная, потрясающая актриса, как Ксения Раппопорт — не может не вызывать восхищения, мужского влечения. Но он даже с Варей, к которой привязан, быть не может: она из Раневских. Из того мира, который он пытается уничтожить, на костях которого собирается построить новую жизнь. Для меня Лопахин глубоко несчастный человек. Искалеченный своим прошлым. Рабством. Травмированный холопством, которое течет в его венах. Как ни пытается, не выжмет из себя раба. Рабство — причина его внутренней разрушительной силы. Даже если бы Раневская согласилась на «коммерческое предложение», он уничтожит вишневый сад, который всегда будет напоминать ему об унижении. О том, что его макали здесь в дерьмо, что эта ошеломительная женщина кружевным платком вытирала ему кровавые сопли.

— Когда говорим: вся Россия — вишневый сад, не могу не думать, что наше население в большей его части и есть нынешние лопахины. И горящий Байкал, и уничтоженные старинные города, и разрушение памятников — все дело рук многообразных ермолай алексеевичей, не выползших из крепостничества.

— И об этом наш спектакль. Но не только. Во время репетиции Лев Абрамович говорил: «Не хватает ощущения вины раневских по отношению к лопахиным. Это же амбивалентная история. Лопахин для меня — самая трагическая фигура в пьесе. Страдающая еще более, чем раневские. У тех есть нечто сверхценное, что отличает и защищает: воспитание, порода, чувство красоты, внутреннее богатство. То, чего у раба Лопахина нет. Но в его духовном и ментальном рабстве — отчасти есть неизбывная вина раневских. Все здесь несчастны. У всех есть повод страшиться будущего. И когда в пьяном угаре Лопахин обещает, что построит новую жизнь, и предки его, встав из гробов, увидят, что Ермолай Лопахин «битый, малограмотный» купил самое прекрасное имение на свете, — он плачет. Но счастья не будет. Мы фантазировали, а чем же может закончиться судьба Лопахина. Возможно, в канун революции он застрелится…

— Благодаря профессии вы, как ваш Борман в фильме «Мы из будущего», перемещаетесь во времени. Отбываете в потемневшее от крови средневековье в «Викинге», в Россию начала ХХ века в «Матильде», в жутковатое сталинское фэнтези в «Шпионе». В пыльные брежневские 70-е — в «Легенде №17». Хотелось бы где-то задержаться?

— Фантастическую энергию времени я почувствовал в «Викинге». Но и погружаясь в 60-е в «Большой мечте обыкновенного человека», я чувствовал связь с этим черно-белым временем. Хотя понимаю: занимаясь конкретной историей в компании единомышленников, попадаешь под обаяние времени. Так что я крайне необъективен. В том же Раннем Возрождении, если пытаться говорить о нем объективно, все рядом. Насилие, инквизиция, Рафаэль, Петрарка. Убийство во время сытного обеда за жест или слово — вещь обыденная. Впрочем, каждое время по-своему драматично, яростно и прекрасно.

— Беспокоит ваше участие в «Викинге», где вы — князь Владимир, святитель Руси. Не окажется ли это кино патриотической вампукой?

— Многие думают, что это политическая конъюнктура. Вовсе нет. Проект разрабатывался семь лет! Все эти годы работа не прекращалась. Когда я вышел на съемочную площадку, когда увидел первый материал, отпали вопросы — почему так долго. Сделаю совсем уж наглое заявление. По фотографиям в интернете все сравнивают «Викинга» с легендарной «Игрой престолов». Но визуально «Игра престолов» по отношению к «Викингу» — да простят меня поклонники американского фэнтези — сериал. По проработке кадра, операторской работе, по реквизиту, гриму, интерьерам. Всё серьезней, тщательней. Наша индустрия не была готова поднять проект подобной сложности. Этими семью годами воспиталась команда блестящих профессионалов. Реализован замысел, недостижимый в условиях нашей индустрии.

— Вы сами читаете кипы сценариев?

— Конечно. И решение, в чем мне работать, принимаю я. Поэтому ответственность за неудачи в первую очередь несу сам. А критерии… Все просто. Первое — сценарий. Если он не нравится — ни позиция режиссера, ни знатное имя производящей компании не убедят. Дальше смотрю, кто режиссер. Затем интересуюсь, что за кинокомпания, каков бюджет. Возможно ли за эти деньги реализовать то, что задумано. Когда-то предлагали заманчивую работу в сериале по одному классическому произведению. Бюджет — три с половиной копейки. Я говорю: «С таким бюджетом сложно-постановочное кино вы не снимете». «Что вы, — отвечают, — у нас офис компьютерной графики, у нас скидки, связи». «Ты с ума сошел, — говорят друзья, — подобные роли предлагают раз в жизни». Но этот единственный «раз» с тобой должна быть команда, которой доверяешь, у которой есть ресурсы воплотить замысел на должном уровне. К чему хорошая роль в плохом фильме? Лучше работа в менее амбициозном проекте, адекватном по финансовым и техническим возможностям.

— В «Духлессе 1 и 2» ваш Макс — представитель «пластмассового поколения». Но и в «ненастоящем человеке» вы пытаетесь нащупать живое: драму, надрыв, усилие вырваться. Его бег от себя «привычного» — движение к себе подлинному.

— Вы правы! Многие это услышали, мы сознательно важные для нас мысли упаковывали контрабандой в простую и яркую оболочку. Чтобы внимательный зритель прочитал. Про свободу. Про попытку независимости в регламентированном обществе. Мне интересно, с каким высказыванием мы войдем в третью часть. Во всяком случае, нам удалось создать успешную франшизу в российском кино.

— В «Статусе: Свободен», который выходит на экран, вы рассказываете о расставании — для вас это личная история?

— В той же мере, в какой драма расставания касается каждого. И мне на эту тему есть о чем поразмышлять. Даже после того, как мы сделали это кино. Парадоксально, но после разрыва в отношениях подчас возникает больше красок, обертонов, чем в безоблачный романтический период. Вот почему для меня это кино — продолжение личной истории.

— Ну а кроме того, этот фильм еще один способ раздвинуть горизонты профессии. Ведь это ваш первый продюсерский опыт.

— Сегодня мне интересно не ждать хорошего сценария, а создавать что-то самому. То, во что верю, чем хочется заниматься. Я готов вместе с авторами и режиссерами доводить сценарий до необходимого качества. Продюсировать проект, убеждать будущих партнеров делать кино.

— Участники съемочной группы рассказывают, что вы серьезнейшим образом внедрялись во все тонкости, вплоть до нюансов рекламной кампании. Сегодня так работают многие ведущие актеры на Западе: не тратят время на ожидание, становятся мотором будущих проектов.

— Сейчас у меня в разработке несколько сценариев, если сложится (стучит по стеклянному столу. — Л.М.), буду играть, продюсировать. Не застывать на одном месте. Горизонты смещаются вместе с движущимися. Надеюсь, это будет движение вперед.