Есть одна фигура в школьном деле, от которой в значительной степени зависит жизнь и учителя, и ученика.
Это — директор.
Если что-нибудь случается в школе, на орехи достается именно директору. Если школа успешна, директор не спешит под софиты.
Директорство — героическая служба во все времена. Директору никогда не было легко. Он как буфер между бездушной системой и живой школой. Не каждый может, как в 2012 году директор Челябинского математического лицея Александр ПОПОВ, на запрос из полиции: «Представить данные учащихся кавказской национальности» (так и написали), — ответить: «У нас в школе одна национальность — математика». Но пока кто-то все-таки решается, можно быть спокойными: на страже главных рубежей — самого ответственного и благородного дела на земле: воспитания детей — стоят надежные люди.
Одному из таких директоров, Ефиму Наумовичу ВАРШИЦКОМУ, в этом году исполнилось бы 90 лет. Эта дата широко отмечается в Новосибирске.
Я твердо знаю одно: если я не покинула школу в течение полувека, это только потому, что мне повезло работать при трех директорах — Михайлине, Варшицком, Ярославцевой, которые создали и мужественно держали Десятую новосибирскую.
Все трое были педагогами, которые понимали, что школа должна слышать зов будущего. Это будущее они переносили в настоящее.
Когда академик Сергей Львович Соболев обратился к директорам новосибирских школ с предложением открыть класс программистов‑вычислителей, нашелся только один директор, который был готов начать эксперимент. Этим директором был Михайлин. Шел 1960 год — новые программы, новые методы и формы обучения, создавалось первое поколение программистов. Ученые новосибирского Академгородка становились учителями в этом новом классе. Двадцать девять учеников — светлых математических голов — создавали новые педагогические проблемы. Михайлин их не боялся. Когда по школе с необычайной быстротой распространялись тетрадки-журнальчики под названием «Анти-лопа», Михайлин увидел здесь еще одну педагогическую проблему, не более того. Чего стоила одна фраза в этом журнале: «Наш журнал не антисоветский, хотя он и Анти-лопа».
Вот тогда-то меня и вызвал директор.
— Иди в мой кабинет! Там тебя ждут издатели-смутьяны. Поговори с ними. Мне они показались очень интересными людьми.
Это были Березин, Черных и Панков. Я поговорила с ними, и вся моя последующая педагогическая жизнь оказалась связанной с математическими классами.
Ефим Наумович Варшицкий, как и Михайлин, был экспериментатором. Какие бы новации ни возникали в педагогике, школа тут же шла навстречу эксперименту, будь то классы Занкова, Давыдова-Эльконина, Библера и других ученых. Нельзя забыть наши знаменитые школьные мастерские, где ученики овладевали профессией слесаря и токаря. Это была гордость школы, как и классы программистов. Спектр педагогических новаций Варшицкого был необычайно широк. Без эксперимента — этой пробы будущего — нет знаменитой Десятки. Школа всегда была в поиске. Нередко сама становилась источником нового опыта. Педагогический эксперимент для учителя был лучшей школой мастерства. Школа добивалась успехов, это был успех учителей и учеников. То, что в педагогике получило название «Сотрудничество».
Никогда мне не забыть Ефима Наумовича, когда доводилось проводить открытые уроки. Надо было видеть его лицо. Оно внушало надежду, веру, поддержку. Как он радовался детским суждениям, помнил их!
Он был нашей защитой. Хорошо помню, как инспектор гороно Анна Кугушева на учительской конференции подвергла критике сочинения моих выпускников, цитировавших Булата Окуджаву, Фазиля Искандера и других непрограммных писателей. Я об этом узнала позже. Потребовала письменной рецензии от инспектора, решила отправить сочинения в Союз писателей. Вот реакция Ефима Наумовича: «Я же просил всех не говорить Горюхиной о том, что было на конференции».
Он удивительным образом различал право учителя на собственный почерк и «право» власти не разделять этот почерк. Да, такова действительность. Такова жизнь.
Вот мои десятиклассники отправляются болеть за школьную эстафету.Договариваемся: я их жду на урок после окончания эстафеты. Многие не возвращаются. Провожу урок с пятью учениками, полагая, что воспитание сильнее, когда ты можешь проигнорировать тот или иной поступок, надеясь на его последействие. Делюсь ситуацией с директором. Он дотошно выясняет, был ли уговор. «Да! Был!» — говорю я.
— Тогда мимо этого поступка мы пройти не можем, — говорит Ефим Наумович.
«В школе мелочей не бывает», — любил повторять он. Неотрефлексированная мелочь закладывается в характер. Он полагал, что школа — это тот социальный институт, где хаосу жизни можно противопоставить порядок космоса. Или дать представление о таком порядке. Такие понятия, как совесть, долг, свобода, право, ответственность, сострадание, — это поле нашей педагогической деятельности. Так он считал.
Спустя два дня получаю сочинения от беглецов. Иногда это были целые тетради. Вот отрывок из одного.
«Не бесконечными упреками вызвано у меня желание написать эту работу. Книга «Дом на набережной» заставила это сделать. Я была уверена, что вернусь на уроки. Хотя знала, что половина класса сбежит. У меня было три пути: пойти, не пойти, и еще один путь — найти «уважительную причину». Подобие такой причины нашлось. Во второй группе старта был мой брат. И надо принести ему одежду к финишу.
Но кто стоял за всеми моими рассуждениями? Глебов! Он может вытеснить во мне все. Только Глебова-то я считала отвратительным, а себя — нет.
И вот мы вместе! Стоим рядышком. Я и Вадим Глебов.
Написала это сочинение не из подленького подхалимажа: «Я осознала».
Написала от страха. А вдруг во мне растет Глебов».
(Наташа Н.)
— Ничто не исчерпано… — не то спросил, не то сказал Ефим Наумович.
Подростковый максимализм — естественное состояние взросления. Его надо пережить. Школа № 10 сделала ставку на развитие личности. Личность получала право на самостоятельность суждения. Право артикулировать это суждение, каким бы «крамольным» оно ни было. Не наказывать за суждение надо было, а предложить другое для дискуссии. Так возникает диалог — эффективный способ решения любой проблемной ситуации. Именно в диалоге происходит изживание подростковой категоричности. Диалог — это обмен человеческими сущностями. В диалоге ученик проходит школу личной ответственности за свои слова. Так формируется гражданское начало в человеке.
Ценнейшее свойство диалога — обретение собеседника.
Школьная жизнь — время беседы с Толстым и Сократом, Менделеевым и Петром I. Разговор с человечеством.
А какие собеседники были у наших учеников! Режиссеры Кшиштоф Занусси, Ролан Быков, Тенгиз Абуладзе, Резо Чхеидзе, филологи Юрий Шатин, Юрий Чумаков, ученые Академгородка Будкер, Кутателадзе, Аганбегян, Ершов…
Сочинения наших учеников читали (и отвечали на них) Анджей Вайда, Кшиштоф Кислевский, Вениамин Каверин, Юрий Нагибин, Юрий Трифонов, Нодар Думбадзе, Отар Чиладзе.
Когда Александр Исаевич Солженицын встречался с новосибирцами в Академгородке, я передала ему сочинения, написанные нашими учениками в день его 70‑летия.
И счастлив ученик, когда имеет возможность думать и говорить о том, что его волнует. Но трижды счастлив тот, кто получил отклик на душевную ли смуту, на тот ли вопрос, от которого, как сказал бы Лев Толстой, «переменяется наша жизнь».
…Нам повезло: наш директор был человеком культуры. Фактом культуры стала и наша школа. Ефим Наумович не раз говорил, что школа — это место, где можно осуществить свои мечты и чаяния. Он создал школьный мир по законам неистребимой веры в ребенка, носителя надежд человеческих. А на кого же еще надеяться?
Скажем честно, непросто соответствовать поставленным задачам, но если учитель не только исполнитель, но и творец этих задач, жизнь наполняется смыслом. Это один из великих уроков Варшицкого.
Он обладал способностью сплотить в единый коллектив учителей разных дарований и взглядов. И мы были единым целым, когда вставали на защиту своего директора, подвергавшегося травле. Травля была отвратительна. Ему не прощали свободы принимать решения, нести личную ответственность за все, что происходило на его территории, которая называлась «Школа № 10».
Доверие к другому — вот его педагогический мост, по которому он шел бесстрашно. Несмотря ни на что.
P.S.Поймала себя на том, как странно звучит «Варшицкий был». И вот на днях, перелистывая любимого Фолкнера, прочла: «В действительности нет такого понятия, как «был», потому что прошлое существует сегодня. Оно является частью каждого момента».
