Чернокожая сестра по имени Иммакуле, что значит Непорочная, ждет снега. Каждое утро она встает в 4.40 и вглядывается в питерское небо. Оно светлее силуэтов крыш, оно, кажется, полно снега. Но это не снег — это свет. И это не небо — это брюхо большого облака, отражаясь в котором, город сам подсвечивает себя.

На родине сестры Иммакуле небо по ночам всегда черное. На родине сестры Иммакуле находится единственное место в Африке, где снег лежит круглый год — на вершине Килиманджаро. Но она не поэтому так ждет снега. «Я сибирячка, — говорит она, — я шесть зим прожила в Томске».

Пугают, что скоро снежная шапка Килиманджаро растает. Но пока африканский снег еще держится. А в Питере… В прошлом году первый снег выпал лишь 13 декабря. Сибирячка Иммакуле еле дождалась. В этом году первая снежная крупа присыпала питерские мостовые на два дня позже, но Иммакуле обрадовалась и этому.

В пять утра все сестры собираются в часовне — начинается молитва. Братья еще спят. Спят вчерашние бездомные в доме милосердия и еще не знают, что за окном идет первый снег. А те, что ночуют сегодня на улице, наверное, не спят.

В 7.45 подъем, и сестра Иммакуле обходит комнаты, чтобы пожелать всем доброго утра.

— Ангел мой! Почему ты плачешь?

Володя молча сидит на койке, смотрит вниз и вытирает слезы.

— Ангел мой! Что случилось?

Володя отворачивается.

— Ему за простыни неудобно, — шепчет Сережа. — Вы же их руками стираете. Вы же из-за него каждый день стираете. Сегодня тоже будете стирать.

— Опять сходил в постель? Ничего страшного. Ты же болеешь. Я все понимаю. Ты не плачь, ангел мой, не плачь! Посмотри в окно — снег выпал!

В Африке, в родной для сестры Иммакуле Танзании, в саваннах толпами гуляют антилопы и сытые львы, бегают зебры и ходят слоны. Вдоль рек лежат бегемоты. В тропических лесах скачут мартышки, а в районе Килиманджаро прохаживаются гориллы. Ну и конечно, в Африке большие злые крокодилы. Бездомных в родной Танзании нет.

Вот в Руанде — да, там Иммакуле видела много мальчишек-беспризорников. Это потому, что там война была. А в Танзании бездомных нет: «Нельзя, чтоб человек на улице жил. Даже если пьет — все равно забирают назад, домой. Семьи у нас большие, родственников много, не бросят». А в России, она удивилась, как же их много!

Вот идет она себе по Томску в белом сари с голубой каймой, в одежде ордена сестер милосердия матери Терезы, идет и улыбается всем, а любопытные томичи подходят, спрашивают: «Где вы живете?» — «Вот в этом доме, — говорит, — живу». «Ой, — фыркают, — с бомжами! Какой ужас!» «Я думала, что бомжи на улице живут, а у нас тут дом», — отвечает. «Ну ладно, — соглашаются, — вы русский язык лучше знаете, чем мы, но имейте в виду: нашим бомжам вы не сможете помочь, это конченые люди, это уже и не люди даже…» «Это самые добрые люди, — всегда говорит на это сестра Иммакуле. — Они попали в это горе, в эту болезнь, их выгнали на улицу, но они добрые. Знаете, как они нас, сестер, любят, как уважают?! Да, они могут опять вернуться на улицу, в пьянство, но все равно уже будут жить по-другому — после того как почувствовали любовь других людей. А кто-то больше никогда туда не вернется, никогда больше не будет бездомным — какая радость!» — сестра Иммакуле сияет.

Давным-давно иноземные торговцы приезжали в Африку, чтобы выменять у туземцев золото, слоновую кость и рабов на бусы и заморские тряпки. Позже охотников за дешевыми рабами сменили страждущие утолить первобытный инстинкт убить дикого зверя. Эти представители рода человеческого с ружьями наперевес до сих пор встречаются в Танзании, но они уже в меньшинстве. Теперь сюда со всего мира прилетают любители мирно поглазеть на носорогов. Люди медленно, но эволюционируют.

Человек цепляется за человеческое до последнего. Даже когда остается лишь крупица, он цепко держится за нее, не выпускает ее из рук, через нее он все еще принадлежит человечеству. Из нее, если уцелеет, он потом будет лепить человека, добавляя по капле еще и еще, будет выращивать, будет воссоздавать себя заново.

Коля нервно морщится, оглядывается по сторонам, в сотый раз проверяет свои пустые карманы.

— Что ищешь?

— Да так, ничего, — смущается, прячет глаза, опять хлопает себя по карманам.

— Ну, чего надо?

— Гребешок! — выдыхает тихо.

— А! — Миша лезет в нагрудный карман пиджака за расческой. — На!

— А то видишь чего, — оправдывается Коля, виновато прижимая ладонью торчащие вихры. Коля только сегодня с улицы. Миша в доме уже второй месяц.

С невинного гребешка начинается чудо преображения.

Решив отдать себя Богу, Иммакуле отдала себя людям. Больше она не принадлежала самой себе. Теперь она не выбирала, теперь ее посылали туда, где она была нужна.

Суахили — это родной язык сестры Иммакуле. Английский — второй государственный язык в Танзании, то есть ее второй родной. Когда она стала сестрой, ее отправили в Кению — там она с лёту заговорила на местном языке кикуйю. Это третий. Потом ее послали в Уганду — через некоторое время она выучила три из сорока существующих в стране: луганду, тооро и карамодждонг. Оказавшись в Руанде, освоила киньяруанду — это был уже седьмой. Поехала в Бурунди — стала говорить на рунди. Затем оказалась в Индии и через три месяца начала общаться на хинди.

Если она уже говорит на девяти языках, значит, легко выучит десятый, решили за Иммакуле и сказали: поедешь в Европу. Она испугалась: «Я Африку люблю родную, говорю им, мы тут постоянно счастливые, а в Европе — там же все грустные, не разговаривают друг с другом. Говорят, в Европе нельзя танцевать постоянно, вообще нельзя жить такой счастливой жизнью, какой мы здесь, в Африке, живем». Как же она испугалась. Но ее все равно послали. И сразу в Сибирь. В Томск. Из Африки всё одно тридесятое царство — что Сибирь, что Европа.

Так Иммакуле выучила десятый язык — русский. И научила сибирских людей плясать по-африкански под барабаны, научила их петь африканские рождественские песни. Вторую зиму она уже в Петербурге, а в Сибири до сих пор поют на суахили и пляшут под барабаны — об этом ей сообщают томские сестры.

В Восточной Африке, в Танзании, где-то между огромным озером Виктория, высоченным уснувшим вулканом Килиманджаро и африканским двойником Байкала — озером Танганьика, на плато, покрытом саваннами, лежит отринутое царство сестры Иммакуле. Время там московское. А погода африканская. Недавно закончился сезон коротких дождей.

Это город Табора. Пока будущий первый президент Танзании, несуществующей тогда еще страны, работал учителем биологии в местной школе, прадедушка Иммакуле был таборским царем (так сестра называет должность вождя племени). После прадедушки царем стал дедушка Иммакуле. И даже когда полвека назад образовалось независимое государство Танзания во главе с президентом, местных царей не упразднили, им оставили один день в году. 7 июня весь таборский народ поклоняется царю, приносит ему подарки, празднует, веселится и всячески прославляет царственного дедушку Иммакуле. Один день — тоже большая ответственность.

После смерти дедушки царем должен стать его старший сын, отец Иммакуле. А потом была бы ее очередь стать царицей (она старшая из трех дочерей).

Бедный дедушка царь. Ему уже за 80, но он все так же гордо носит свою царственную голову. Высокий, как и его внучка, и прямой. Настоящий царь. Тяжело ему было принять ее сестричество.

Ей еще не было трех — она уже умела читать и считать до 99 (цифра 100 в трехлетней голове не умещалась). В четыре пошла в первый класс. И хотя была сильно младше всех, но училась легко и мечтала стать пилотом самолета, чтоб облететь всю землю и увидеть мир.

Еще мечтала, что у нее будет много детей, потому что дома ей детей не хватало: всего две сестры. Дело в том, что ее отец решил не допустить, чтобы его дети голодали, и твердо контролировал рождаемость в своей семье. Но так как вокруг жили обычные многодетные нищие семьи, то в их доме все время столовались соседские дети. Мать упрекала отца: зачем мы кормим чужих, давай нарожаем своих! Но отец стоял на своем. Возможно, это и предопределило будущий выбор Иммакуле: своим примером отец невольно показывал ей, что чужих детей не бывает.

Каждое воскресенье школьники ездили на занятия к сестрам милосердия. Там им рассказывали, что главное призвание девушки — выйти замуж и как это важно — до дня венчания сохранить невинность. Бедная Иммакуле еще ничего не понимала — она же была на три года младше своих одноклассников. Ей просто очень нравились сестры и очень нравилась идея выйти замуж. Она думала, что можно и то и другое одновременно. Только она не видела у сестер детей, и это ее волновало.

«А у вас есть дети?» — наконец спросила она. «Очень много», — ответили сестры и отвели ее в сиротский дом. «Вы их сами родили?» — она все еще не понимала. «Нет, мы отказались иметь своих детей, чтобы полностью отдать себя чужим, служить им день и ночь». Она плакала, когда поняла, что их так много и у них нет мамы. И решила стать им мамой, как сестры. «Тогда, — подумала она, — у меня их будет намного больше, чем я сама смогу родить».

Свое решение Иммакуле до последнего держала в тайне от семьи. Ей было уже 15, она закончила школу и ее уже приняли в университет — сдала экзамены лучше всех… Но учиться-то она не собиралась, пришлось сказать. Ой, что было!

Со всей страны съехались многочисленные родственники. Устроили собрание. «Это не наше», — говорят. «Ты царица», — говорят. А она: «Отдаю, говорит, — мое царство другому. Не хочу быть царицей. Хочу быть женой Иисуса». Вот так.

«Если человек ищет правду, значит, он идет к Богу». — «А если правда для него — справедливость? Если он зол и хочет, чтобы ради справедливости кто-то был наказан? Он тоже идет к Богу?» «Справедливость — это не наказание. Справедливость — это милосердие», — говорит сестра милосердия по имени Иммакуле, что значит Непорочная, живущая в городе Достоевского.

«Ведь надобно же, чтобы каждому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти! — говорил Раскольникову бедолага Мармеладов. — Понимаете ли Вы, милостивый государь, что значит, когда некуда больше пойти?»

А вот что говорила мать Тереза: «Одиночество и ощущение, что ты никому не нужен, — самый ужасный вид нищеты. Быть нежеланным, нелюбимым, покинутым всеми — еще более страшный голод для человека, чем просто не иметь пищи».

И вот идет сестра Иммакуле по питерской улице, идет себе, улыбается всем. Видит: лежит человек на земле. Подходит. «Здравствуй, брат!» — говорит. Смотрит он на нее, такую необыкновенную, чернокожую, улыбающуюся, в белом одеянии с голубой каймой, и интересно ему. «Что делаете?» — спрашивает она. «Отдыхаю», — отвечает человек с земли. «А где вы живете?» «Ну, где попало. Между небом и землей», — иронизирует. «А почему вы так живете?» — спрашивает она. «Так получилось», — темнит он. «Как — так? Никто не рождается на улице». Он молчит. Она ждет, смотрит ласково. «Из дома выгнали. Никому не нужен», — говорит брат. «Если хотите бросить пить, приходите жить к нам», — говорит сестра.

И вот кто-то опять стучится к сестрам в дом. Пришел голубчик. Первым делом его кормят…

Первый питерский снег, как и второй, не удержался — растаял. Ходят слухи, что Килиманджаро уже стоит с непокрытой головой, но в это верить не хочется. Снег еще вернется. Сестра Иммакуле ждет, вглядывается в питерское небо.