Как пишет во вступительном слове Сергей Мохов, главный редактор и соиздатель журнала, смерть — тема закрытая, табуированная в России: у нас нет общественной дискуссии на эту тему, нет широких научных исследований мортальности. Хотя в Европе еще с начала 1970-х выходит около десятка изданий, посвященных death studies — изучению смерти, в которых антропологи обсуждают вопросы отношения людей к хосписам, проблемы помощи умирающим, психологические и социальные аспекты смерти людей.

Журнал «Археология русской смерти» — первая попытка снять табу с этой темы. Об этом корреспондент «Новой» беседовал с историком и антропологом Сергеем МОХОВЫМ.

— Почему так важно говорить о смерти? Какую роль в обществе может сыграть появление такого журнала?

— Эта мысль отлично сформулирована в западной антропологии, и Сергей Кан, профессор антропологии Дартмутского колледжа в США, один из наших авторов, об этом хорошо говорит: смерть — не то, что нужно покойникам, это то, что нужно нам, живым. В первую очередь для того, чтобы упорядочивать свою жизнь. Нередко именно рядом со смертью мы оцениваем себя, свои поступки и других людей. Наша культура строится вокруг жизни и смерти, хотя мы не всегда отдаем себе в этом отчет. Журнал, на мой взгляд, позволит сформировать в России сообщество ученых, изучающих именно эту тему, поможет снять с нее табу.

— Журнал для ученых? На мой взгляд, смерть, отношение к ней — социально значимая тема, тут нужен массовый читатель.

— Безусловно, помимо академических изысканий, которыми мы сами занимаемся, главная цель — общественная дискуссия. Когда меня спрашивают, чем я занимаюсь, и я отвечаю — пишу диссертацию про смерть и кладбища — первая реакция: а-а-а, какой ужас!!! Потом проявляется интерес, люди начинают говорить. Как пел Егор Летов, «никто не возвратился оттуда, чтоб унять наш коренной вопросительный страх». А он присутствует абсолютно у всех, это совершенно естественно и нормально.

— В первом номере есть ваш текст о похоронах в ГУЛАГе. Тема вашей диссертации?

— Лагерные похороны — одна из тем моей работы. Когда искал материал в архивах «Мемориала», быстро понял, что писать, собственно, не о чем — совершенно не понятно, как был устроен этот обряд похорон. Советское государство имело абсолютную власть над телом своего гражданина до самого конца. Вот, например, описание таких похорон: «Покойников заносили на зону на носилках совершенно голыми, в чем мать родила… Дежурный вахтер сверял направление в зону для выноса трупов с сопроводительными документами, затем брал тяжелый молоток на длинной деревянной ручке и сильно был покойника по голове со словами — «это тебе последняя печать», чтоб живого за зону никого не вынесли». На Севере, чтобы захоронить в землю, ее нужно взрывать аммоналом, но его было мало, и просто присыпали трупы мелкими камнями. По весне трупы всплывали. Кстати, надо сказать, что в лагерях Третьего рейха почти так же относились к трупам, но утилизация там была налажена лучше.

Алмазы из праха

— Какая разница в отношении к смерти, к захоронениям между Россией и Европой?

— В советское время уважения к частным захоронениям не было — известно, как грабили и уничтожали дворянские могилы. О предках не принято было вообще говорить. Потом война, сотни тысяч пропавших без вести. В 60–70-е годы началась миграция сельского населения в города, переселение. Сейчас это особенно заметно в центральной части России — там, в большинстве регионов, все кладбища нового типа, вы практически не найдете захоронений XIX и даже начала XX века, в лучшем случае с 30–40-х годов прошлого века. Мало кто из россиян знает, где были похоронены их предки.

— Уничтоженные корни…

— Именно! А ведь культура поминовения — важный фактор самоидентификации. Я это очень хорошо прочувствовал, когда хоронил в этом году своих двоюродных бабушку и дедушку: они умерли с разницей в полгода, их отпевали в том же храме, на погосте которого лежит моя прапрабабушка. В этом же храме мой прапрадедушка служил. Тогда я почувствовал, что я москвич не потому, что живу там, что у меня есть квартира и гараж, а потому, что к этому городу привязан уже более чем четырьмя поколениями. У большинства людей этого нет, они, как правило, не понимают, что и как их связывает с той землей, на которой они живут.

— А в Европе на кладбищах можно встретить захоронения многовековой давности…

— Да, там ощущается это символическое бессмертие — потому что лежат люди нескольких поколений и даже веков. Хотя там в принципе другое отношение к смерти. Есть замечательный документальный фильм «Кофе, кекс и крематорий» — когда голландские старички едут в ознакомительный тур в крематорий, чтобы выбрать для себя вариант погребения. Им все показывают, рассказывают, в том числе о том, что из вашего праха, например, можно сделать искусственный алмаз, который потомки будут носить как украшение. Одна бабушка говорит: я хочу, чтобы из моего праха сделали алмаз!

— У нас бы посчитали предложение сделать из праха человека алмаз кощунством. Но ведь похоронный бизнес процветает, значит, что-то в сознании людей меняется?

— Достойные похороны в последнее время стали способом самоутверждения и самоуважения. Мой друг, у которого свое похоронное бюро, рассказал замечательную историю. Приехали они в какой-то небольшой город к дедушке, который собирался хоронить свою умершую жену. Показывают каталог гробов, деду все не нравится, он говорит — дайте что-то поприличнее. А разговоры идут в крошечной, запущенной однокомнатной хрущевке. Друг не знает, что ему еще предложить, показывает гроб за 20 тысяч — деду не нравится. Доходят до последней страницы, там президентский гроб за 420 тысяч рублей. Дед говорит — беру! Идет к комоду, достает наличные и отстегивает 420 тысяч рублей со словами: «Бабка просила похоронить ее как царицу». Оказалось, что старики последние 15 лет во всем себе отказывали и копили деньги на царские похороны! В России, где ты не имеешь права на достойную зарплату, пенсию, медицину, на качественное питание и образование, последним средством саморепрезентации остается достойное погребение.

— Вместо того чтобы лечиться, отдыхать, ездить по миру…

— Да, жена хотела царских похорон. Мой друг, который исследовал тему кладбищ в центральных районах России, пишет, что во многих местах очень распространена как способ самоутверждения, самоуважения покупка места на кладбище заранее. То есть человек жив, здоров и молод, но на кладбище у него уже есть участок и роскошный памятник. Человек этим горд, это повод для самоуважения.

Наши павшие как часовые

— Кладбища, могилы надо уважать, их нельзя трогать, это понятно. Но у нас в стране на государственном уровне постоянно происходят какие-то перезахоронения.

— Перезахоронениями особенно увлеклись в постсоветский период. Потому что перезахоронения и работа со смертью в политическом контексте позволяет провести очень четкую границу между скорбящими и всеми остальными: например, убийство Бориса Немцова — одни скорбят, другие над этой смертью измываются. Очень четкую грань между своими и чужими проводят погибающие на Донбассе, в Сирии. Для авторитарных режимов, подобных нашему, это очень характерная черта — постоянное перетаскивание мертвецов с места на место как повод для поиска врагов и самоидентификации.

— Вместо того чтобы захоронить, наконец, всех солдат Второй мировой…

— До них тоже дойдут, потому что ветераны умирают, а очередное перезахоронение используется для большей героизации, покойники нужны для воспроизведения новой памяти о героях.

— Что будете писать в следующий номер?

— Готовлю текст про сериал «Битва экстрасенсов», последний сезон. Там тема мортальности — главная, они вызывают духов, опыт клинической смерти для экстрасенсов — признак особого предназначения, подтверждение их магической силы, когда человек перешел последний рубеж, он обладает неким сакральным знанием. Они работают и с кладбищами, и с покойниками — пытаюсь описать, как это влияет на массовую культуру.