Конфликт России с Западом служит побочным эффектом российской модернизации и одновременно стимулом для ее продолжения. Окончательное преодоление сохраняющегося разрыва с Европой зависит не от географии и не от прошлого, но от изменения мировоззрения российского политического класса, а также от создания современной конкурентной и правовой политической системы. Такая возможность, несмотря ни на что, остается и у сегодняшней России.

Классическая комедия

Отношения России и Европы, шире Запада, мягко говоря, далеки от идиллии. Однако если отвлечься от ленты новостей, просто выйдя на улицы Москвы, то можно увидеть явное несоответствие двух картин. Меньше всего российская столица похожа на осажденную крепость, а ее жители не выглядят как люди, участвующие в войне, тем более с Западом. Кроме вызывающих все меньше доверия данных социологических опросов, нет ничего такого, чтобы выдавало в русском человеке желание «повернуться к Европе задом». Напротив, таким европейским городом, как теперь, Москва не выглядела, пожалуй, никогда. Несмотря на риторику, власти наши так и не избавились от старого бремени «единственного европейца». Иначе как объяснить повсеместное насаждение велодорожек, на которые большинство обывателей реагируют с таким же недоумением, как некогда на указ брить бороды и на первые петровские ассамблеи. Не говоря уж о том, что ухудшение отношений с Западом странным образом совпало с ростом моды на преподавание на английском языке и требованием зарубежных публикаций, которыми российские ученые должны теперь отчитываться едва ли не в обязательном порядке.

Россия почти воюет с Западом, но посмотрите, по каким образцам реформирована российская армия? Чьим «солдатам удачи» подражают наши «вежливые люди», чьи ошибки спешат повторить те, кто отправился бомбить арабов на Ближний Восток? А кто научил наших генералов показывать журналистам российские базы в Сирии, не опыт ли американцев в Ираке? Да и пресловутое «Киселев-ТВ» разве не скопировано с форматов массовых дешевых телеканалов в Америке и Европе? Нынешняя российская пропаганда — лишь доведенная до крайности, еще более вульгарная копия западных аналогов.

Странным все это может показаться лишь на первый взгляд. Если мы внимательно посмотрим на собственное прошлое, то ничего удивительного в наблюдаемом парадоксе не обнаружим. Все как раз достаточно стандартно. Более того, не исключено, что хотя бы одному из живущих ныне поколений, а может быть, и всем, удастся увидеть не просто очередное, но окончательное «возвращение в Европу», которое Россия с переменным успехом пытается осуществить в течение последних едва ли не 500 лет.

Существующий конфликт с Западом может быть объяснен как естественное продолжение не прекращающейся европеизации России. Более того, его результатом станет вовсе не поворот куда-то в сторону от Запада, а, скорее всего, еще более тесное с ним сближение. Такова гипотеза, подтверждаемая на материале истории.

Завещание Петра Великого

Начнем с самого очевидного примера, с реформ Петра I, которому наши «западники» обычно воздают должное в качестве родоначальника европеизации России. Собственно, о выходе из Средневековья и начале зрелого Нового времени применительно к истории нашей страны с уверенностью можно говорить именно с Петровской эпохи. И эта новая эпоха, несомненно, связана с прорывным приближением России к Европе, что проявилось во многом: от перехода на европейский календарь и европейского платья на офицерах и солдатах до европейской науки, литературы, живописи и архитектуры, появление которых коренным образом отличает Русь допетровскую и послепетровскую Россию.

Разумеется, правы будут те, кто возразит, что петровские реформы европеизировали Россию, хотя и масштабно по сравнению с предшествующим периодом, но все равно лишь частично. Изменения коснулись прежде всего армии, государственного аппарата, царского двора, служилого сословия дворян и верхушки богатых горожан. Правда и то, что многие заимствованные из Европы институты — такие, как рекрутская армия и централизованная бюрократическая структура абсолютной монархии, — довольно скоро в наиболее передовых европейских странах были заменены на другие, в то время, как Россия оставалась оплотом «старого порядка» практически до Первой мировой войны.

Все так: европеизация и модернизация для России по-прежнему означают практически одно и то же. И то, и другое до сих пор происходит, во-первых, фрагментарно, затрагивая лишь отдельные сферы и социальные группы (с каждым разом все большие), во-вторых, путем заимствования далеко не всегда самых передовых образцов.

Не менее важно, однако, другое. Те, кто превозносит роль Петра, «прорубившего окно в Европу», как и те, кто его за это осуждает, и даже те, кто видит ограниченный и незавершенный характер петровской модернизации, — обычно не соотносят в единой картине два факта. Первый пример ускоренной и радикальный европеизации России происходил на фоне ожесточенной борьбы с одной из сильнейших на тот момент европейских стран. Северная война со Швецией, начавшаяся аккурат в 1700 году, продолжалась 21 год, большую часть времени самостоятельного правления царя Петра. Ни для кого из историков не секрет, что наиболее важные петровские реформы проводились под влиянием этой войны, ставшей едва ли не главным стимулом всех преобразований. Если ранее европейские новации выглядели скорее как царская забава, то в ходе противостояния с одной из наиболее мощных европейских сил заимствование шведского опыта, как и опыта всей Европы, стало необходимым условием успешного ведения боевых действий.

Европейская реформа Петра неотделима от войны Петра с Европой. Это звенья одного процесса, где амбиции участия в европейской политике ведут к столкновению с европейской силой, а само это столкновение служит драйвером ускоренной модернизации и, как следствие, европеизации. Преодолевая изоляцию, Россия сталкивается с какой-то частью Европы или, как сегодня, с Западом в целом, но само это столкновение не отталкивает, а, наоборот, приближает как минимум на уровне восприятия опыта. Неудивительно, что итогом Северной войны и всей Петровской эпохи стало более активное участие России в международных делах в качестве одной из собственно европейских держав во главе с правящей династией и элитой, чья европейская принадлежность больше не вызывала каких-либо серьезных сомнений и возражений.

Впрочем, царь Петр был вовсе не первым русским правителем, кто постучался в двери европейской политики. Странным образом «прорубленное окно» появилось примерно через два столетия после того, как состоялось первое «возвращение» России в Европу.

Откуда есть пошла

Можно ли считать Россию частью Европы? На примордиальном уровне эта принадлежность доказывается, пожалуй, даже лучше, чем на конструктивистском. Никакой Европы в современном смысле этого слова еще не существовало, как и не существовало России в том виде, как ее описывают, что наши «западники», что «славянофилы», но равнины, переходящие одна в другую с востока на запад европейского континента, были всегда. Четкой географической границы между Европой и Россией нет и сейчас — ни океана, ни пустыни, ни слишком высоких гор. Неудивительно, что на всем этом пространстве некогда расселились преимущественно племена индоевропейцев, а чуть позже в тех же географических пределах — условно от Атлантики, сначала до Волги, а позже и до Урала — утвердилось христианство. Так что теперь Европа для китайцев начинается за Амуром, собственно, у нас, в России.

Различия проявляются в частностях. Если Паннония, относительно небольшая равнина на среднем Дунае, занятая венграми около 1000 года, считалась «прихожей» Европы, то восточнославянским племенам, предкам русских, украинцев и белорусов, досталось место на лужайке и в саду. Просторно, но холоднее и менее защищено. На холод, впрочем, как и на удаленность от согревающих европейскую душу античных руин, не меньше нашего могут пожаловаться финны и шведы. Куда большей проблемой на протяжении первых столетий русской истории оставалось соседство с азиатскими степями, откуда исходила действительно смертельная опасность. Монгольское нашествие XIII века, став едва ли не последней волной Великого переселения народов в Евразии, не двинулось много западнее все той же Паннонии, зато полностью разорило земли Древней Руси. Превращение северо-восточных славянских княжеств в улус Золотой Орды разными историками трактуется как первое реальное отделение России от культурного и политического пространства Европы.

Не последнюю роль в этом, вероятно, играет коллективная память, уходящая корнями в средневековье. Феодальные, вечно дробящиеся, воюющие друг с другом королевства и рыцарские ордена не могли представлять какой-либо реальной опасности, не претендовали всерьез на русские земли. Отдельные попытки экспансии, как хрестоматийно известная высадка небольшого отряда шведов на Неве или захват Пскова тевтонами в 1240 году, при первом же серьезном сопротивлении останавливались без продолжения. Соперничество очень быстро менялось на сотрудничество, как это произошло в отношениях Ливонии и Новгорода.

Другое дело, что на пути России в Европу лежал синдром отставания. Выйдя в конце XV века из 300-летнего ордынского ига, объединенное вокруг Москвы Российское государство по форме, конечно, напоминало централизованные монархии Западной Европы. Но с точки зрения институтов, технологий, духовной и материальной культуры, оказавшаяся на пороге раннего Нового времени Московия все еще оставалась в европейском же раннем средневековье. Рыцарские и цеховые правила, магдебургское право и городские вольности, университеты и европейский гуманизм — отсутствие всего этого ставило Россию вне Европы не географически и не расово, но структурно. Примерно тогда же в Московском царстве был сконструирован первый собирательный образ Запада как пространства «неправильного» христианства, отклоняющегося от основ православного «Третьего Рима». С точки зрения этой и последующих мессианских доктрин, время от времени охватывавших русские умы, Запад был обречен погибнуть, однако вопреки идеологическим построениям он не только продолжает существовать, но остается примером развития для всего мира, включая Россию.

Приобретение изначально отсутствовавших, но необходимых для существования и развития институтов составляет содержание российско-европейских отношений на протяжении всей истории Нового времени до наших дней, где сначала отдельные европейские страны, затем Европа как более или менее единое понятие, наконец, Запад целиком — выступают интеллектуальным и технологическим донором догоняющей России. Притом что совпадения структур не получается достичь по сию пору.

Круги незавершенного процесса

При всем скепсисе в отношении цикличности истории, нельзя не обратить внимание: примерно каждые 100 лет, с конца XV века, на рубеже столетий Россия переживала волны все большей и большей европеизации собственной жизни. Сам факт образования Российского централизованного государства, правители которого в поисках легитимности власти апеллировали к европейской и даже древнеримской истории, по опыту соседних европейских государств издали законодательный статут, разделив подданных на сословия и через какое-то время начав собирать их представителей на Земские соборы, — все это, как и «прилетевший» из Европы двуглавый орел, в более позднем описании выглядело именно «возвращением в Европу».

Путь, увы, оказался долгим. В конце XVI века Борис Годунов отправил на учебу за границу первых дворян, почти на полстолетия в России установилось подобие выборной монархии, как в соседней Польше. Конец XVII века, помимо собственно кануна петровских реформ, ознаменовался первым участием России в европейском союзе против турецкой угрозы. В конце XVIII столетия были уже и Московский университет, и дворянские вольности, и даже городские советы, так что выход на сцену русской интеллигенции с едва ли не первым вопросом о месте своей страны в Европе оказался вполне закономерным.

В 90-е годы XIX века, оставаясь на дне политической реакции, Россия тем не менее пережила мощную волну индустриализации, когда экономические реформы графа Витте открыли дорогу западным инвестициям в экономику. В недавние «лихие 90-е» мы о таком лишь могли мечтать, но и опыт последних десятилетий для многих в России связан с бесконечным приобщением к все новым и новым практикам, приходящим несомненно с Запада, из Европы.

Этот транзит России, занявший последние полтысячелетия, не был, конечно, линейным и бесконфликтным.

Подобная ситуация сама по себе не могла не вести к столкновению с другими силами — в первую очередь в соседней Европе. Каждая волна европеизации сопровождалась очередной войной, и, независимо от того, чем эта война заканчивалась для России, поражением, как Ливонская и Крымская, или победой, — война с европейцами заставляла у них же и учиться. Этот механизм мы наблюдаем в действии и сегодня с известными поправками на ситуацию, когда открытое военное противостояние с Западом вряд ли возможно. Уместен, однако, вопрос: как долго еще Россия будет «возвращаться», заимствуя у европейцев все больше и больше, но так и не составляя с ними целого?

Шаг, который необходим

Чем ближе становится Россия к Европе, тем острее и болезненнее чувствуется разница. Рефлексия, начавшаяся с Радищева и Карамзина в 1790-е годы, полвека спустя расколола русскую интеллигенцию на «западников» и «славянофилов», затянувшийся спор которых сегодня достиг, пожалуй, вершины фарса. Последние слова партии противников Европы должны были прозвучать ровно так, как они звучат сегодня, для того, чтобы все запомнили: нет ничего более пустого и бессмысленного, чем апология «особого пути», и прочие сегодняшние, какие-то уже постнеославянофильские бредни.

Меж тем за шумом о «цивилизационных различиях», «закате Запада», «особом культурном коде», «почве» и только что не другой группе крови скрывается простая и всем очевидная истина. Сегодня Россия не Европа или, вернее сказать, не вполне Европа, не потому, что в ней построено недостаточно много велодорожек, а потому, что все эпизодические заимствования обходят стороной то главное, что мы давно уже должны были бы перенять из повседневной европейской практики. Речь, страшно сказать, — о современном европейском государстве, или о демократии, как ее принято понимать сегодня на Западе и во всем развитом мире.

Российская феодальная империя, российская военно-феодальная бюрократия и российская феодально-зависимая интеллигенция на всех этапах своего существования игнорировали самое важное и самое сложное — европейскую рационалистическую традицию понимания политики.

Восприняв однажды демократию исключительно как «власть народа» и проигнорировав при этом принцип верховенства закона, мы, похоже, разуверились в возможности демократического правления как такового, видя в нем лишь временную стадию «отсутствия порядка» при переходе от одной тирании к другой. Не говоря уж про упорное непонимание, почему разделение властей, сменяемость правителей, независимые суды, свобода слова, соблюдение прав человека не только не ослабляют государство, но, наоборот, укрепляют его как ничто другое. Доминирующим идеалом «сильного» государства остается империя Николая I, проигравшая первую Крымскую войну.

Пытаясь догнать Европу, Россия постоянно застревает в европейском прошлом, избегая ответов на давно назревшие вопросы и соответствующих направленных в будущее шагов. Сможет ли Россия осмыслить очевидные и необходимые для себя вещи? Хватит ли у нас на это исторического времени? Шанс, во всяком случае, остается. Очень важно не упустить момент, когда откроется очередная возможность для структурных изменений. Войти в Европу в политическом смысле слова сегодня означает стать демократией. Однажды это просто надо будет сделать.

Автор благодарит Елену Немировскую и Московскую школу гражданского просвещения за организацию обсуждения материалов статьи на своей дискуссионной площадке.